Литературная критика

Начало

ЗАПАХ ТРУПА

Разжалованный, исключенный из ВКП(б) красный комиссар Дмитрий
Векшин, вернувшись с Гражданской войны, становится вором. Его
постигает горькое разочарование в итогах Гражданской войны и революции.
НЭП словно бы перечеркивает все революционные завоевания. Векшин
стал преступником, словно бы продолжая борьбу против старого режима,
который вдруг стал воскресать из мертвых в нэпманских образах.
«Действуя по линии частной торговли, он еще пытался уверить себя,
что партизанит против ненавистного старого мира» _ ¹ Но советским Робин Гудом Векшин не стал, потому
что его новая «война» шла уже по другим, подлым законам воровского
мира. Векшин примкнул к людям, которые «довольно быстро сходят
в свои ямы с хлорной известью» _ ²
Философия революции, по Векшину, заключается в том, что «революция
узконациональна, что это русская душа для себя взыграла перед
небывалым своим цветением» _ ³. В
воровском призвании Векшину тоже чудится проявление взыгравшей
русской души, которая не может мириться с несправедливостью. Революция
сняла запреты. В романе особое внимание уделяется людям, которые
появились «вместе с прочими спутниками безвременья: смятением
душ, волками и сыпняком» _ ⁴. Люди,
подобные вирусу болезни. В романе прослеживает своеобразная мутация
революции, которая стала коконом, где происходили немыслимые
смешения. Образ революции в романе очеловечен, революция живет,
страдает, думает, гибнет, но воскресает. «Погибла революция»,
– говорит анархист Анатолий Машлыкин _ ⁵.
Революция – не стихия, а думающее существо, сверхсущество.

Низость собственного падения бывший комиссар Векшин понимает,
когда жертвой его грабежа становится сестра Татьяна, с которой
несколько лет они не виделись.

Во многом подобен Вешкину и Агей Столяров, который однажды в бою
заколол штыком австрийского офицера. Совершенное убийство потрясло,
все в душе перевернуло, а награда за героизм вызвало даже внутренний
протест. Не мог принять награду за убийство. Но после этого случая
он стал по иному смотреть на войну, думая о ней: «работа, в общем,
легкая, а отличают» _ ⁶ Агей стал
получать удовольствие от убийства, в ином бою «по семь штук накалывал»
_ ⁷ Но вот кончилась война, не стало
у Агея полюбившейся ему «работы», не стало и заработка. Вот он
и «почал помаленьку богатеньких корчевать» _ ⁸
Исследователи творчества Л.Леонова уже отмечали, что Агей Столяров
– это двойник Векшина, его alter ego _ ⁹.
Но это окарикатуренный, недостойный двойник. Он также соотнесен
с «оригиналом», как образ сочинителя Фирсова соотнесен с образом
автора. Агей Столяров и Фирсов, в свою очередь, схожи меж собой
тем, что оба они – симулякры, непохожие подобия. Агей Столяров
выдает, что есть в Векшине тайного, невысказанного, потаенного,
он становится «ключом» к шифру векшинской судьбы. Но почему не
«дотягивает» Агей до Векшина, почему остается подобием его, ведь
трагизма и мучения в биографии Агея Столярова куда больше, чем
в судьбе разочарованного большевика, взломщика Векшина? Дело в
том, что за совершенными Агеем злодеяниями не стоит ничего, кроме
низменных страстей, кроме упоения от возможности и умения убивать,
человек этот столь страшен, сколь и внутренне пуст, вернее сказать
– опустошен выжигающими душу греховными помыслами и страстями.
Агей стал любовником Маши Доломановой, первой Митькиной любви,
то есть занял подле нее принадлежавшее Векшину место, подменил
его. Не случайно, что тяжелый нравственный кризис Векшин переживает
именно после гибели Агея Столярова. Пролитая Агеем кровь словно
бы ложится на векшинскую совесть, бремя грехов Векшина удесятеряется.
Не случайно Фирсов в разговоре с Векшиным внезапно замечает, как
в Митьке «проступило нечто от волка на бегу, на мушке, даже от
Агея Столярова что-то, правда в зародыше пока» _ ¹⁰ Фирсов смотрит на Векшина и узнает в нем покойного
Агея.

Далеко не всегда война является злом, которое вторгается в жизнь
человека вопреки его желанию. Ллойд Демоз в «Психоистории» доказал,
что «войны являются на самом деле не ужасными ошибками, а «желаниями»»
_ ¹¹ Война неостановима, потому что
желанна. По сути дела, война – это резервация для таких, как Митька
Векшин или Агей Столяров, потому что на войне они были заняты
своей «работой», не грабили, не убивали невинных, вся их «работа»
подчинялась четкой логике войны. Они, ставшие некими убивающими
автоматами, были вмонтированы в единую систему, контролировавшую
их. Первая мировая война кончилась развалом армейской машины,
«убивающие автоматы» остались брошенными без дела и начали кромсать,
уничтожать все попадающееся на пути. Чем дольше бы длилась война,
тем позднее начал бы Агей «богатеньких корчевать». Никакое волшебство
не обратит хищника в травоядное существо. Нельзя рассматривать
преступный путь Векшина и Столярова только лишь в социальном контексте,
увязывая их судьбы с недугами общества. Да, Векшин раскаялся,
осознал гибельность своего пути, но это еще не значит, что с преступным
миром он порвал навсегда. Финал романа наводит читателя на мысль,
что общество, уставшее от революционной смуты, излечивается от
недугов. Но излечивается ли отдельный человек – большой вопрос.
Жан Жене в «Дневнике вора» многое объяснил в психологии преступника:
«Я добровольно устремился к тому, что именуется злом… Мужчины,
отдавшиеся злу, не всегда красивы, зато они обладают несомненными
мужскими достоинствами»_ ¹² По Ж..Жене,
зло придает человеку некую особую привлекательность и особенное
очарование, во зле происходит самоутверждение мужчины. Жене пишет
о «вожделении к преступлению», как о чувстве, несущем в себе сильное
сексуальное начало.

Любопытны размышления из записной книжки Фирсова: «Библейская
заповедь не убий имела в виду частное, а не общественное
поведение человека. Сам Моисей убил за жестокость египтянина-надсмотрщика»
и далее: «ценность человеческой жизни обратно пропорциональна
величию идеи, государства, эпохи…» _ ¹³
Фирсов имеет в виду библейскую историю о том, как Моисей вышел
из дворца фараона с тем, чтобы посмотреть на жизнь сынов Израилевых
и «увидел тяжкие работы их». Увидев, как египтянин избивает еврея,
Моисей вступился за соплеменника и, убив египтянина, «скрыл его
в песке» (Исход, глава 2) Суть размышлений Фирсова – в оправдании
человеческих жертв во имя идеи. Без жертв нет величия эпохи. Однако
сужение значения заповеди не убий приводит к
ее опровержению. В заповеди сказано лишь то, что в ней сказано
– не убий.

Мысли Векшина о допустимости убийства не могут не напомнить философию
Родиона Раскольникова. Иногда слова Векшина почти в точности воспроизводят
взгляды Раскольникова, аналогия становится подчеркнутой. Например,
беседуя с Пчховым, Векшин раздумывает о том, когда оправдано убийство,
а когда оно карается мукой совести – «Так в чем же загвоздка…в
том ли, чтобы заглазно действовать, самому рук не мочить или при
массовом производстве скидка дается совести?» _ ¹⁴
Исследователь отмечает: «Схема построения личности в «Воре» повторяет
структуру личности «Преступления и наказания». Но, в отличие от
Раскольникова, Митька совершает злодейство, ничем не оправданное
и не обоснованное никакой теорией […] …расправа с пленным оказалась
насилием над собой, над своей нравственной природой, что породило
первый душевный кризис» _ ¹⁵

Векшин думает о том, что «Труп пахнет в зависимости от повода,
почему он стал трупом» _ ¹⁶ В том
же духе и мучительная рефлексия Раскольникова – все выдающиеся
деятели истории были преступниками, «замечательно даже, что большая
часть этих благодетелей и установителей были особенно страшные
кровопроливцы» _ ¹⁷ И Векшину, и Родиону
Раскольникову неведом ответ на вопрос, почему при «массовом производстве»
трупов злодеяние можно оправдать требованием прогресса, а когда
сам мараешь руки кровью, то этому нет оправдания. Крик отчаяния
«тварь я дрожащая или право имею?..» вполне мог
принадлежать и Дмитрию Векшину. Точь-в-точь, как и убийцу Раскольникова,
шнифера Векшина тянет на место совершенного им преступления. Казалось
бы, Дмитрий Векшин по своей душевной организации более похож на
Адама Соколовича, своего рода «анти-Раскольникова», которого Иван
Бунин изобразил в рассказе «Петлистые уши». В этом рассказе Бунин
разрабатывает проблематику преступления без наказания _ ¹⁸ Не любивший Достоевского Бунин полемизировал
с ним не только своими высказываниями, но и литературными образами.
Так Соколович, совершивший бессмысленное злодейство и не чувствующий
раскаянья, стал вызовом Бунина Достоевскому. «Состояние убийцы,
– думает Соколович, – зависит от его точки зрения на убийство
и от того, ждет ли он за убийство виселицы или же награды, похвал.
Разве, например, признающие родовую месть, дуэли, войну, революции,
казни мучаются, ужасаются?» _ ¹⁹ Раскольников,
Соколович и Векшин разными словами высказывают одну и ту же идею,
вернее – задают один и тот же вопрос о праве на убийство и о том,
почему далеко не каждое убийство карается душевной мукой грешника.
Агей Столяров ждал за убийство никак не виселицы, а награды и
похвал («работа, в общем, легкая, а отличают»). Образы Дмитрия
Векшина и его alter ego Столярова оказываются заключенными между
двумя полюсами – Раскольниковым и «анти-Раскольниковым» и, как
ни странно, они в чем-то примиряют этих антагонистов. Мы можем
наблюдать эволюцию идеи права на убийство сквозь
ряд персонажей Раскольников – Соколович – Векшин(Столяров). Идея
«преступления без наказания» не находит подтверждения, ей нет
места в мироустройстве. Уже сам вопрос «тварь я дрожащая или право
имею?» содержит в себе ответ, ибо задать его может лишь человек,
тварью себя ощутивший и ужаснувшийся низости своего падения. Обреченность
вечно оставаться «дрожащей тварью» и есть главное наказание.

Очевидна перекличка «Вора» с рассказом А.Н.Толстого «Голубые города».
И Толстой, и Леонов остро ощутили накапливающееся в обществе недовольство
«контрреволюцией» нэпа. Герой рассказа «Голубые города» Буженинов,
чудом выживший на войне, также не может принять мирной жизни,
которую называет «житьишко». «Три года воевать, чтобы увидеть,
как Утевкин в фуражечке стоит», – эта нелепая фраза Буженинова
наполнена трагическим смыслом, в ней – отчаяние разрушенной мечты,
преданной революции _ ²⁰. Не принимая
нэп, он начинает думать о том, почему не остался навсегда там,
на той войне, где хотя и было тяжелей, но было понятней, разумней,
где всем было ясно, во имя чего жертвуешь собой. «Улетели великие
года, – говорит Буженинов, – Счастливы те, кто в земле догнивает…»
_ ²¹ Буженинов мстил не за унижение
любимой девушки, он мстил мещанскому быту за свои разрушенные
надежды. По сути, это был тот же путь, что был пройден Дмитрием
Векшиным, у которого тоже были свои «голубые города» будущей прекрасной
эпохи. Оказывается, нет на свете ничего более безжалостного, чем
эти «голубые города», путь к которым вымощен человеческими костями.
«Мои навыки были только одни – война, – говорит на суде Буженинов,
– Я мыслил, как боец: негодное – смести» _ ²².

Судьба Векшина в чем-то сопоставима с историей легендарного Леньки
Пантелеева, который добровольцем ушел в Красную Армию, а потом,
демобилизовавшись, оказался на службе в органах ВЧК _ ²³. Жизнь бывшему красноармейцу и чекисту сломало
время НЭПа, когда казалось, что те, с кем сражались на фронтах
Гражданской войны, стали вновь хозяевами жизни. Недобитая «контра»
гуляла в дорогих ресторанах, наряжалась в щегольскую одежду, играла
в казино, ходила в роскошные магазины – в то время, когда рабочие
жили не лучше, а порой и тяжелей, чем при царе. Дванов из «Чевенгура»
Андрея Платонова, впервые столкнувшись с проявлением новой экономической
политики, с удивлением отмечал, «что у революции стало другое
выражение лица» _ ²⁴. Невольно возникали
мысли о преданном деле революции. Ленька Пантелеев сколотил банду,
которая стала совершать налеты на нэпманов. Возможно, что Ленька
Пантлеев, подобно Митьке Векшину, думал, что не грабит он, не
убивает, а «партизанит», истребляет классового
врага. История банды Пантелеева имела столь возвышенно-героическую
окраску, что беспризорник Алексей Еремеев, который впоследствии
станет знаменитым советским писателем, автором «Республики Шкид»,
выбрал себе псевдоним «Л.Пантелеев» в честь легендарного питерского
бандита.

Борис Зайцев в опубликованном в 1913 году рассказе «Грех» описывал
банду, члены которой называли себя «анархистами-коммунистами».
«Сначала мы прикрывались революцией, – говорит один из бандитов,
– но скоро все поняли, что никакой тут революции нет, просто мы
для себя работаем, под благовидным предлогом» _ ²⁵.
Революция, как «благовидный предлог», маскирует разбойничью, воровскую
жизнь – и Леньки Пантелеева, и Митьки Векшина.

История шайки Леньки Пантелеева – это история людей, чья судьба,
изначально обретя «разгон» благодаря революции, не могла вписаться
в устойчивую действительность послевоенной страны. Многие же обыватели
легко восприняли нэп, принесший улучшение жизненных условий, во
многом еще и потому, что, как писал А.Платонов в «Чевенгуре»,
«жителям надоели большие идеи и бесконечные пространства: они
убедились, что звезды могут превратиться в пайковую горсть пшена,
а идеалы охраняет тифозная вошь» _ ²⁶.
Великие идеалы выродились в тифозных вшей.

Сочинитель Фирсов высказывает мысль, разделяемую, по-видимому,
и автором, что вся эта темная, подлая жизнь смутного революционного
времени «будет смыта начисто или впряжена в тугую упряжь нового
закона и не повториться в ближайшие лет триста, что лишь на перегоне
двух эпох, в момент социального переплава возможны такие метанья
человеческой брызги, оторвавшейся от клокочущего, объятого пламенем
общественного вещества…» _ ²⁷ Роман
пронизан ощущением того, что исторический маятник начинает движение
в противоположную сторону – от клокочущего «общественного вещества»
к «тугой упряжи нового закона». Автор подводит читателя к мысли,
что вся эта скверна – всего лишь пена, вскипающая на поверхности
истории. Пока еще нет ясного понимания конкретно-исторического
облика новой «тугой упряжи», трудно понять, к чему приведет этот
«социальный переплав», есть лишь предчувствие того, что приближается
иная эпоха. Было бы, на наш взгляд, ошибкой расценивать как дань
соцреалистическому оптимизму понимание Леонидом Леоновым процесса
освобождения революции от темной накипи. Автора никак не упрекнешь
в идеализации революции, более того, его привлекает в ней как
раз жуткое, зверское. Творцами революции были люди, узнавшие «изнанку
жизни», они несли в себе понимание потусторонней, аномальной жизни.
Но не случайно вкладывает автор в уста Векшина слова о русской
душе, взыгравшей перед «небывалым цветением». Чем, кроме «тугой
упряжи», можно было унять разгулявшихся по Руси бесов? Перебродившее,
расплавленное «общественное вещество» необходимо было залить в
форму, в котором оно отвердеет.

ПОЧЕМУ ГЕРОЙ НЕ СТАЛ «ХОРОШИМ»?

Выход из замкнутого круга жизненных неудач и терзаний совести
Векшин находит вполне естественный, можно сказать, естественный
до банальности. Он бежит из столицы на родину, в провинциальную
глушь. Оказывается, что отца его нет в живых, а с братом Леонтием,
которого Дмитрий помнил еще младенцем, не удалось найти взаимопонимания.
Векшин лечится общением с чистой природой, греется «у костерка,
и дым ему был сытнее хлеба» _ ²⁸ Так
же в провинциальную глушь, чтобы начать новую жизнь, уйдет, освободившись
из зоны, вор-рецидивист Егор Прокудин из «Калины красной» Василия
Шукшина. Для горожанина бегство в глубинку – не просто смена среды
обитания, но и своеобразный акт примирения с жившими на земле
предками, с чьей стези потомки свернули. Обманчиво легким кажется
этот выход. Приезд Векшина в родную деревню не приносит ему ничего,
кроме унижения и разочарований. Символически выглядит сцена, когда
Векшин дарит крестьянской девочке ворованную золотую брошь, тем
самым как бы принося искупительную жертву.

Уместно будет вспомнить, что в ранние годы творчества Леонид Леонов
выступал как автор фантастических, наполненных экзотическими мотивами
рассказов, что даже отразилось в отзыве А.Воронского: «Многие
считают Леонова мистиком. Это едва ли так. Художественное нутро
у Леонова совершенно языческое, земное…» _ ²⁹
Как бы то ни было, но в романе «Вор» есть место мистическому виденью
мира, как верно и то, что герои романа связаны с окружающим миром
какой-то древней, языческой связью. Пчхов – язычник, идолопоклонник,
его образ Леонову явно симпатичен. «…ты похож на рака, Пчхов.
Под корягой засел, коряге молишься, все небо твое одной корягой
устлано!» – говорит ему Николай Заварихин _ ³⁰.
Если все персонажи романа явлены в динамике, во внутренней борьбе,
то Пчхов выделяется среди них своей неподвижностью. Он – своего
рода ось, вокруг которой разворачивается повествование. Ничего,
казалось бы, не определяющая в развитии фабулы фигура Пчхова чрезвычайно
важна в романе. Он – бывший монастырский послушник, не устоявший
перед мирскими соблазнами, не аскет и не отшельник, а человек,
живущий полнокровной жизнью, но далекий от политических битв своей
эпохи. К Пчхову герои романа приходят за смыслом,
приходят словно на исповедь. Перед тем, как кануть в вечность,
Митька Векшин тоже приходит к Пчхову и на прощание говорит ему
такие слова: «Мне всегда казалось, что каждый человек даже лицом
и сноровкой похож на бога своего…и твой, верно, ужасно добросовестный,
работящий бог» _ ³¹. Реминисценция
откровенно языческая.

Работая над второй редакцией «Вора», Леонов принижал образ Векшина,
убирал связанную с героем романтику (например, ушел эпизод, когда
Митька защищает женщину от напавшего уличного хулигана). В Векшине
осталось мало героического, более того – Леонов уже не верит в
возможность нравственного перерождения героя. В первоначальной
редакции романа Векшин словно бы воскресает для новой жизни (подразумевается,
что сама «новая жизнь» перевоспитывает заблудшего человека). Во
второй редакции этот оптимистический настрой уходит. Примечательно,
что советские критики старались не придавать значения этой метаморфозе
и продолжали писать о грядущем возрождении героя. Будучи к моменту
создания романа «Вор» молодым, но зрелым писателем, Леонид Леонов
не мог не понимать, что оптимистический финал звучит фальшиво.
Однако если бы редакция конца 1950-х годов увидела свет на тридцать
лет раньше, то участь романа, равно как и его автора, была бы
незавидной. Можно предположить, что Леонид Леонов изначально мыслил
роман таким, каким мы его видим сегодня, но реалии эпохи заставили
писателя сделать «политический маневр», маскировать свой замысел
дежурным «историческим оптимизмом». Правда, и эта маскировка не
спасла роман от обвинений в «троцкизме» и враждебности рабочему
классу. Но пришло время, и роман «Вор» очистился от шелухи.

В беседе с В.А.Ковалевым Леонид Леонов рассказывает: «Мне иногда
говорили: почему я не показал, как Митька становится хорошим?
Но я не мог заменять правду вымыслом, льстить таким, как Митька»
_ ³² Что, однако, значит – «стать
хорошим»? Превратиться из вора в честного советского гражданина,
активиста и строителя коммунизма? На такую, совсем уж фантастическую
метаморфозу не решился бы даже сочинитель Фирсов. В финале романа
Векшин растворяется в пространстве, исчезает в «транссибирской
дали». Трудно, да и не нужно строить догадки относительно его
будущего. Не нужно – потому что оно непредсказуемо. Герой не становится
«хорошим», он растворяется (невольно вспоминается афоризм «нет
человека – нет проблемы»). Социальный оптимизм автора (тезис о
задавленном, до конца побежденном «подполье» нэпа) слабо согласуется
с нарисованной им картиной «подпольной», потаенной жизни, ведь
мутация революционной бациллы может приводить все к новым и новым
порождениям. Когда Борис Зайцев в рассказе «Грех» описывает духовное
преображение экспроприатора и разбойника Николая, то эта перемена
выглядит правдоподобно, поскольку Николай через глубокое раскаянье,
через каторжные невзгоды приходит к вере, становится воцерковленным
человеком. Понятно, что в духовном развитии Митьки Векшина подобной
перемены произойти не может. Не случайно Леонов сравнил своих
героев с вирусом болезни, болезнь может стать латентной, но совсем
искоренить ее вряд ли возможно. В финальной сцене произошла очередная
размолвка автора с его alter ego Фирсовым. Последний заканчивает
свое повествование неким душеспасительным вояжем Векшина в глухомань
Советской страны. Автор же намекает на некую «совсем иную социальную
перековку», которая в исторических обстоятельствах 1920-х годов
(«тугая упряжь») выглядит весьма недвусмысленно...

1. Леонов Л. Вор…С.56

2. Там же. С.85

3. Там же. С.53

4. Там же. С.85

5. Там же. С.532

6. Там же. С.144

7. Там же. С.145

8. Там же

9. Скобелев В.П. Роман Л.Леонова «Вор» в контексте
«романного» мышления второй половины 20-х годов// Век Леонида
Леонова. Проблемы творчества. Воспоминания. М.,2001. С.61

10. Леонов Л. С.400

11. Демоз Л. Психоистория. Ростов-на-Дону, 2000.С.12

12. Жене Жан. Дневник вора. М.,1994. С.9

13. Леонов Л…С.502

14. Леонов Л. Вор…С.360

15. Тюхова Е. Концепция человека в романах Достоевского
и Леонова// Большой мир…С.111

16. Там же. С.352

17. Достоевский Ф.М. Преступление и наказание. М.,1993.
С.158

18. См. Смирнова Л.А. Иван Алексеевич Бунин: жизнь
и творчество. М.,1991. С.117-118

19. Бунин И.А. Соб. Соч. в 6 т. Т.3. М.,1994. С. 341

20. Толстой А.Н. Повести и рассказы. М.,1957. С.484

21. Там же. С.471

22. Там же. С.487

23. Никитин А. Одиссея бывшего чекиста. Жизнь и смерть
Леньки Пантелеева// Санкт-Петербургская панорама. 1993. № 7. С.16

24. Платонов А. Котлован. Роман. Повести. Рассказы..
Екатеринбург, 2002. С.206

25. Зайцев Б. Грех // Зайцев Б. Земная печаль. Л, 1990.
С. 202

26. Там же. С.207

27. Леонов Л…с.176

28. Там же. С.431

29. Цит. по: Михайлов О. Леонид Леонов. М.,1986. С.19

30. Леонов Л. С.228

31. Леонов Л. С.602

32. Ковалев В.А. Указ.соч. С.236