Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Елене Басиной

Наконец-то, свершилось –зубы прогнили.

Ладно уж, жопа вывалилась. Стерпел. Все-таки не конечность, лишь
точка, да и то третья. А вот зубы-то, зубы-то. Рубероид грыз
–от этого наверно. Вот так. Осенью на стройке рубероид грыз, а
зимой зубы прогнили. За сто тысяч в месяц грыз. А на зубы
надо четыреста. Где деньги искать? Где?

Гниют зубы, потеют красным потом. Дышать невозможно. Вот ...

А как иначе? Не дай уж, как говорится, прости.

Имен не называем. Не называем имен.

Все же так-то лучше. Не все подобострастничать, рот разевать, зубы
скалить. Черед пришел стиснутых губ, так. Не зубов, а то
остатки раскрошатся.

Эх! Зубы-то красивые, да гнилые. Не сыграл в театрах, да в фильмах.
Не показал публике красивых зубов. Было, было что показать.
Вот: жертва я. Жертва затянувшегося детства.

В детстве много конфет ел. И фабрики «Большевик» и фабрики
«Ударница», что ли? Одним словом, доелся. Добрался. Не заелся, как
шестидесятники проклятые, а доелся. До гнили.

От гнилостного запаха просыпаюсь. А можно и не проснуться.

Что ни говори, а все-таки жаль. Бескорыстно жаль.

И ненависть крепнет к тем, кто вначале конфетами травил, а теперь
поликлиники зубные платными сделал.

Где зубы-то мне лечить? Или уж пусть догнивают? Что вы мне посоветуете?

Отвернулись, гады! А я вам верил! Вот, думал, вырасту большим –жизнь
вам, борцам, хорошую еще лучше сделаю. Тридцать лет рос.

Без меня сделали. А раз без меня, то понятно какую!

Хреновую жизнь, честно говоря. Потому что без меня.

О чем? О чем я плачу?

Кому? Кому я плачу?

Облил слезами их окаменевшие зады. Пошли. Поменяем брюки.

Обидно. Не потому поменяли, что слезами облил, а потому что Версаче
объявился. От Кардена, говорят, пошло, от Зайцева –страшно.
А вот Версаче –это да!

У вас –выбор. У меня выбора нет.

Поставьте мне зубы. Хоть от Зайцева!

Поставьте! Не то, если зубами не искусаю, у меня десна есть –деснами
изжую, слюной ядовитой, гнилостной.

Шутки кончены!

Я иду.

1993

Будь проклята ты, Колыма

Будь проклята ты, Колыма, что названа чудной планетой, – выводил
Леонард Иванович, – а выходило,– муаа– муаа– муа = мауа– мауа
-мауа. Леонард Иванович понимал, что болен, но при этом боли
не чувствовал. Что поделаешь! Время берет свое! Но сын его –
его сын! – его презирал, называл почему-то мальчиком и,
когда они с семьей обедали, или к ним приходили гости, запирал
его – своего родного отца! – в чулане вместе с кошками.
Кошки побаивались Леонарда Ивановича, уважали, и это почему-то
было приятно ему. И вообще, в отличие от сына, невестки и
внуков, кошки признавали его превосходство и … страшно сказать
… отдавались ему. И, как ни странно, Леонард Иваныч
пользовался этим. Как у него с ними это получалось, он не мог
сказать. Наверно, поэтому сын запирает его вместе с кошками.
Вероятно, он когда-нибудь застал своего отца за этим
непристойным, недостойным мыслящего человека занятием незаметно для
Леонарда Ивановича. Ну, мало ли у кого какие бывают пороки, мог
бы простить старика! Сколько книг в доме – гуманитарии
все-таки! И сын и невестка! А старику маленький грешок простить
не могут! Конечно, кошки орут, но не от боли или унижения! От
удовольствия – он чувствует это. Тем более какое-то время
назад он бросил курить…и пить, а ведь считался алкоголиком!
Правда, теперь он не стрижется и не бреется… потому что усох…
ну, как старики ссыхаются, горбатятся – был господином
среднего возраста, а стал карликом горбатым, да до того
горбатым, что стал передвигаться на четвереньках… посмотрим, что с
вами будет, если доживете до моего возраста! – горько подумал
Леонард Иваныч и затянул: «Будь проклята ты, Колыма, что
названа чудной планетой…»… «Мальчик! Мальчик! Когда ты,
наконец, успокоишься! Ночь на дворе!» – закричала невестка, а сын
выскочил на лоджию, на перилах которой последнее время любил
сидеть Леонард Иваныч и замахнулся. Леонард Иванович
испугался, что сын его убьет, и спрыгнул сам…

2005