Проза

Возвращаясь летним вечером с работы, Адам Иванович Козлов обнаружил, что неподалеку от его дома устроили Гоголевский парк. Прежде композиции в парке были зачехлены – и Адам Иванович не мог разобрать, что именно здесь появилось. Теперь же их открыли, а над воротами повесили огромный транспарант с названием. Козлову стало любопытно, и он решил зайти.

У входа была установлена красно-белая полосатая будка, словно предназначенная для часового, с надписью: «Нехай». При приближении Адама Ивановича из нее, тяжело отдуваясь, вылез похожий на моржа усатый мужчина. Сходство усиливалось еще и его необычно крупными клыками, которые не помещались во рту и торчали у верхней губы.

«Скажите пожалуйста, а что значит «Нехай»? – поинтересовался у незнакомца Козлов. «Это не что, а кто, – недовольно сопя, поправил тот Адама Ивановича. – Это я. Меня зовут Степан Нехай, и я смотритель парка». «Ах, вот как! – сконфуженно воскликнул Козлов, которому заданный вопрос теперь показался бестактным. – Очень интересно! Прежде тут этого парка не было». «А теперь есть, – сказал Нехай уверенным тоном, словно этот факт нуждался в его подтверждении. – И у нас здесь собраны уникальные экспонаты, имеющие отношение к Гоголю. Вы можете пройти и посмотреть, а я отвечу на ваши вопросы».

Адам Иванович поблагодарил смотрителя и двинулся вперед. Ему было неприятно, что Нехай пошел по пятам за ним, чуть ли не наступая на ноги. «Что он, считает, что я могу украсть отсюда что-нибудь?» – обиженно подумал Козлов, но вслух возражать не решился.

Первой на его пути встретилась выполненная из металла композиция высотой метра в три, представляющая руку с пером и под ним – лист бумаги. «Что это такое?» – спросил Козлов. «Это рука Гоголя, та самая, которой он писал свои бессмертные произведения», – с каким-то странным оттенком торжественности сказал Нехай. «Но откуда посетители могут узнать, что эта рука принадлежит именно Гоголю? – с недоумением спросил Козлов. – Она точно так же могла бы быть рукой Пушкина, Тургенева или Достоевского. В ней нет ничего лично от Гоголя». «Ну, знаете, – обиженно сказал Нехай. – Вы же пришли в Гоголевский парк, а не парк Пушкина. Рука – это важная часть Гоголя, поскольку писала, создавала тексты именно она, и этого достаточно, чтобы увековечить ее в таком памятнике. Для тугодумов, которые не могут понять, кому принадлежит рука, под ней стоит табличка, где написано, что она – Гоголя. А для тех, кто поленится прочитать табличку, есть еще и я – я всегда готов дать необходимые пояснения». «Ну хорошо», – сказал Козлов, которому не хотелось спорить с Нехаем, хотя выдумка с рукой и показалась ему глупой.

Следующим экспонатом был горбатый нос – примерно такого же размера, как рука. «А это, наверное, нос Гоголя», – предположил Козлов. «Разумеется, нет, – буркнул Нехай. – Это нос из его одноименной повести». «Да, я должен был догадаться, – сказал Адам Иванович, который почувствовал почему-то необходимость оправдываться. – Просто он горбатый и похож на гоголевский». На это Нехай ничего не ответил.

За носом было установлено на вешалке нечто вроде пальто. «Это, видимо, шинель», – сказал Адам Иванович. «Да, – удовлетворенно кивнул Нехай. – Хоть здесь вы угадали. Если хотите, вы можете надеть ее и снять». «Зачем?» – спросил Адам Иванович. «Таким образом вы сможете в буквальном смысле выйти из гоголевской шинели», – объяснил Нехай. – «Нет, спасибо. Пожалуй, я обойдусь».

Чтобы меньше обращаться к Нехаю, к которому Козлов чувствовал уже сильную неприязнь, Адам Иванович решил читать таблички перед экспонатами. Он перешел к композиции из металла, представляющей группу людей, пустых внутри и обведенных только контурами. Под ней было написано: «Мертвые души». «И почему же именно вот это – мертвые души?» – не удержался от вопроса Козлов, скептически осмотрев композицию. «Разве не видно? Они пустые внутри, – почти с каким-то озлоблением сказал Нехай. – Странный вы, право слово, как маленький, все приходится вам объяснять».

Эта неожиданно грубая реплика удивила Адама Ивановича; он обернулся и смерил взглядом всю крупную, заплывшую жиром фигуру Нехая, который, в свою очередь, уставился на него своими маленькими темными глазенками. «Пьян он, что ли? – подумал Козлов. – Или намеренно хочет затеять скандал?» У Адама Ивановича не было желания вступать в перепалку с Нехаем, и он, промолчав, отвернулся.

Дальнейший осмотр парка все больше повергал Адама Ивановича в уныние. Среди выставленных экспонатов был огромный глаз, у которого можно было поднимать и опускать веко, названный «глазом Вия»; фигуры доверительно беседующих Хлестакова и Пушкина, представляющих выдумку о том, что Хлестаков был «с Пушкиным на дружеской ноге». Затем шли несколько небольших домиков, внутри которых были обустроены жилища персонажей «Мертвых душ». Один из них, представляющий дом Собакевича, был в форме самого Собакевича, и все предметы внутри – стол, кресла, стулья, ореховое бюро – также имели подобную форму. На одной из стен была вывешена цитата: «Каждый предмет, каждый стул, казалось, говорил: и я тоже Собакевич!». Кроме того, в этом доме находился сам Собакевич, наступающий на ногу Чичикову. Роли обоих играли загримированные живые люди, которые обязаны были оставаться в одном положении. Следующий дом был жилищем Манилова, внутри его семейство сидело за обедом в окружении слуг, один из которых вытирал нос Фемистоклюсу – сыну Манилова. В этой сцене были зачем-то задействованы несколько слуг, вовсе не упомянутых в тексте «Мертвых душ», и общее число ее участников составляло десять человек. Все участники, опять же, были живыми людьми, застывшими в одной позе. «Что за дурацкая выдумка! – с возмущением подумал Козлов. – Ведь для всех этих людей так стоять – мучение, и всем им, очевидно, надо платить за то, что они здесь находятся». Выглядело все это так нелепо, что Адам Иванович, не удержавшись, ткнул одного из слуг пальцем в бок, отчего тот нервно дернулся. «Действительно живой», – с неприятным удивлением подумал Козлов.

Еще в одном домике помещалось жилище Плюшкина. Там посетителям предлагалось выбрасывать мусор – «пожертвовать его Плюшкину». Единственный участник этой сцены – сам Плюшкин – должен был собирать мусор, раскладывать и сортировать его. Поскольку в помещении накопилось много гниющих пищевых отходов, там стояла омерзительная вонь, и Адам Иванович поспешно вышел.

За домиками стояли актеры, изображающие Бобчинского и Добчинского; рядом с ними был установлен стол с письменными принадлежностями, над ним висел почтовый ящик. Как прочитал Козлов, здесь можно было написать письмо президенту и «рассказать ему о себе». На табличке рядом была установлена цитата: «Скажите государю, что вот, мол, ваше императорское величество, в таком-то городе живет Петр Иванович Бобчинский». «Что за глупости! – не сдержавшись, воскликнул Козлов. – Зачем мне писать письмо президенту?» «Как это? Может, он ответит или подарит вам что-нибудь», – сказал из-за его спины Нехай, который все это время продолжал следовать за Козловым.

Наконец, в дальнем участке парка, в густой тени деревьев, была вырыта глубокая узкая яма, в которой стоял гроб. Никакой поясняющей таблички здесь не было. «А это что такое?» – решил все-таки обратиться за разъяснениями к Нехаю Козлов. «Эта композиция представляет легенду о том, что Гоголь был похоронен заживо. В гробу действительно есть живой человек, похожий на Гоголя – в гробу проделана дырочка, через которую он может дышать. А за небольшую плату вы можете попробовать и себя в этой роли». «А сколько это стоит?» – зачем-то спросил Козлов. «Сто рублей», – сказал Нехай. Адам Иванович сам не знал, что с ним творилось, но почему-то ему захотелось непременно попробовать этот аттракцион и залезть в гроб; не успев опомниться, он протянул Нехаю сто рублей, и тот дернул за большой рычаг, с помощью которого гроб поднимался на поверхность. Нехай снял крышку, и из гроба действительно вылез человек, загримированный под Гоголя; он был растрепан и выглядел сонным. «Вы что, спите там?» – спросил Адам Иванович. «Да, а что еще делать? Хорошая у меня работа: сплю и получаю деньги!» – сказал, расхохотавшись, двойник Гоголя. «Вы не подумайте, что этот аттракцион такой скучный, – вступил в разговор, забеспокоившись, Нехай. – Он просто уже давно привык, а вам сильных впечатлений хватит. Вы пробудете в гробу ровно две минуты, но, поверьте, этот опыт вам запомнится надолго». Адам Иванович, которому не хотелось больше разговаривать с Нехаем, вместо ответа молча лег в гроб и сложил руки на груди. Он обратил внимание, что на крышке с внутренней ее стороны были большие свежие царапины – и решил, что они сделаны специально, для дополнения общего эффекта.

Крышка захлопнулась; Козлов остался в полной темноте. Он почувствовал, как гроб плавно спустился в яму, а затем на нее начало что-то со стуком сыпаться. «Они что, зарывают меня? – с беспокойством подумал Адам Иванович. – Разве это было предусмотрено? Ведь двойник Гоголя лежал здесь незакопанным!»

Козлову пришла вдруг в голову безумная мысль, что Нехай решил убить его и заманил его в ловушку. В самом деле: удары о крышку гроба, очень обильные, становились все глуше, словно гроб уже был засыпан и сверху накапливались все новые слои земли. При этом темнота внутри была полной – значит, дырочки для дыхания, о которой говорил Нехай, в действительности не было – либо ее заткнули.

Козлова охватил ужас; ему показалось, что он задыхается. Слегка повернувшись, он несколько раз ударился головой и плечами в стенки гроба – и только сейчас как-то особенно остро почувствовал, как мало пространства ему отведено внутри. «Откройте! – крикнул Адам Иванович. – Идиоты, дурачье, откройте!!» Вместо ответа слышались все более глухие удары комьев земли. Испуганный, Козлов принялся колотить в крышку гроба, царапать ее ногтями, потом, отталкиваясь от дна локтями, уперся в нее грудью и пытался выдавить – но никакого эффекта не было: Адаму Ивановичу было слишком тесно, и он не мог размахнуться для сколько-нибудь сильного удара. Тщетность усилий только больше его напугала. Козлов кричал, ворочался, извивался всем телом, как змея, стал даже дубасить в древесину лбом. У него началась истерика, и боли он не чувствовал. Наконец, когда Адам Иванович начал уже терять сознание от ужаса, гроб дернулся и поднялся наверх.

Когда крышка отворилась, Нехаю и двойнику Гоголя пришлось вытаскивать Адама Ивановича из гроба: руки и ноги у него были как ватные, перед глазами все плыло. Он жадно, глубоко дышал. Когда Козлова положили на траву – его стошнило, и у него даже не было сил вытереть с себя рвоту. «Ну, что вы так, – с беспокойством говорил Нехай, осторожно переворачивая Козлова на бок и вытирая его большой салфеткой – видимо, у него специально были припасены такие для подобных случаев. – Уж и испугались! Пришлось даже доставать вас раньше времени. Вы что, думали, мы вас там действительно зароем, что ли? Это мы просто включаем такой звук, как будто земля падает. Зато теперь почувствуете, как хорошо, радостно жить!»

Адам Иванович, дождавшись, когда к нему вернулась чувствительность, осторожно поднялся и, оттолкнув руки Нехая и двойника Гоголя, которые хотели поддержать его, побрел из парка прочь. Чувствовал он себя омерзительно; во рту задержался гадкий кислый вкус рвоты, и Козлову представлялось, что все вокруг – земля, трава, деревья, солнце – такие же кислые на вкус, липкие, вязкие и гнусные. Козлову казалось, что его испачкали, вымазали в грязи, в которой он чуть было не задохнулся; произошедшее было безобразно, возмутительно, но вместе с тем так нелепо и странно, что Адам Иванович никак не мог прийти в себя.

Выходя из парка, он заметил книгу жалоб и предложений, размещенную на специальной полочке у будки Нехая – и, не зная, как выразить свою злость, швырнул книгу на землю и несколько раз наступил на нее.