Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

...На Арбате в магазине советских маляров Ставридов приклеился рядом
с существом женского пола к витрине. Существо рассматривало
открытки.

– Покупаете? – спросил Ставридов.

– Нет, смотрю.

– А зачем? – полюбопытствовал Ставридов.

– Я собира-ю открытки, – замороженным шепотом сказало существо. – А
чего вы на меня смотрите?

– Что страшный, как Бармалей? Похож я на Бармалея?

– Нет, вы, наверно, плохой человек.

– Почему? Что я вам плохого сделаю?

– Изнасилуете. Убьете.

И тут Ставридов понял, что существо – слаборазвитая девочка школьных лет.

– Вы в каком классе учитесь? – допрашивал Ставридов.

– В де-ся-том, – подозрительно и недоверчиво осматривая и отвечая,
ответила девочка.

– А в какой школе?

– В восемьдесят восьмой на Пресне.

– И живете там?

– Да... там... Пойдемте куда-нибудь выйдем отсюда.

– Пойдемте, – согласился Ставридов и заметил, что левая рука девочки
находится в каком-то согнутом состоянии.

– Смотрите, вот руку мне один сломал. Всю одежду изорвал.

– Кто?

– Мужчина один. Он на Киевском вокзале пошел коньяк продавать, чтоб
деньги мне отдать и не пришел. Это в апреле было.

– Ну ладно, до свидания, – сказал Ставридов и пошел по Суворовскому
бульвару. Девочка зашла в почтамт на Калининском. Ставридов
покурил постоял – видит эта недоделка идет по Суворовскому к
Ставридову. Пошли рядом.

– А книжки читать любите? – задал свой основной вопрос Ставридов.

– Люблю, и «Крокодил», все люблю.

– Да, – заметил Ставридов. Они пошли по Суворовскому.

– Так мы на улицу Горького выйдем, – сказала она.

– А насиловаться будем? – спросила она полушепотом.

– Как? – переспросил Ставридов.

– Ну вы мне деньги дадите. Вот вы мне дали десять копеек, а другие
не дали. Можно мне попрошайничать?

– Наверно, можно.

– Не поймешь. Один говорит можно, – другие – нет.

– Это правда, – сел Ставридов в философскую ладью. – Сколько людей –
столько отпечатков пальцев. Сколько отпечатков пальцев –
столько мнений, сомнений, правд, кривд.

– Будем насиловаться, – настаивала девочка.

– Где?

– Ну можно в подъезде, в парке.

– А на улице?

– Нет... Хотя и на улице – на стройке.

– А зачем? Тебе нравится?

– Нет. Я деньги люблю получать.

– А сколько тебе надо?

– 1000 рублей. На тысячу рублей можно двести пятьдесят кассет купить.

– А кем ты хочешь быть?

– Не знаю. Проституткой.

– А... Да... А что слушать любишь?

– Все. Леонтьева, советскую эстраду, Пугачеву. Пойдем в другую
сторону. А то меня мама ловит. Может здесь быть.

– Ну ладно – я пойду, сказал Ставридов. Ставридов боялся быть
уличенным. «Если б захватил презерватив. Или. Да и заметить
могут», – проносилось в голове у Ставридова и он покосился на
проходящего милиционера...

Гуд бай форевер эврибоди!

Ставридов вышел из дому, а дверь оставил не запертой. Когда
вернулся, в дому были гости: Уголков, Балахонова, Лимоньев,
Лимоньева-Посеева, Плеснеев, Гогель, Алкен, етс. Бах, Месса фа
мажор, исполняют камерный хор и «Виртуозы Москвы» Ставридов
пришел из консерватории, а тут тебе орут, правда, всё уже выпили.
Оказывается отмечали День Рожденья Уголкова. Уголков был
пьянее всех – сразу, по привычке полез целоваться и кусаться.
Искусал Ставридова и заплакал – не любишь ты меня, Гриша. –
«Люблю» – ответил Ставридов замороженным голосом и увел
Уголкова к гостям. Уголков потребовал музыки. Включили старый
проигрыватель. Уголков стал хватать Скакалкину и Маринку
Лимоньеву за платья, приглашая танцевать. Лимоньев пытался
успокоить Уголкова, но Уголков обиделся и ушел на второй этаж, там
упал на кровать и захрапел. Неожиданно приехал
Пожаров-Минский с дипломатом-чемоданом, или наоборот: С
чемоданом-дипломатом. Пожаров поприветствовал всех, открыл диплодан-чепломат
и достал двухсотграммовую баночку меду, перевязанную старым
шнурком от кед. Баночка была наполовину полна. «Я тоже не с
пустыми руками.» – радостно-снисходительно и громко
декламировал Пожаров. Лёлик Тунцов, привезший торт за 3р 50к
благородно молчал. Лимоньев хмурился. Сыщиков и Скакалкина ушли на
кухню – целоваться и выяснять отношения. Балахонова ушла
наверх – посмотреть любимого сожителя. Ставридов курил.
Плеснеев и Гогель пили чай. Пьяненький Плеснеев приставал к
Гогелю: «Ну, ты, Сидор Борисыч, почитал бы что-нибудь нам.» Гогель
молчал и улыбался. Незаметно гости стали растворяться в
темном прямоугольнике дверного проема. Ставридов затушил
сигарету и очнулся: на полу, на столах и под кроватями: окурки,
простыни и скатерть, подушки – в вине, пирожных и губной
помаде. Повсюду валялась грязная посуда: миски, стаканы,
сковорода, ложки и вилки. Ставридов стащил с двух уставленных столов
всю посуду вместе со скатертью. Объедки и другой мусор смел
на пол, грязные наволочки и простыни побросал в одну кучу.
Потом все это сгреб. Связал два больших узла и понес через
дорогу к железнодорожным путям, где была свалка и где
Ставридов жег свой мусор...

Костер получился большой... Ставридов стоял и смотрел на рыжее
пламя, угадывая в игре горячих языков очертания и профили людей,
как знакомых, так и незнакомых, какие-то города, моря и
реки, профили шли друг за другом, словно бы нарочно, хотя
Ставридов не прилагал никакого усилия к их появлению: Уголков
лысеющий и плачущий сменился своей полной сожительницей
Балахоновой, с аккуратной прической конца тридцатых годов, в очках,
она подмигнула Ставридову и перетекла в темноту ночи. За ней
появился Лимоньев с развевающейся бородой, в зубах у него
вдруг образовалась кукла, наверно Посеева, подумал Ставридов.
За Лимоньевыми – Пожаров-Минский и Гогель, как воздушные
шарики на одной нитке. Они разевали рты будто пели трудные
партии или кричали о помощи. За ними Скакалкина катила на
тележке Сыщикова. Сыщиков чертил по воздуху как бы какой-то
указкой. Указка вдруг превратилась в искорку и оторвалась.
Ставридов поднял глаза следя за искоркой. Искорка поднималась все
выше и выше и то ли сгорела, то ли стала невидимой в темной
синеве холодной ночи. Ставридов выбросил сигарету и пошел
домой. Подходя к калитке, Ставридов обернулся: костер догорал,
ветка ели, висевшая над костром, напомнила Ставридову
Лёлика Тунцова каким-то неуловимым изгибом...

Дома было пусто и холодно. Ставридов начал строить баррикады. К
одной двери прислонил перевернутый стол, железную кровать и
сверху набросал стульев. К другой двери – шкаф и холодильник. К
окнам – одежду, книги и мелочь – часы, туфли, журналы,
полкило колбасы и чайную ложку. Только построил—в дверь
забарабанили. Ставридов поднялся на второй этаж. Пробрался на конек
крыши через окно, сел и пришпорил. Дом взвился на дыбы и
оторвался. Взлетая, дом задел завалинкой покосившийся забор и
забор рухнул, почтовый ящик, висевший на заборе распахнулся из
него выпало письмо: «А, плевать», – подумал Ставридов и
стегнул дом ладонью.

Дом взревел и взял курс на неизвестность, неизбежность и бесконечность...