Искусство

(1) Знаменитый текст Дени Дидро «Жак-фаталист и его
Хозяин» начинается в таком вот бешеном темпе: «Как они встретились?
– Случайно, как все люди. – Как их звали? – А вам какое дело?
– Откуда они пришли? – Из соседнего селения. – Куда они направлялись?»

Иначе говоря, Дидро, как записной демократ, как один из лидеров
богоборческой эпохи Просвещения, во-первых, демонстративно отказывается
именовать Жака – Слугой, а во-вторых, забалтывает саму идею происхождения
(социальных) видов, дает впроброс идею социального генезиса.

Жак не именуется здесь напрямую «Слугою», но определяется через
эвфемизм: «фаталист», то бишь согласный со своею участью. Стоит
приглядеться к названию книжки: Хозяин – социальная абстракция,
а у Слуги уже появилось имя собственное!

Сосуществование Хозяина и Слуги не имеет ни истории, ни обоснования,
их встреча принципиально необязательна. «Как они встретились?
– Случайно, как все люди». Это – вызов вековым установлениям,
и это – революция.

Итак, существо зависимое, то бишь Слуга, убеждено, что все-все-все
предопределено. Хозяин же, этот, как принято было считать, свободный
человек, культивирует ровно противоположные убеждения.

«Хозяин не говорил ничего, а Жак говорил: его капитан уверял,
что все, что случается с нами хорошего или дурного, предначертано
свыше. Хозяин: «Громкие слова!»

Демократ Дидро силится предъявить новые варианты, новые возможные
отношений между Хозяином и Слугою. В этой истории Нового времени
Слуга развлекает Хозяина болтовней. Тут сходятся нити многих и
многих литературных сюжетов недавнего по отношению к эпохе Просвещения
прошлого, от Гольдони до Бомарше. Слуга – плут, резонер. Вместо
рук и ног работает головою и языком, выгадывает, морочит, тянет
время, отлынивает от каких-нибудь неприятных, обременительных
обязанностей. Но раз Слуга не глупее и даже красноречивее Хозяина,
то ему сам Бог велел – эмансипироваться, обрести независимость.
Вот тебе, бабушка, и юрьев день, то бишь Великая Французская революция.
А потом еще и Великая Октябрьская…

«Жак полагал, что молчание ему вредно, что он животное болтливое
и что важнейшее преимущество его службы, особенно им ценимое,
заключалось в возможности наверстать те двенадцать лет, которые
он провел с кляпом во рту у своего дедушки, – да смилуется над
ним Господь! Хозяин: «Так рассказывай же, раз это доставляет удовольствие
нам обоим. Ты остановился на каком-то бесчестном предложении лекарской
жены…»

Вот оно что, болтовня плута доставляет удовольствие и Хозяину,
и Слуге! Запомним. Здесь примечено нечто важное.

(2) Французский лингвист Эмиль Бенвенист определяет
Хозяина и Слугу, опираясь на категорию «Дом».

«Нужно различать греческое domos ‘постройка, дом’ и латинское
domus, которое обозначает не ‘дом’, а ‘пребывание у себя’, некую
социальную общность, воплощением которой является dominus ‘господин,
хозяин’. Поэтому слово domus образует ряд парных оппозиций терминов,
в которых второй элемент обозначает нечто, находящееся за пределами
домашнего круга: domi – militiaequae ‘дома – на войне’, domi –
peregre ‘дома – на чужбине’; domesticus – rusticus ‘домашний –
деревенский’; пара domi – foris ‘у себя дома – вне дома’ делает
необходимым появление существительного *dhwer- ‘дверь’, которое
обозначает границу, рассматриваемую изнутри, между внутренним
и наружным пространством».

«…само употребление слова domus в латыни исключает намек на строительство,
часто сочетаясь с посессивами: domus mea ‘мой дом’, apud me domi
‘у меня дома’, – оно всегда указывает на пребывание ‘у себя дома’.
По этой причине смысл оборота aliquid est mihi domi ‘у меня есть
нечто дома’ эквивалентен смыслу ‘я имею’…Все эти особенности характеризуют
domus как понятие семейной, социальной, моральной, но ни в коей
мере не материальной сферы».

И, наконец: «Здесь мы подходим к словообразовательной структуре
слова dominus. Лицо, им обозначаемое, обладает властью над domus;
он его представляет и воплощает. И снова мы приходим к прежнему
выводу относительно смысла слова domus, которое вовсе не обозначает
‘дом’ как материальную постройку. Понимая значение domus исключительно
в социальном и моральном плане, как группу людей, мы можем объяснить
значение слов domus и dominus в их взаимосвязи.

Это подтверждается смыслом другого производного, domesticus ‘слуга’,
структура которого параллельна структуре *rowesticus (>rusticus)
‘крестьянин’, хотя и не является ее точной копией. Прилагательное
domesticus определяет то, что принадлежит дому, и противопоставляет
его тому, что находится за его пределами; оно не содержит никакой
связи с материальной формой дома.

Должны ли мы предположить в таком случае, что в латыни исконное
материальное значение, лежащее в основе слова domus, превратилось
в понятие социального порядка? Даже если подобная трансформация
и имела бы место, она не могла бы быть полной и следы старого
значения сохранились бы в самой латыни. Но у нас нет никаких оснований
делать такое предположение. Мы полагаем, что не существует разрыва
в развитии смысла этого слова при переходе от общеиндоевропейского
к латыни.

…Завершив наш анализ, мы приходим к выводу, что *dem- (*domo-)
‘дом’ в общеиндоевропейском языке, как и в латыни, имеет исключительно
социальную значимость. Существует много других признаков, которые
могут подтвердить, что нет никакой связи между понятиями «дом»
и «строить». Даже в таком языке, как армянский, в котором исчезли
многие следы его индоевропейского прошлого, термин tanu-ter 'хозяин
дома’ применяется в отношении главы семейства».

Все вышеизложенное по книге Э.Бенвениста «Словарь индоевропейских
социальных терминов» (М., 1995) – крайне важно. Дидро отказывается
от термина Слуга и одновременно объявляет встречу Жака с его Хозяином
– случайностью. Ни о каком Доме, провоцирующем некий незыблемый
порядок вещей, речь, таким образом, не идет. Жак, похоже, эмансипировался.
Свобода же, сопряженная с категорией Хозяин, означает теперь лишь
то, что этот самый Хозяин перестает быть обязательной фигурой,
Хозяин волен исчезнуть. А фаталист Жак – это любимое дитя судьбы
– призвано занять его, хозяйское место. Тут, по правде говоря,
рукой подать до марксизма.

(3) У Дидро – бунт против языка, против семантических
установлений. Логику Дидро развили и усовершенствовали в Советском
Союзе: свели к минимуму Дом, то бишь приватную сферу, отменили
Хозяев, отменили Слуг. Точнее, истребили Хозяев и назначили на
должность Хозяина прежнего Слугу: «Человек проходит как хозяин
необъятной Родины своей…» То есть теперь вся страна – общий Дом.
Точнее, общага.

Между тем, жизнь воспроизводила и воспроизводила архетипический
треугольник «Дом – Хозяин – Слуга». Во всяком случае, жизнь властно
требовала возобновить подобную общественную структуру. На эту
тему любопытно высказалась Лидия Гинзбург: «Наше обслуживание,
со всеми его особенностями, неотделимо от противоречивой и смутной
природы социальной дифференциации в современном некапиталистическом
обществе. Чудовище Антисервиса оказывается двуликим. Если один
его лик – дикость и канцелярское высокомерие, то в другом неожиданно
проступают человеческие черты. И в конечном счете вы узнаете лицо
человека, который, подтирая чужие плевки, не считает, что все
в порядке, поскольку и плюющий и подтирающий – члены профсоюза…

Пока что любое организованное общество есть общество дифференцированное.
Близлежащая задача в том, чтобы облечь эти соотношения в пристойную
современную форму, освободив их от безобразных остатков патриархального
уклада.

Девушки из деревни неохотно идут в няньки и домработницы, хотя
это выгодно (больше остается на чулки и блузки); не идут отчасти
потому, что стыдно в этом признаться кавалеру, провожающему с
танцплощадки.

У нас неравенство факт (крайне болезненный), факт, – но в него
не верят. До конца в него верят разве что жены ответственных работников.
Стоит кому-нибудь проговориться, как вспыхивает реакция завистливых
обид и наивной гражданской гордости.

…В буржуазных условиях (да и в феодальных) низшие вопиют против
несправедливости, ненавидят и хотят изменить положение вещей.
И все же неравенство для них не только социальный факт, со всеми
его психологическими последствиями, но и некая метафизическая
реальность, не поддающаяся ни логике, ни диалектике революционной
мысли. Практика неравенства в какой-то мере уцелела, но органическое
его переживание как непреложной (пусть ненавистной) реальности
уничтожено социальной революцией. Процесс, оказавшийся необратимым,
– обстоятельство очень важное и недооцениваемое.

Ни те ни другие не верят в правомерность неравенства. Одни если
и не подвержены интеллигентской стыдливости, то вынуждены заметать
следы; во всяком случае, жуировать молча. Другие не только завидуют
– что естественно при любом социально дифференцированном укладе,
– но рассматривают имущих как жуликов, пойманных с поличным; совсем
не то, что отвлеченные соображения насчет прудоновского: «Всякая
собственность – это воровство». Было обещано – не нам, так отцам,
– что всем будет одинаково. И то, что не всем одинаково плохо,
– обман. Жулики и бездельники как-то достигли того, что им недостаточно
плохо, и завели что-то вроде господской жизни. Господа же они
не настоящие, считает обыватель (как были прежние господа или
как, например, иностранцы), потому что в общем все одним миром
мазаны.

Одним миром мазаны – формула чрезвычайной важности для общественных
отношений. Неравенство, мучительно резкое в своем психологическом
рисунке, в то же время практически незначительно…Но оказывается,
чем теснее шкала, тем болезненнее психологический разрыв.

Чем меньше дистанция, тем виднее подробности чужой жизни. Никакие
абстрактные сведения о чужих доходах не могут так распалить, как
запах мяса в коммунальной кухне, вздымающийся над соседской кастрюлей…»

(4) Картина Ларисы Садиловой «Требуется няня» – это
попытка рационализировать постсоветскую социальную ситуацию. Попытка
экстраполяции. Ведь все мы кое-что знаем и про советское квази-равенство,
и про его психологические последствия (см., допустим, вышеприведенную
цитату из Лидии Гинзбург). Теперь поменялись правила игры: иные
граждане не просто разбогатели, но еще и легализовались. А как
же ощущают себя по отношению к этим новым хозяевам жизни все прочие,
не разбогатевшие? Ларисе Садиловой кажется, что она наверняка
знает. Ее фильм – жест слишком решительный, слишком грубый и поэтому
неточный почти во всем.

Характерная ошибка автора – вот она. Уже уволенная няня по имени
Галя принимается шантажировать своего бывшего Хозяина, ибо забеременела
от его отца. Галя требует за молчание 30 тысяч долларов. Хозяин
в ужасе от подобной наглости: «Да ты хотя бы знаешь, что такое
30 тысяч долларов?!» Галя спокойненько отвечает: «Знаю!»

Но откуда знает-то? Зачем так передергивать? Ведь была возможность
выстроить сюжет фильма как процесс исследования внутреннего мира
этой самой Гали из урюпинска. Следовало бы, кажется, доверчиво
устремиться вслед за галиным любопытством, за галиной растерянностью.

Допустим, оказавшаяся в богатом Доме Галя лишь пытается разобраться
в своем отношении к новым русским, к их внезапному богатству и
к своему столь же неожиданному социальному поражению. Ан нет,
У Ларисы Садиловой припасены готовые решения, клише. Дескать,
Галя непременно ненавидит, непременно желает оторвать кусочек
от чужих материальных ценностей. Галя «знает», каково это – иметь
в кармане 30 тысяч «зеленых».

С другой стороны, здесь в роли Слуги – женщина. Галя случайно
слышит, как Хозяева, муж и жена, оскорбительно над нею смеются.
Так может, дело вот в этой хозяйской иронии, в этом оскорбительном
сарказме: «Ты видел, как она ходит, как одевается? Ты видел?!
Может, ей вещи какие-нибудь отдать? Позор какой-то!» – «…Задница
у нее, как у слона!»

И у же после Хозяин презрительно бросает Гале в лицо: «Ты когда
в последний раз на себя в зеркало смотрела?!» Галино коварство,
скорее, мотивируется оскорбленным женским достоинством, в эту
вот причину веришь куда легче.

То есть социальные мотивировки неочевидны. А общечеловеческие
– много очевиднее. Здесь путаница следствий и причин. Страна-то
– прежняя, советская. Все, по словам Лидии Гинзбург, «одним миром
мазаны».

Хозяин бросает Гале: «Я в своем Доме чувствую себя, как преступник!»
Но можно предположить, что, если бы Хозяева ее не оскорбляли,
Галя не стала бы кочевряжиться, мстить и зловредничать.

Короче говоря, никакой психологической дистанции между новыми
«Хозяевами» и новыми «Слугами» нет, хотя материальная разница
уже велика. Но, повторюсь, здесь начинается то ли несообразительность,
то ли замалчивание: Галя из урюпинска не может знать, что такое
30 тысяч долларов.

Скорее же, дело в том, что Лариса Садилова бессознательно обозначает
таким образом отсутствие психологической дистанции между разными
социальными слоями нынешней России.

(5) Фильм Павла Чухрая «Водитель для Веры» предлагает
системный разговор о проблеме «Хозяин – Слуга». Главный герой,
Виктор, здесь слуга двух господ: Генерала и Гэбиста. Но слуга
двух господ – по определению плут, этот же, наш – страдательный.
Слуга двух господ – эдакий Арлекин, а наш слуга – не иначе Пьеро.
Арлекин же тут, скорее, Гэбист, герой Андрея Панина.

Все это аргументы в пользу того, что постсоветский взгляд – неклассичен,
постсоветские представления идут вразрез со всею мировой традицией.
Совок сформировал отдельных Хозяина со Слугою.

Хроменькая дочка генерала, Вера, символизирует вырождение знати,
вырождение самого Хозяйского рода. А кто же придет на смену этому,
титульному Хозяину? Гэбист? Но в финале персонаж Андрея Панина
неожиданно проявляет великодушие по отношению к Слуге, то есть
Виктору, и одновременно к Генеральскому отпрыску. Нарушаются все
законы драматургии, потому что очень трудно сказать что-нибудь
внятное по теме. Повторюсь: в нашем нынешнем социуме все запутано
и переврано. А страдает Художник. И зрители тоже.

Вера называет Виктора то «хамом» и «скотиной», а то «обслугой»,
но после спит с ним, живет. Еще один аргумент в пользу того, что
«единый и неделимый советский народ» психологически так и не расклеился.

(6) В фильмах Алексея Балабанова «Жмурки» и Максима
Пежемского «Мама, не горюй – 2» та же коллизия. Слуги и Господа
– это временные функции, носители этих масок то и дело меняются
местами. В «Жмурках» герой Никиты Михалкова по кличке Михалыч
превращается к 2005 году в обслугу своих бывших шестерок. Впрочем,
еще раньше так называемый Кабан намекал этим самым шестеркам,
что Михалыч – всего-навсего ставленник его московского босса:
«Этот мой босс его сюда поставил. Захочет – снимет!» То есть ротация
субъективная и криминальная. Никакого право наследования, ведь
сынок Михалыча тоже прислуживает в финале бывшим шестеркам своего
отца.

Короче, если следовать в фарватере Эмиля Бенвениста, здесь не
Хозяева и Слуги в их классическом, в их архетипическом смысле,
но – суррогаты, обманки. Я бы даже сказал – подлянки.

(7) Традиционный прием карнавала: Король и Шут меняются
местами. После Шута убивают. Король возрождается на троне в новом
качестве. У нас, скорее, вот такая карнавальная травестия. А никакого
устойчивого социального порядка нет как нет.

Что делать?

Кто виноват?

Виноват покамест Слуга.

Но это до первого же карнавала.