Поэзия

Прелюдия и фуга ми бемоль мажор

(« Св. Анна» , орган)

Пошлость малярной кистью 
мастерски обелит.
Хватит одёжки чистить.
Бог – это антрацит,
больше, чем милосердье
(ангелы, что кроты).
Этот страх перед смертью –
боязнь темноты,
тремор за принадлежность
слою рогов-копыт.
Бах не дает надежды.
Помирай, говорит.
Жизнь завяжи, как скатерть,
Брось ее, дуру, ввысь.
В черное небо глядя,
Звездами удавись.
Дальше ползи слепая
В недрах кротовых нор
Лапами разгребая
Фуги бемоль мажор.

***
Снился Бог прямой как партработник
В черно-белом сталинском кино.
Начинался праздничный субботник -
Понесли бревно.

Посреди обломков и железок,
Заслоняя свет,
Сам Господь стоял в толпе, как фреска,
Говорил, что Бога больше нет.

Всем усталым водки наливали –
Пей, сестра.
Жгли иконы – руки согревали
У костра.

На дыбы порой вставало пламя,
Словно конь в жгутах взбешенных жил
Высоко над пыльными вихрами
Бледные копыта заносил.

***
Зима наблюдает за нами в прицелы снежинок.
Зима обнуляет счета и выносит на рынок
Фамильные слезы, угрозы, занозы, проклятья.
Зима что война мы идет эшелоном как братья,
Влача кандалы ледяные с этапа к этапу,
На месте погибших возводятся снежные бабы;
И вдоль по дорогам кусты как застывшие взрывы,
Вороны, воронки, обломки. А все-таки живы.

***

До свиданья тетя чуть не плачу
Все это пустое дай мне сдачу
Мне плевать да мне на все плевать
Я запрусь и сяду на кровать
Головой качать вертеть тетрадку
Все предметы трогать по порядку
Круг за кругом стены книги полки
Погремушки плюшевые волки
Заводные куклы царь царевич
Где здесь выход господин Малевич

***
 
По спирали спускается зной,
Словно коршун, наметивший цели.
Резко пахнет горячей землей
И клубами прохладной сирени.
На Каширке горят фонари
Жарким полднем слепящего мая.
Перепили, забыли, я знаю,
Перепутали календари.
Всходит пламенем рваным трава,
И трещит прокварцованный воздух
С кристаллической формулой прозы
Льва Толстого – «  Казаки»  , глава,
Где Оленин в оленьем дерьме
Ждет оленя и хлопает глухо
Комаров – хороша ты, житуха,
И как девка ты нравишься мне!  

***

Я опять виновата за то-то и то-то.
Нулевые проценты, пустая работа
И закрытые двери казенного ада.
На скворчащих угольях стоят сковороды.
Неугодное место, но мне туда надо.
Посетителей там принимают как роды
Арестанток. Младенец изъят из свободы.

Я ходила туда по петляющим тропам
Сквозь проклятья сирени и хохот акаций.
Я была бутафорской среди декораций
Уткой с яблоками и укропом.
И меня понарошку съедали и снова
Подавали к обеду готовой.

Я училась быть тенью, сиделкою бреда,
Спать как лошади стоя, теряться меж прочих.
И когда мне поставили номер (Победа!),
Я спросила: «  Зачем ты водил меня, Отче?»  
И услышала, что телефон абонента
Недоступен звонящим из ночи.

***

С высокой жалобой своей
Иду по свету.
За крошкой скачет воробей
И жалоб нету.

Так влюблены они в июль –
Растенья, птицы.
Так счастливы – куда ни плюнь –
Одни счастливцы.

Господь, вот жалоба моя –
Хочу без жалоб.
Ведь я же лучше воробья –
Он мал, он жалок...

***

Я на клевер вступила и мне вспоминалось привольно
Детство, Росский заросший вокзал.
– Стойте, – мальчик отчаянно мне приказал. –
По траве не ходите, ей больно.
И скривился от дерзости что ли, от робости что ли –
Первоклашка, очкарик  с испуганным ртом.
Что? Я остановилась на клеверном поле
И кричали цветы под моим каблуком.

***

Вот улицы изнанка -
Двор старый и пустой.
Рябина, как цыганка,
Тряхнула головой.

Шиповник вёртким фертом
Ей дерзко подал кисть,
Подхваченные ветром
По кругу понеслись.

Убитые стаканы
Катились через двор,
Жасмин качался пьяный,
Забытый ухажер.

И на веревке крепкой
Под музыку и смех,
Наполненная ветром,
Рвалась рубаха вверх.

Михайловское

Где ивы трепетали
У голубой воды,
Зажглись моей печали
Висячие сады.

На мостике бесплотном
Покурим, подождем,
Чтоб дымовые ветлы 
Поплыли над прудом.

Давай не возвращаться
В большие города.
Здесь было наше братство
И может быть всегда.

Здесь строки  светляками
В ночной траве горят.
Ты можешь взять руками
Любую наугад.

Здесь каждый камень – идол,
Прищуривший глаза.
Здесь сосны, как молитвы,
Восходят в небеса.

И мы здесь станем сами,
Как дети во Христе,
Простыми светляками
В колючей темноте.

***

Мечта, как порча, проедает тело.
Что вы брезгливо машете рукой?
Вы видите, я страшно похудела,
А это значит, я живу мечтой.
Отец мой, Люба – вот они, примеры, -
Уснули, убаюканы мечтой,
Их съели эти светлые химеры,
Ни крошки не оставив за собой.
Что, Люба, дождалась ли ты любови?
Что, папа, заработал миллион?
И вот во мне, как зараженье крови,
Растет мечта, и я склоняюсь в сон.
Мне кажется, я тоже засыпаю
Между кастрюль и грязного белья,
И убегает девочка босая
В некошеные росные поля.

Запонка

Скоро будут гости, ах, восьмое марта,
Мама в синем платье курицу несет.
Папа, точно Пушкин, в пышных бакенбардах,
И пока не пьет.

Папа продевает запонку в петельку,
В запонке застыла желтая смола.
Радуги от лампы падают в тарелки,
Красные гвоздики посреди стола.

«  Ах, какая прелесть – запонки-цветочки! –
Ах, какая милая жена! –
Боже, что за чудо – маленькие дочки,
А у нас – шпана!»  

Скоро нас забудут,
Стопочки посуды
Станут выплывать.

Папа словно в муке
Вдруг раскинет руки,
Будет танцевать.

Запонки роняет, галстук распускает,
Как большой цветок,
И меня в охапку, как сирень, сгребает,
Ух! – под потолок.

И когда над миром я лечу впервые,
Вижу с потолка:
Мама с папой – боги, сильные, родные,
Я – лишь за-пон-ка.

И куда же, папа, ты меня забросил?
И лечу куда?
И меня свистящим воздухом уносит
В космос навсегда.

В космосе повсюду запонки сверкают
Солнечной смолой.
Ангелы по кромку стопки наливают,
Хватит с головой.

Я раскину руки, стану самолетом,
Полечу домой сквозь двадцать лет.
Двадцать лет как вышли запонки из моды.
Разрешенья на посадку нет.

***
Мы куплены оптом, распроданы в розницу –
Две крепости снежные с разных сторон.
Мы к прошлому больше уже не относимся
И будущее не входило в закон.

Зима продолжает свои спекуляции –
Дороги – втридорога, льдины – горой.
Бенгальский огонь, точно ветку акации,
Тебе я несу, прикрывая рукой.

Я выеду  с этим сияньем из темени
Проточным маршрутом, верхом на осле,
И сердце сигналами точного времени
Разбухнет и бухнется в руки тебе.

Смотри, оно спит и во сне улыбается,
Бенгальский огонь застывает звездой,
И синей финифтью глаза заполняются.
Волхвы постучались. Открой.

***

Мне снится иногда бессмысленная слава
Огромная, как слон, как белый пароход,
Но не смеши меня, что я имею право -
Сначала я уйду, потом она придет.

А между тем вполне себе я представляю
Старинный особняк, кровавое рено,
Почти что Голливуд, и тут в меня стреляют,
Я падаю ничком по правилам кино.

...Но вопреки молве меня врачи спасли,
Я скрылась от людей на вилле в Таормине.
Пишу стихи в саду, залив блестит вдали,
Сплошное «  л»   и «  с»  , миндаль и мандарины.

Зачем мне их жара – я места не найду,
Их пышный пантеон из греческой мицели?!
Я городская  мне захочется в толпу.
Я северная  мне захочется  метели.

И сицилийский я похерила уют,
Уехала в Москву, спустила гонорары,
И начала роман, как лирики живут,
Какие по ночам их мучают кошмары.

***
В туманах съемного ночлега
Мне снится сквозь лиловый свет -
Огромная библиотека,
Домашний строгий кабинет.

Большой дубовый стол мореный,
Кофейник, сигареты «  slim»  ,
Балкон на площадь отворенный,
Взметнувшийся табачный дым.

Венеция, Париж, Берлин...
Москва такое захолустье.
Бардовый вьется палантин,
Расписанный рукой искусной.

– Алло! – молчанье и гудки.
Опять поклонники, наверно.
Я пепел стряхиваю нервно
В серебряные лепестки.

Кто пепельницу подарил
Не помню, на балкон поспешно
Иду и манием небрежным
Касаюсь бронзовых перил.

Там голуби внизу курлычут,
Цветет развесистый фонтан,
Играет нищий музыкант
В дырявом шарфике горчичном.

Почти хичкоковский декор.
Бросаю гневно сигарету.
Где мой ревнивый Командор?
Семнадцать двадцать, я одета.

***

Не вывезет меня кривая
Крутые спуски
Я потихоньку попиваю
Из фляги узкой

Чтоб засыпая без кошмара
И паранойи
Проснуться с черным перегаром
И хрипотцою.

Чтобы трепаться белым стягом
Весь день по ветру,
А ночью отхлебнуть из фляги
тепла и света.

Сцеплю ладони на затылке
the end of story
Фрегат запаянный в бутылке
Уходит в море.

***

Мы поступали как чужие,
И умудренная, в овсайте,
Любовь взяла нас в понятые:
Смотрите и запоминайте.

И мы ходили по квартире
Чужой в квадрате или в кубе,
И мысли стаями валькирий,
Метались, стискивая зубы.

Мы в руки брали инфантильно
Предметы и смотрели дико:
Зачем заголосил будильник?
Зачем с утра раскрыта книга?

Зачем построен дом кирпичный?
Зачем разложен сумрак ватный?
Зачем мы встретились в столичной
Кофейной гуще – непонятно.

Что нас толкнуло в эти дали?
Не Бог, не творческие муки –
Мы как птенцы повыпадали
Из гнезд и плачем от разлуки.

Мир лопался и распадался,
Врастали в небо ветви трещин.
«  Прости»  , – будильник надрывался.
«  Простите нас»  , – кричали вещи.

В последний день, в последний вечер,
В последний миг – у самой двери,
Ты обхватил меня за плечи:
«  Да что мы, Аня, в самом деле»  ...

***

Ничего не боюсь -
С ослепительно-красным лечу парашютом.
Если не разобьюсь –
Будет круто.

Гор косые края
Море, крошечный Сочи.
– Посмотри, это – я
В небе – хочешь-нехочешь.

От восторга кричу,
Задыхаюсь от смеха и страха:
– Я как чайка лечу,
Даже выше еще на полвзмаха.