Поэзия

Перевод А. Глазовой

***

В них была земля, и они
рыли.

Они рыли, и рыли, и так
проходил их день и их ночь. И они не хвалили бога,
он, слыхали они, так хотел,
он, слыхали они, это знал.

Они рыли и слыхом не слышали;
не мудрели, и песен не знали,
не слагали наречия.
Рыли.

И спустилось затишье, и явился сквозняк,
и моря все явились тоже.
Я рою, ты роешь, и роет червяк,
и спетое скажет: роют.

О, кто, о некто, никто, ты — куда же,
если некуда было податься?
О, ты роешь, я рою, к тебе я, и наше
кольцо пробудится на пальцах.

***

К вину и к потерянности,
с нежностью к ним склоняясь к обоим:

я гнал верхом через снег, слышишь,
я бога гнал вдаль — вблизь, он пел,
последней
была эта езда через
человеко-плетни.

Они сгибались, когда
слышали нас над собой, и
писали, и
перевирали наше ржание
на одно из
своих ображённых наречий.

Триедин, вчетвером

Курчавая мята, мята-курчава,
слева у дома, у дома, справа.

Час твой, этот час, с твоим
разговором к губам моим.

К моим губам и их молчанью,
к слов молчащих отрицанью.

К дали, к близи, ко стесненьям,
к близящимся разрушеньям.

К одному мне, к нам троим,
спутанным узлом одним.

Курчавая мята, мята-курчава,
слева у дома, у дома, справа.

Шлюз

И над всею твоею
тоской: нет
неба второго.

...................

Тому рту,
где жило тысячеслово,
потерял —
я ему потерял своё слово,
то одно, что осталось со мною:
сестра.

Тому
многобожию
я потерял то слово, то одно, что искало меня:
Kaddisch.

Сквозь
шлюз просочиться я должен,
а слово — назад в тот солёный поток —
чтобы выбраться и перебраться:
Jiskor.

Псалом

Кто нас вылепит снова из земли и из глины — никто,
отпоёт наш прах.
Никто.

Хвала тебе наша, никто.
Для тебя мы
станем цвести.
Прямо напротив
тебя.

Ничто
были, есть мы и будем,
и будем цвести:
ничему, ни-
кому роза.

С
пестиком души светлей,
и пустынною тычинкой,
с венчиком багровым
от пурпурного слова, слово мы пели
над, о над
тёрном.

...шорох колодца

Как молитва, как хула, как
молитва острые лезвия
моего
молчания.

Слова мои, вместе со
мною калечимые, мои
прямые.

И ты:
ты, ты, ты,
подневно живей- и живо-
драное Позже
тех роз.

Сколько, о сколько
мира. Сколько
путей.

Клюка ты, ключица крыла. Мы ...

Мы споём ту детскую песенку, ту,
слышишь, ту,
с шелом, с веком, с человеком, ту с
живой изгородью и с
парой глаз, наготове лежавшей как
слеза-и-
слеза.

***

Светлые
камни идут сквозь воздух, светло-
белые, носители
света.

Они не хотят
падать, валиться,
попасть. Они идут
вверх,
как скудные
розы шиповника, так они раскрываются,
они летят
к тебе, моя тихая,
ты, моя правда —

я вижу тебя, ты их рвёшь моими
новыми, моими
чьими угодно руками, ты несёшь их
в сноважды-светлоту, в ту, ни плакать
которой, ни её называть никому не пристало.

После полудня, цирк и цитадель

В огненных кольцах, в Бресте,
в шатре — прыгал тигр там —
я слышал конечности песни,
я видел тебя, Мандельштам.

Небо висело над рейдом,
чайка висела над краном.
Конечности песнь постоянна —
крейсер зовут «Баобаб».

Я русское слово сказал
в приветствие триколору —
потерянное не потерял,
крепя для сердца опору.

***

Что случилось? Камень из глыбы.
Кто проснулся? И я, и ты.
Речь и речь. Со-звёзды. При-земли.
Нищи. Открыты. Родны.

И куда ушло? В недозвучие.
С нами ушло двумя.
Сердце и сердце. Тяжко везучие.
Тяжелее став. Легче живя.

La contrescarpe

Выломи для себя монету дыхания
из воздуха вокруг тебя и дерева:

ровно
столько
требуется от того,
кого надежда катит в тележке вверх и вниз
по горбам сердечной дороги — ровно
столько

на вираже,
где его встретит хлебная стрела,
что пила вино его ночи, вино
нищей, королевской
вигилии.

Разве не пришли и сторожившие руки,
разве не пришло глубоко
в чаше их глаза уложенное счастье?
Разве не пришла, в ресничках,
звучащая по-человечески труба марта, разлившая свет,
тогда, вдаль и вширь?

Почтовый голубь — отклонился от курса, был ли понятен
шифр его кольца? (Вся эта
облачность вокруг него — разборчива.) Страдала ли
стая? И поняла ли,
и дальше летела, когда тот отстал?

Кривокрыший эллинг, — на голубиный
киль положено то, что плывёт. Сквозь переборки
кровоточит посланье, просроченное,
с юною силой переплёскивает через борт:

     Через Краков
     ты ехал, на вокзале
     Анхальтер
     приплыл дым в твой взор,
     это был дым из завтра. Под
     павлониями
     ты видишь торчащие ножи, снова,
     острые от удаления. Здесь
     танцевали. (Quatorze
     juilletes. Et plus de neuf autres.)
     Наискось, квазистих, криворот
     разыгрывали пережитое. Хозяин
     вышел, завернувшись в ленту из сказа,
     в толпу. Он снял
     себе
     сувенирчик. Само-
     спускатель-затвор, это
     был ты.

О, это от-
своение. Но опять —
туда, куда ты идёшь, там
точный
кристалл.