Проза

Герой

Когда Сапожков зажмурился, вокруг стояла ночь, когда открыл глаза,
ночь продолжалась. В голове была зияющая пустота, и он не понимал,
откуда она взялась? Потом пришла дрожь. Тряслись голова и руки.
Сапожков поднялся и зашагал. Вокруг все горело, но звуков он не
слышал. Что-то больно царапнуло щеку. Сапожков споткнулся, упал
и проснулся. – Я умер, – подумал он.

Он лежал на железной кровати под низким потолком. Рядом было окно
с геранью, дальше на стене икона Чудотворца и фотографии, набитые
в одну рамку. – Мама, – сказал он, но получилось – А-а-а… – Над
ним склонилось пожилое русское лицо в платке и тихо сказало –
Ах ты, мать твою, очнулся. – Лицо улыбнулось и отодвинулось, а
его место заняло другое с небритой щетиной и жадным носом. Это
лицо не улыбалось. А если бы и улыбнулось, вряд ли что-нибудь
изменилось. – Я умер, – снова подумал он.

Сапожков уже передвигался, но его голова и руки тряслись. К тому
же он ничего не помнил, и это злило человека с жадным носом. Когда
ему показали какой-то конверт, на котором было написано «Узловая,
ул. Гагарина – 8, Сапожковым», он вспомнил, что не успел отослать
домой письмо, что их взвод неожиданно кинули в город на подмогу
попавшим в окружение морпехам. Воздух держали вертолеты. Взводный
Зайко решил сократить путь и повел колонну другой улицей. Там,
не доходя хлебозавода, их всех и положили. Еще он вспомнил, как
замкомвзвода Суханов застрелился, потому что снайпер попал ему
в пах. Он сначала лежал на асфальте около БТР и плакал, а потом
застрелился в голову. И еще Сапожков вспомнил, что он сержант.

– Каму это писмо страгал, да? – Человек с жадным носом вынимал
пистолет и стучал стволом ему в лоб. – Родителям, да? Свинина
ты… Говори! – Сапожков только мычал и тряс головой. А что он мог
сказать – что у него младшая сестра, что отец работает машинистом
тепловоза, а мама учительница начальных классов, и что это им
он писал письмо? Он не хотел отвечать. Он все вспомнил и испугался.
По его ноге потекло на пол, получилась лужица. Человек с жадным
носом передернулся – Ты не свинина, ты ссаный русский ишак! Не
скажешь, кому писал, расстреляю! – Человек ушел, а тетя Лида взяла
тряпку и стала вытирать пол. На щеках ее блестели слезы.

Потом к Сапожкову привели какого-то журналиста из Москвы. Тот
сфотографировал Сапожкова и спросил, хорошо ли к нему здесь относятся?
Сапожков не ответил, ему не нравился журналист из Москвы. Журналист
попросил адрес родителей Сопожкова и, подмигнув, сказал, что за
хорошие деньги его отпустят… Но Сапожков молчал – откуда у его
родителей хорошие деньги? Он снова стал трясти головой и так тряс,
пока журналист не ушел, а потом расплакался.

Его подняли на заре и повезли расстреливать. В «уазике», куда
его впихнули, было еще трое русских, один бородатый боевик с автоматом
и шофер. Сзади ехал джип с иностранными телевизионщиками. А за
джипом белая «шестерка», из окон которой торчали стволы. Всю дорогу
Сапожков чувствовал смертельную тоску. Он смотрел на зимние поля,
на пустые разбитые дачи и думал о том, как нелепа жизнь и еще
он думал о родителях, о сестренке и о своей девушке, которая так
и не узнает, как он умер. И это было особенно обидно.

Их поставили на краю рва, где уже валялись мертвые окаменевшие
солдаты. Они долго ждали, пока телевизионщики, два парня и девушка
в солдатской ушанке, настраивали камеры и, смеясь, брали баланс.
Они не понимали, почему те смеются и старались на них не смотреть.
Затем бородатый боевик подошел к ним и сказал, что неверным собакам,
кто примет ислам, будет дарована жизнь. Сапожков, услышав это,
отвернулся, а его сосед справа, деревенского вида паренек, плюнул
себе под ноги и широко перекрестился. Бородатый боевик махнул
рукой. Из «шестерки» вышли трое с автоматами и стали в линию.
Телевизионщики больше не смеялись. – Аллаху акбар! – выкрикнул
бородатый боевик.

Сапожков не почувствовал боли. Он упал в ров сразу после первых
выстрелов. Когда он умер, его серые глаза оставались открытыми,
и именно их долго снимала дорогостоящая японская камера. Потом
девушку, помощника оператора, стошнило прямо на них, и это здорово
развеселило бородатого боевика.

НА…

Грязь, на, как пластилин – липнет к сапогам, на, хоть ты че. Вроде
ступаешь в мягкое, а выдергиваешь ногу – пуд на каждой. Ходить
трудно, бегать тем боле. А на войне, на, и то и другое жизненно
конкретно. Не будешь двигаться, на, обречен, на. И еще – меньше
думать, на, быть ближе к теплу, на, и интуичить. Интуиция твой
первый командир, на, она воюет, не ты! Понятно приказ, на, приказ
с погон не сбросишь… Но и ты не плюшевый, думай, на, как быть,
на, как, выполняя приказ, жизнь не потерять, на. Потому что живой
ты на войне важней, чем мертвый, на. Вот и вся арифметика, на.
Я-то давно на войне, на. Всего насмотрелся, из всего настрелялся,
на, и скажу одно – война, тот же наркотик, на. Нигде нет такой
свободы, на… Тут каждый понимает, что по острию ходит, на, поэтому
отморозка идет конкретная. Если ты потерянный какой, на, или неловкий,
тебе кабздец, на. Тут один расклад – попал на войну, на, тебя
нет, на, есть только глаза, уши, и адреналин, на. Ладно, че базарить
впустую, на, давай по делу, на. В первый год сюда все элитные
войска нагнали, на, всех спецов, с суши, с моря, с неба, на. Оголили
конкретно страну, на, чтобы с пастухами воевать, на. Но самые
гнилые – это МВД, на. От них вся злоба на нас идет, на. Только
и делают, что грабят, избивают, насилуют, на, а как в бой идти,
они где? Пра-авильно, на, они в прикрытии. Они по бокам, на, они
назади, на, они тыл держат, на, а ты, мобуту чумазый, огребай
по полной, на. Боятся они пастухов, на. У тех-то тактика диверсионная:
накрыли-отошли, пробились-откатились. Партизанщина, на. Да к тому
же вся наша радиоаппаратура, на, – те же волны, те же чистоты,
на… И одеты они в тот же камуфляж, на. Но самое главное – это
то, что у них единое начальство, на, и железная дисциплина, на.
Типа младшие уважают старших по жизни и т. д., на. А у нас неразбериха,
на, – морпехи чуть что начинают стреляться с десантурой, на, «западная
группировка» с «восточной». Вот недавно, на, «десантура» задралась
с морпехами, на. Морпехи развернули «шилку», на, и вдарили по
прямой, на… Командиру разведки, на, просто страшно делается –
выходишь ночью с людьми, на, и своя же пехота по тебе епошит,
на! Замочат только так, на. «Омон» тут недавно своих из минометов
накрыл, на, думал, пастухи прорвались, на, а это менты с задания
через горы на равнину вышли, на. Прапорщика ихнего миной шарахнуло
– голова в одном месте, на, ноги в другом, на. Ваще, они только
и знают, как боеприпасы на тушенку менять, на, а как квартал прочесать,
на, так проблема – в первый попавшийся дом заберутся, подвал с
мирными гранатами закидают, на, и докладывают… Вояки, на! Реально
воюют лишь десантники, на, «мобуту», на, да морпехи. Кто такие
«мобуту»? Да на ком вся эта сраная война и держится, – мотострелки,
пехота, на. Правда, в последнее время наши тож подразложились,
на, в бой не идут, на снайперов боятся. А снайпера у пастухов
высококлассные, на. Прикинь, бросаешь дымовую шашку, на, чтоб
кидок задымить, на, так он в кружок взрывпакета успевает три пули
загнать одну за другой на. Да еще и с трупами эта история, на.
Они за каждый труп, на, будут драться, на, но вытащат, чего бы
им это ни стоило, на. Мы же по всему городу своих раскидали, на…
Хотя наша бригада исключение, мы своего всегда вытащим, тут мы,
как они. Мы думаем так – если воевать, на, то конкретно, а не
полумерами, на, которые нас вяжут по рукам и ногам, на. Мы же
профессионалы, а не каратели, на. И если бы эти «головники», на,
там не грызлись бы, на, мы бы эту прямоугольную войну, на, в один
кидок закруглили, на. А то один генерал орет одно, на, другой
другое, а пастухам только это и надо, на. Они спецы по нашей неразберихе,
на. Выделили нам в городе дом для жилья, прикинь? Адрес такой
– угол улицы Чичерина и Трестовской. Мы здание все осмотрели,
на, от крыши до подвала каждый уголок проверили, на, а выделило
нам его «западное командование»… Во-от, приехали остальные, на,
расквартировались, пошли на боевые. Прочесали три квартала, на,
результаты отличные! Вернулись вымотанные – не ели, не пили, на,
а в городе воды вообще нет, на, за нее даже между собой дрались,
на… Да, не сказал, это было время, когда пастухи стали особо сильно
залупаться, на, и нас кидали во все дыры, на. Вышли к Сунже, на,
обеспечили проход «морпехам», на, и 19-ой мотострелковой дивизии.
Лично наш спецназ, на, прочесал весь президентский дворец, на,
и мы же флаг на крыше водрузили, на. Пастухам конкретно насолили,
на, а у нас только две боевые потери. Но дело не в том, на… В
то здание мы въехали 18 января, на, а 24 января в 20.45, на, когда
все три роты полностью расквартировались и установили светомаскировку,
на, раздался взрыв. Такого на своей памяти не помню, на, 2/3 здания
рухнуло полностью, на. Кого придавило, на, кого размозжило, на,
кого расплющило. Возник пожар, на, начали рваться боеприпасы,
на, осколки добивали еще живых, на. В общем, погибло 49 человек,
на, из них 14 офицеров, на, – три командира роты и управление
отряда батальона. Все крутизна, на, все отборные пацаны, на, и
все в одну секунду превратились в пар, на. Мы и сейчас считаем,
на, что это заранее спланированная акция, на. Боле того, на, мы
считаем, что дятел гнездился где-то среди нас, на. Почему? Еще
пример, на. После этой трагедии нас вывели в Беслан, на, на доукомплектовку,
на, чтобы снова кинуть в Грозный. Начальство информировало нас,
что мы должны выступить после ночлега на 14 блокпосту, на, по
дороге Грозный – Самашки, на, в 9.30. А мы ушли ровно в 8.00,
на. Так вот, в 9.30, на, блокпост был накрыт минометным огнем,
на… Когда мы пришли в Беслан, к нам подходит генерал – Как, вы
живы? Ну, слава богу, на! Сечешь, какие дела, на? Нас подставляют
конкретно, на! У нас в Чучково половина вдов, на, половина сирот,
на, мы сами 70 человек лучших ребят потеряли, устали, на, как
черти резиновые, на, а нас не выводят. Обещали через месяц вывести,
на, и по нулям. Но Грозный мы возьмем, на, с землей сравняем,
но возьмем, это уже конкретно, на. У нас самих отсюда три выхода
– в цинке, на, через госпиталь, на, и если мы замочим всех, на,
до последнего пастуха, на. Кстати, братан, на, меня Сашкой зовут,
на.

БОЙ

Щас, щас, щас, ну-ка, ну-ка, та-ак, ближе, да куда ж ты пропал,
блин?! А-а, ага, есть. Е-есть! Меняем место. Эй, Андрюхан! Эй,
молодой, слышь, сваливаем! Ты че, молодой?! Ах ты, Господи! Чтоб
тебя… Давай руку, вот так, держись. Куда тебя? А-а… Не сцы, жить
будешь, мы еще на твоей свадьбе гульнем. Давай, давай руку. Сваливаем,
нас засекли.

Они выскочили из развалин пятиэтажки и правильно сделали. Двойной
треск за их спинами сообщил им о прямом попадании по месту. Они
на время затаились, переползли изрытый воронками дворик и стали
карабкаться на насыпь моста. Массивные кроны тополей прикрывали
их маневр, зато с новой площадки обзор был так же хорош, а может
и еще лучше. Теперь им была видна и арка гостиницы «Терек», где
залегло отделение, и окна бывшего ресторана «Дружба», откуда стучал
пулемет и грохали одиночные выстрелы. Ефрейтор Коробко прищурился
и рукой указал раненному рикошетной пулей рядовому Мамзину на
соседний бугорок. Мамзин, бледый как бумага, быстро перевязывал
голову и стреляное ухо. Он кивнул ефрейтору, отполз метров на
десять и глянул в прицел СВД. Солнце весело бликовало в разбитых
окнах ресторана. В пустых залах на стенах были видны картины пробитые
пулями и осколками. На площади среди мусора лежали четыре трупа
в одинаковых камуфляжах – трое боевиков и один свой. Всех троих
Коробко «сделал» собственноручно. Один из них был еще жив. Это
была приманка… Но главное не это, главное – загасить пулеметчика,
не дававшего отделению подняться. Ефрейтор прислушался. Слышно
было уханье армейских гаубиц и стон раненного в бедро пастуха.
Теперь, кто кого перетерпит.

Прошло десять минут. Раненный изошел кровью и почти не стонал.
Он поднимал руку, показывая, что жив, но с каждым разом делал
это все более вяло. Еще пара мин одна за другой разорвались на
обломках пятиэтажки. В сторону арки улетела ниточка трассера из
окна второго эжтажа. Ефрейтор Коробко приник к прицелу «драгунки»
– Засек, – сделал он знак рядовому Мамзину. Из ресторана выбежали
трое боевиков. Двое подняли раненного и поволокли к дверям, третий
дал очередь из автомата в сторону гостиничной арки. Коробко кивнул
Мамзину – пять штучных выстрелов, и четверо пастухов замерли у
дверей ресторана, превратившись в груду мусора. В ответ истерично
заработал пулемет. Ефрейтор прицелился, затаил дыхание и нежно
тронул курок винтовки. Ббах-х! Рядовой вслед за ним загнал в окно
еще две пули. Пулемет резко замолчал, точно осекся. – Есть, –
Коробко сделал знак Мамзину. В то же время со стороны ресторана,
из окна громыхнула труба гранатомета. Снаряд ударил в насыпь чуть
ниже того места, где они лежали. Насыпь вздрогнула, словно была
живой. – Меняемся, рядовой! – негромко крикнул ефрейтор и скатился
вниз.

Уа-а-а! Аа-а-а! – услышали они снизу. Отделение поднялось и в
мощном рывке качнулось к стенам ресторана. Сверху открыли огонь
из автоматов и двое бежавших ткнулись ничком в асфальт. Коробко
загнал новую обойму и бросился на площадь. Следом за ним бежал
Мамзин, придерживая рукой развязавшийся на голове бинт. – Таищ
ефрейтор, Толян, не так быстро, блин… – Коробко весело махнул
винтовкой – Не отставать, рядовой! – На ходу он прикладывался
и лупил по окнам, откуда при свете последнего солнца вспыхивали
синие огоньки выстрелов. А отделение уже «отработав» первый этаж,
«зачищало» второй… – Неужели не успею? – Мамзин выдернул закрепленный
по-десантному на груди штык-нож и нырнул в здание ресторана на
плечах Коробко.

Когда солнце село за разбитые дома, бой стих. Стали подсчитывать
потери. Двое убитых, трое раненых, один, рядовой Мамзин, легко.
Покурили, прикинули маршрут до 15-го блок-поста и решили идти.
Подняли убитых, выставили дозор, тронулись. Дважды дозор подавал
знак опасности, и дважды опасность обходила их стороной, а вот
на подходе к блок-посту, обстреляли свои. И снова они лежали втиснувшись
в асфальт, и было обидно до жопы… Потом пустили сигналку, а еще
через полчаса побазарили, разобрались.

Мамзин выпил спирта из кружки, отрезал хлеб ножом, на котором
запеклась кровь боевика, и счастливо улыбнулся. – Андрюхан, что
так быстро выпил, а мы хотели за тебя, за твой первый бой. Грамотно
сработал, хоть и перетрухал, когда из гранатомета вдули. Ладно,
молодца, держи пять, – Коробко протянул ему шершавую руку, пожал
и прибавил, – пацаны, мы сегодня двух конкретных мужиков потеряли,
а один родился. Жизнь, бля!