Поэзия

данный корпус текстов – запись бесед со Старцем, настоявшем
на праве самоназывания в них именно так, им же одобренных к публикации

[беседа 1: пока им хватает сил не просить]

святой Моисей! когда они все: 
Бриджет Джонс, Карамазовы, три сестры, 
Феллини, Бергман, Тарковский, фон Триер 
медленно водят меня по замкам на быстром песке; 
выводят меня во двор, возводят меня на трон; 
потом надевают колпак, потом остаются на языке – 
престранно не то, что я ощущаю себя престранно, 
пространно никак, иностранно никем; 

это как раз понятно – 
да вот садятся напротив меня 
сбивчиво говорить, обязательно объяснять, 
злиться, курить, чай разлить на столе, 
жалиться, плакать, болеть: 

просто они не просят ни утешения, ни милосердия; 
слишком знают, какие мы есть; 
просто они не нуждаются в собеседнике; 
это нужно сначала в себе, это нужно в себе, 
найти, уместить, не выплюнуть, съесть – 
они слишком знают: что 
с нами, отче.

святой отец говорит: а смерть? 
говорит: таким не помочь, таким я отказывал. 
им это не нужно – у них есть они, 
их хрупкое одиночество (сказка про мужество), 
которое так оглушительно в комнате бродит по кругу – 
раскрести, наконец, на груди онемевшие руки. 
лето, жарко, поешь смородины, 
оближи пальцы, соедини ладони:

храни их, пока они спорят со мною, 

пока им хватает сил не просить, 
и тех, просящих, не спорящих, многих, 
смотрящих в себя, как в окно, в объектив – 

этот пейзаж па-то-логически некрасив; 
просто мы снова стали детьми, злыми детьми; 
или мы были ими всегда; 
скажи, это дар? 
что-то хрупкое держит мир. 

sic: и, как говорится, аминь.

[беседа 2: только две вещи]

что раздражает, святой отец: 
когда ты идешь, идешь – наконец, 
тебе кажется что почти, а тут вы. 
снова, тут главное слово снова, 
почти в той же точке, на том же месте 
такой терпеливый, если 
сидите с той же улыбкой. 
неужели мы так предсказуемы, наказуемы?

говорит: просто вас всех 
интересуют только две вещи: 
смерть и про секс. 
первая, потому что, наверное, 
вы полагаете, что это единственное 
о чем вы не знаете, то есть боитесь. 
то есть мне даже бывает скучно. 
вторую вы собственноручно 
в камень, на пьедестал. 
преглупый памятник бульонному кубику, 
извините, универсальному сверхзаменителю счастья. 
частный случай движенья по кругу, 
когда ты мешаешь ложечкой чай. 
разве трудно теперь предсказать, где 
окажется невзначай среднестатистический лишний, 
если ты знаешь зачем он из дома вышел.



либо: ждать его в точке изменения, перегиба…  

 [беседа 3: рыба моя]

святой отец говорит: 
да, я знаю, что плохо, что просто на грани срыва – 
я и сам их устал уговаривать, рыба моя, ну, рыба; 
я и сам на них злюсь иногда, 
я и сам их боюсь, когда 
приносят слова и я им в ответ слова, 
когда они понимают – это только слова: 
говорит Москва, говорит Москва – 
а мы ведь предупреждали: 
библию вам, конституцию, свободу выбора, слова: 
молчит, думает – где-то нас ка-пи-тально;

ладно, сдаюсь, я теперь Оптина пустынь – 
посиди со мной рядом, помолчи со мной вровень; 
просто у меня болит голова, мелеют слова, 
третью неделю кряду 
мне снится: между зубами нитка, 
другой конец в поджелудке: 
подергают – настоящее становится прошлым; 
нетто и плутто памяти в абсолютном 
вакууме, нуле просто совесть; 
в Рассее так принято:
каждый сам себе личный Лжедмитрий,
Януш Корчак, Иван Грозный, учитель;
скажи: я хитрый? ты – хитрый; 
скажи: жалко, что так получилось; 
жалко, что так получилось; 
настоящее становится прошлым; 
скажи мне, что я хороший: 
хороший – можно я тебя поймаю на слове, 
свободе выбора, фигуре речи? –
рыба моя, рыба, гречневые глаза, 
злоба моя узколоба, 
даже выспросить, попросить тебе нечего…

[беседа 4: атом сомнений]

иди с миром душа-человек
ты еще не готов
ты пришел со мной спорить
тебе еще не
окончательно 
а значит
готов еще сам себя вытерпеть

впрочем

мы можем даже
осудить твой нравственный выбор
но запретить

в чем парадокс:
когда ты будешь готов
я как посредник
стану тебе не нужен

когда атом сомнений 
покинет твою орбиту
ты 
начнешь
быть