Онтологические прогулки

...представляют некоторых поэтов
и говорят «трагический поэт»...
я читаю потом этого поэта, и вижу, да,
трагический, и начинаю размышлять ...
что это такое и зачем?

Пушкин и трагическое вещи несовместные, он светел и жизнерадостен,
хотя его жизнь трагична.

Сижу за решеткой в темнице сырой
Вскормленный в неволе орел молодой...
 
Два ангела мне развевают свиток
 
И долго плачу я и долго слезы лью
Но строк печальных не смываю...

Вспоминаются его некоторые стихи, его дуэль нелепая и смерть.

Жизнь трагична, но стихи пожалуй нет. «Орел» сидел в тоске по
дальним странам и в тоске от туповатости
современников. Они может и не туповаты, просто сравнивал он с собой,
а он больше думал о чем-то, о чем они не думали, так как
мосты или дома строили, или замуж выходили и разводились в
слезах. А «слезы» он «лил» и «строк печальных не смывал» от
досады, что не так сделал по наивности, что заблуждался, что
поддался минутному ослеплению, или еще за что-нибудь... Но все
это малую долю занимает в его общем повествовании, в его
собрании сочинений.

Апухтин мрачен и трагичен, но непоследователен – он прикасался к
трагичности, но опять взяв его творчество в целом не видим
ясной картины мира. Только мрачные фрагменты и только.

Гоголь поэтичен и весел, но чувствуется глубокая печаль, и он ее
выразил криком в ночи однажды «скучно жить на этом свете,
господа!» – но и это скорей о туповатости ума и
души современников.

Есенин трагичен и тоже от современников:

В своей стране я словно иностранец
 
... сад в берез изглоданные кости
 
всю душу я льдам и октябрю и маю
но только лиры милой не отдам
 
не бродяга я не грабил лесом
не расстреливал несчастных по темницам

Маяковский с другого бока пристроился к современникам, и тоже толку было мало...

Все чаще и чаще думаю
Не поставить ли точку пули в своем конце
 
Я стал чиновником
 
Хочется кричать не благим
А просто матом:
Где я нахожусь в лонах 
            дооктябрьской консистории
Или в лонах красных наркоматов?! ...

Мы то знаем, что построить общество некоммерческое, не корыстное, не
потребительское можно – но только для обобранного населения
и при обеспеченности начальства, (и еще позабыть о
расстрелах, как о принципе), а он требовал для всех...
бескорыстности... да не получалось... да и путь жестокости вероятно и его
оптимизм подточил...

Булгаков – трагичен своей «пропиской» в дореволюционной России и
невписываемости в умы начальства.

Платонов – трагичен с другой стороны, «прописан» в революционной
стране, но опять хотел бескорыстности для всех и слишком ясно
видел туповатость реализации светлых
лозунгов, его хорошо охарактеризовал вождь «сволочь» – только так
мог выглядеть самый благородный, честный, глазастый и
откровенный писатель в устах начальства.

Про Достоевского забыл почему-то... Он трагичен от сострадательности своей...

Из всех из них (а это самых ярких фигуры русской литературы) самый
трагичный Платонов и Есенин, и Гоголь с Достоевским пожалуй
(поскольку не только сами страдали от
туповатости современников, но и слезы роняли за этих же
туповатых).

Все перечисленные брались за решение задачи, как ужиться с
государством-монстром, с которым ужиться сами не могли.

Достоевский слегка выпадает, он считал людей парадоксально
двойственными (и ангелы, и монстры), тогда отпадает вопрос о
государстве-монстре (какие люди такое и государство создали).

Ответ дает (и дал две тысячи лет назад) Христос: богу богово, а
кесарю кесарево. Но в упор не видят этот ответ своими глазами
все наши писатели. Достоевский только лоялен из всех (ну и
Платонов и Маяковский, хотя и сыпали все время перец на хвост
кесарю).

Всех их объединяет трагическое одиночество. Достоевский вступил в
товарищество писателей на несколько месяцев, поскольку ему, в
больном состоянии, как карточному маньяку-игроку, нужны были
деньги на короткий срок. Итак – одиночество. Итак – для
всех. Маяковский казалось бы самый из них счастливый – при
пристально разглядывании еще более одинокая фигура – его все
ненавидели и не вписавшиеся в общество писатели (Есенин) и
вписавшиеся благополучно, но они
псевдописатели. (Похожая ненависть была и к Платонову, но он не был таким
счастливцем по тиражам и известности как Маяковский.)

Итак – одиночество. Итак – для всех. 

А вот вспоминается еще одна веселая фраза Гоголя «я люблю цензуру,
она заставляет меня тоньше писать». А зачем? Может быть надо
«глаголом жечь сердца людей»? Правда автор сам этого
последнего изречения не очень-то увлекался такой ролью, наоборот
даже:

Паситесь мирные народы... 

Это разочарование в «глагольной» позиции, и он добавляет даже, что
зря «потерял время и труды».

А вот «тоньше писать» ближе всего (как и у Достоевского, но по
другой причине, он просто не разглядывает государство, а
рассматривает кирпичи, из которого оно построено – т.е. человека), и
так вот «писать тоньше» ближе всего к тому что говорил
Христос «богу богово, а кесарю – кесарево».

Трагичен и Радищев, хотя совсем не яркая фигура в русской литературе
(стихи лучше прозы у него, говорил Пушкин и несколько мест
не плохих в повести) – и как он далек от «тоньше писать» и
как близок к «глаголом жечь». А автор глагольной формулы
(Пушкин) говорил еще, что «поношение не убеждает и нет истины,
где нет любви» – и вот это совсем близко к формуле Христа
(богу одно, а кесарю другое). Еще ближе к ней полные антиподы
христианства советские писатели в массе своей – писали одно,
а говорили другое.

Но это тоже самое, как чертовщина, идущая от лучшего ученика Христа,
ставшего Антихристом, и эту чертовщину я и не рассматриваю,
это смехотворная трагедия. Это не трагедия, а мерзость
даже, ну ладно, спохватимся и будем милосердны – это трагедия,
но не литература, а я взялся говорить о литературе все-таки.

Есть непередаваемое очарование в трагедийности первых пленок с
песнями Булата Окуджавы, когда он был признан всей страной, но не
писателями. Евтушенко не выдержал этого, (как мне
рассказывал сам Булат Окуджава) пришел к нему на работу в кабинетик
мелкого литсотрудника, и без него в столе нашел какие-то
стихи, и опубликовал. И некоторое благополучное существование
далее Окуджавы изменило тембры очаровательного голоса.
Очарование осталось, печаль осталась, одиночество осталось и
все-таки непризнанное одиночество было более волнующим.

Возможно, что чисто биологически трагедийность жизни и одиночество
раскрывают запасные шлюзы изобретательности и зоркости, что у
поэта сказывается в глубине повествования. Некоторые, зная
эту связь трагедийности и гениальности, имитируют
трагедийность и отчасти имитируют гениальность (полностью не
получается) или ходят обтрепанными или рассказывают о себе
трагические небылицы. Говорят Глазунов ходил перед очередью зрителей в
Манеж и говорил, пишите коллективное письмо в ЦК, мою
выставку хотят закрыть до срока. Он добился того от властей, чего
никто не мог добиться – один выставился в Манеже – такого
не было за всю историю совдепии. И при этакой увертливости
находил возможность взглянуть на себя как на трагического
художника. Трагедия его была в другом, его изворотливость
подчинила себе под каблук его талант, где тот и зачах.

Есть и трагедийность в напоре голоса Высоцкого, вполне не сходящего
с экрана кино тех лет. Что-то было за этим, но что? Все
ждали, что он чего-то скажет, но кроме

Открою кодекс на любой странице
И не могу –  читаю о конца 

Что-то мне и не вспоминается, но я и не знаток его песен, я слушал может быть часа три его за всю жизнь...

Окуджава больше не тембром, а действительно «глаголом» жег сердца людей.

Настоящих людей очень мало
Все вы врете что век их настал
.....
 
На Россию одна моя мама
Только что она может одна... и т.д.

Какой же напрашивается вывод, я уже утомился от столь долгого
занятия, к коему я не привык? Да и полотно обозначилось безбрежное
с перечисленными поэтами и эпохами.

Хорошо бы было бы, чтоб поэт помог современнику понять, как
относиться к государству (по мне так его лучше не замечать, как
Достоевский), но самое главное помочь жить, не вдаваясь в
уныние. Более того помочь примириться с жизнью во всех ее стадиях
детство, молодость, зрелость, старость, смерть.

Мне возразят, как не замечать, что тебя обирают!? Ну можно и об
этом, но лучше это поручить не литератору, а журналисту.
Литератор более глобальными должен вещами заниматься. Его красота
должна спасти мир. Поэтому ему лучше и не замечать
государство.

Да и важно помнить, что замечая воровство мы фиксируем внимание на
воровстве и многие туда и ломанутся, а фиксируя внимание на
благородстве, нежности и честности, и глядишь туда ломанутся,
и жить станет лучше. Так какой путь милее и эффективнее?

Есть еще такое представление, что поэт должен мало прожить и
трагически погибнуть, если он настоящий поэт и смелый гений. И
погибнуть от трагического конфликта с мерзостью непроходимой в
жизни.

В этом отношении мне кажется более нужным человечеству опыт
Рабиндраната Тагора и Гете, доживших до глубокой старости, нежели
чем Маяковский, если он покончил с собой и Есенин, если он
покончил с собой. Может, как говорил Окуджава

Отправляясь на те небеса
Паруса выбирая тугие
Хорошо если выберешь сам
Хуже если помогут другие

может и Есенину, и Маяковскому «помогли другие»? Вопрос открыт, были
публикации и за, и против.

Я как бы хочу сказать следующим за нами поэтам, да и мысленно говорю
современным – не упивайтесь трагедийностью, не смотря на
всю трудность своего существования. Богу надо отдать богово,
цезарю цезарево, поэзии отдать поэзию, и все это должно стать
опорой читателю.

Если внушать читателю, что он тупой, то он будет еще тупее, если
внушать ему, что он равный и поэту, и богу, хороших и
нетуповатых сразу станет больше.

ПУБЛИКА ДУРА, ТАК ЛИ?

и еще два слова о трагическом может быть запоздалых

...

Такой ли он тупой современник Пушкина, или наш современник? Какой-то
генерал, пушкинской эпохи, Раевский вдруг такое произносит,
что хоть памятник ставь как выдающемуся искусствоведу
«говорить похоже кукареку – еще не великое искусство». Это может
многие понимали, но кто был так краток и выразителен? Если
бы это понимали наши «генералы» современные, то грандиозно
здание для музея Шилову не предоставили бы. Пушкин говорит,
что у нас народ (имея в виду читателя) не любопытен и
нерешителен, чтобы дать оценку. Говорил он в связи Грибоедовым, но,
может быть, хотел услышать не только про Грибоедова, но и о
себе? Например, услышать про себя, что гений и «научил всю
Россию писать стихи», как он сам о себе сказал, или хотел
услышать, что он «чувства добрые пробуждал» и тем останется в
веках. Но для того чтобы это сказать, надо быть глазастым
Пушкиным, а Пушкины ему естественно не встречались и не могли
встретиться, т.к. все неповторимо. Скорее Пушкин более прав
говоря, что «народ безмолвствует», жаль конечно. Ну а если бы
он не безмолствовал, мы бы утонули в литературоведческих
дискуссиях, и они бы нам опротивели. Хотя они нам и так
опротивели, пишут, пишут много умных слов и терминов, звучит умно,
понять ничего невозможно, чувствуешь себя дураком, но не
полным. Если прочитав статью понять ничего не можешь (два три
термина погоды не делают)... смысл то где? А про смысл
обычно автор-то и забывает. Достаточно опьяняется автор ловкостью
жонглирования терминами. Народ чувствует (и поэтому не
лезет, засучив рукава в эти дискуссии) тонкость жанра, он более
тонок, и чуток, чем мы думаем.

И вряд ли «публика дура» если она хлопает и Окуджаве и (черт,
фамилию к счастью забыл, я имею в виду громогласного исполнителя
патриотических песен). Она хлопает с разным смыслом, она
милосердна, и одним восхищается, а другого просто подбадривает,
хоть ты мол и дурак дураком, но молодец не унываешь и поешь.
Вот как я понимаю хлопанье и гению, и бездарю.

...

Ах, вдруг вспомнились трагические строки Вертинского

Сколько вычурных поз
Сколько сломанных роз
Сколько боли страданий и слез
 
Никому не понять
Никому не сказать
Остается тоска одна
И со мною всегда она

Да поэт видит в минуты трагического повествования щели не видимые
нам, смотрит глубже и печалится, и мы благодарны ему за это –
это уточняет устройство мира... но все это не повод для
уныния, а повод для радости познания, что мы еще чего-то
увидали.

Кроме того, трагическое учит состраданию уже даже просто тем, что
появляется на глаза. Была бы одна юмористическая или
ироническая литература и мы бы очерствели забыв, что такое
трагическое. Меня иногда зрители или читатели спрашивали и чего это у
вас фильмы (или картины, или песни, или стихи и т.д.) такие
печальные? И я тоже задумался и зачем они нужны такие
печальные? Или зачем нужна печальная «Травиата», если тема женщины
легкого поведения? Так создайте что-нибудь легкое для
сердца? И когда я задумался и подумал, я понял, что смешное дает
отдых сердцу, а печальное его укрепляет. Мало уставшему
человеку отдохнуть, ему надо еще и подкрепиться. Почему же
печальное подкрепляет?

Потому что сострадание, печаль, грусть, тоска – настраивают на
искренность, а искренность – на честность, а честность – на
зоркость, на видение мира таким каков он есть.

Кроме того сострадание настраивает на чуткость и любовь, а чуткость
и любовь правят миром, и когда человек вычеркивает ее из
сердца, его здоровье чахнет, не может жить и расцветать в
здоровье человек без любви в сердце в том мире где правит любовь
– он вырывается из среды обитания и чахнет. Конечно
перебарщивание с трагедийностью может и подорвать вообще желание
жить. Но в меру (если ей не спекулируют, если ее не
педалируют_ ¹) – она полезна.

(Как деталь, вспоминается мне песни поэтессы Веры Матвеевой, она
знала, что умирает, в ее песнях эта щемящая боль и прощание с
жизнью, но их нельзя слушать долго – слишком ее зов к жизни
ранит наше сердце. Трагедийность зовущая к жизни без надрыва
бесконечно тем ни менее привлекательна. Страсти по Матфею
Баха печалят, но в грусти. Она нас настраивает на бесконечную
искренность.)

Получается что трагедийность, вызывающая печаль полезна, с ней
человек будет более искренним жить. Укрепившись искренностью,
идти по жизни, где без нее шагу не шагнуть.

---

1 Эта другая крайность, когда ее
педалируют, ничего и кроме отупения не может вызвать. Другая
крайность – спекуляции на трагедийности используется в детективе,
где смерть на каждой странице, в то время как в «Травиате»
только в самом конце повествования. Детектив читают невольно
– чувство опасности собирает внимание, а вдруг пригодится,
но чаще всего от него только уныние. Смерть на каждой
странице – это уже озадачивает. Да, всегда произведение вызывает
то чувство, которое пережил автор. Автор детектива
озадачился, как захватить внимание, а может быть начать убивать начать
пускать кровь? И читатель озадачивается: привлечет ли автор
своими страницами сердца ему подобных (я имею в виду
нейтрального читателя)? и с этим недоуменным вопросом закрывает
книгу... не получив ни очарования, ни заряда искренности, что
бы жить в мире где правит любовь, и где без искренности и не
проживешь. Какая женщина полюбит не искреннего? Какой
мужчина полюбит неискреннюю? Без искренности нет любви, а если
нет любви, то нет и жизни.