Литературная критика

Если широкой публике недостаточно известно имя Алексея Корнеева,
я полагаю, это связано с тем, что имена мира сетевой литературы
вообще редко покидают его пределы. Алексей – давно пишущий, часто
публикуемый и регулярно выступающий на сцене автор (с июня 2006
года он состоит также в творческом объединении «LITO.МОСКВА»,
о котором речь ниже). Хорошо он известен и в Живом Журнале [4].

Алексей – выпускник психологического факультета МГУ, кандидат
психологических наук. Его стихи – находка для интеллектуала, и
в то же время они написаны без какого-либо снобизма, повествуют
о простых жизненных ситуациях, так или иначе реализуя идею некой
абстрактной интроспекции автора, в которой он, вероятно, и видит
основной смысл своего поэтического творчества.

В своём творчестве Алексей затрагивает различные темы, но все
они так или иначе связаны с его повседневной жизнью. Психологический
смысл этого заключается в подспудно внушаемой читателю мысли о
том, что опыт поэта Алексея Корнеева может оказаться вполне актуальным
и для его собственного опыта. Однако Алексей искренен в своих
стихах, и для него нехарактерна декларация своей избранности и
величия – тяжёлый недуг многих из тех, кто в той или иной степени
считает себя поэтом. «Да, конечно, это не более, чем стёб. Промежуточное
что-то. Время на расспросы, на чтение умных книжек, на размышления
потрачено достаточно много и будет потрачено ещё порядочно, я
думаю. А вообще, я примитивен, да. Иногда надо быть примитивным,
я думаю. В целях психологической гигиены. А то слишком умный и
сложный – это слишком утомительно, и для самого себя, и для окружающих»,
– говорит Алексей, пытаясь смягчить смелость своих парадоксальных
поэтических находок [4].

Несмотря на бытовую тематику большинства стихов Корнеева, в них
часто ставятся определённые философские вопросы. Не давая никаких
определённых ответов (или, наоборот, излагая несколько взаимоисключающих
суждений), Алексей не столько генерирует новые истины или воскрешает
старые, сколько предлагает читателю задуматься над уже известными
ему вещами. Иногда, в зависимости от поставленной задачи, Алексей
создаёт в своих произведениях целые философские и религиозные
конструкции, вызывающие множество сомнений даже у него самого,
но позволяющие задать хотя бы какую-то точку отсчёта.

Невозможно однозначно утверждать являются ли теологические построения
Алексея Корнеева христианскими, нехристианскими или даже антихристианскими;
однозначно можно говорить лишь о глубоком неравнодушии автора
к теологической проблематике. Сюжеты из Библии и других священных
книг, упоминание в различных ситуациях Бога – достаточно характерная
черта поэзии Корнеева, позволившая ему в июле 2006 года предложить
читателям сборник стихов «В ожидании конца света», опубликованный
в литературно-публицистическом Интернет-журнале «Точка Зрения»
[1].

Заметим: о конце света можно писать, как минимум, с трёх разных
позиций: с чисто теологической (но в этом случае необходимо точно
следовать догматам Писания); с мифологической (здесь возможен
сравнительный анализ с другими религиями и культурами – и такие
произведения тоже нередки); и, наконец, используя формулу «конец
света» исключительно, как метафору. Корнеев не даёт однозначного
ответа, какой позиции он придерживается, но по многим признакам
ясно, что имеется в виду именно метафора Апокалипсиса, а не сумма
канонических текстов на заданную тему. «Этот набор текстов – произвольно
объединённые тексты разных лет. Мне захотелось собрать свои стихи,
так или иначе связанные с темой конца света или, я бы сказал,
«старости мира». Это, по сути, вариации на одну тему, поэтому
в отдельных текстах можно заметить повторения – я из раза в раз
пытался ухватить, поймать за хвост те ощущения, те мысли, которые
вызывает образ завершения этого мира. Подборка получилась довольно
язвительной и совершенно неполиткорректной. И ладно – так оно,
наверное, и должно быть», – пишет Корнеев в предисловии к сборнику
[1]. Однако так ли уж неполиткорректны эсхатологические сюжеты
поэта?

Одним из наиболее концептуальных текстов, посвящённых богословской
тематике, является именно титульное стихотворение – «В ожидании
конца света» [1].

Где бы найти себе замену?
Я отработал уже десятую смену
Подряд и хочу на покой. 

На днях один знакомый мой,
Вася, сказал, что скоро Страшный Суд.
Воды времени, якобы, всех нас несут
К этому логическому завершению.
Оказалось, что Васино суждение
Таково: это не более, чем наёбка,
Очередная шутка Демиурга
Или как там его ещё. 
Преизрядная стопка
Неподписанных проектов о Конце Света
У него на столе пылится.
Каждый хорош, но в каждом –  изъян.
Поэтому генеральный план
Завершения этого мира
Не выполняется.
Вышеозначенный Демиург мается,
Но сделать толком ничего не может.
Он тоже устал. 
Ему бы послать всё к чёрту,
Но не такой дурак этот чёрт:
На вратах ада висит табличка:
«Входящие не принимаем».
Ад закрыт на переучёт,
Вы знаете?
К тому же, в свете 
Сексуальной,
Цветочной, 
Бескровной, 
И прочих революций
Понятие «грех» нуждается в уточнении.
По этому поводу устраиваются публичные прения,
Но эксперты, похоже, не способны 
Придти к единому мнению
И, наконец, установить меру ответственности
За те или иные глупости,
Совершенные
В здравом уме и твёрдой памяти.
На одном межконфессиональном саммите
Аллах чуть не набил морду Будде,
Вот до чего дошло.
Это чего, даже триединая троица
Чуть не каждый день ссорится,
Обсуждая спорные проблемы,
Про эвтаназию, там, или про однополые браки.
Некоторые поговаривают, 
Что это триединство –  наглые враки, 
Что, дескать, нет единства в верхах.
Особо злобные напоминают,
Забыв всякий страх,
Что рыба с головы гниёт.
Ну, все люди доброй воли
Возражают, что это поклёп
И там,
Наверху, всё в порядке,
А мелкие неполадки
В системе не в счёт.
Каждый, имеющий голову, поймёт,
что такое случается время от времени.

Просто, мир поизносился.
Требует капитального ремонта.
А жители –  выселяться не хотят.

С одной стороны, стихотворение кажется гротескной пародией, в
которой ставятся под сомнение и религия, и вера, и Писание. Образ
Бога сознательно принижается такими оборотами как «...на одном
межконфессиональном саммите // Аллах чуть не набил морду Будде»
или «даже триединая Троица // что ни день ссорится». Комичные
эпизоды соседствуют со вполне серьёзным упоминанием «про эвтаназию,
там, или про однополые браки». Лёгкий, с незаметно рассыпанными
по тексту рифмами и аллитерациями верлибр создаёт иллюзию легкомысленности
текста.

Однако всё не так просто: Корнеев не столько ищет доводы против
веры, сколько пытается разобраться в смысле наблюдаемых им явлений
субъективно, без привлечения тяжеловесных, всё объясняющих теорий.
Он не пытается идти проторенной дорогой, он первооткрыватель –
хотя бы в смысле того, что заново (а в субъективном смысле, действительно,
впервые) открывает смысл сухих библейских определений, чей блеск
за тысячелетия потускнел, а речь – стёрлась. Попытка разгадать
символику эсхатологической картины, старательно выписанной Корнеевым,
становится увлекательным процессом.

Первое, что бросается в глаза: наперекор всем канонам Корнеев
создаёт образ Бога, и образ этот имеет, подобно древнегреческим
богам, ряд человеческих черт («...вышеозначенный демиург мается...»
и т.п.), а сама религия выглядит своеобразной бюрократической
машиной (отсюда «неподписанные проекты о Конце Света», «ад закрыт
на переучёт»). Есть ли в этом смысл для автора? Безусловно, есть.

Мир в преддверии Апокалипсиса декларируется Корнеевым как результат
внутренних логических противоречий божественного замысла, однако,
выглядит, скорее, как запутанная до невозможности совокупность
человеческих жизней – что похоже, скорее, на социальный кризис,
нежели на библейский конец света. Однако если соотнести это с
наделённым человечностью образом Бога, то в этом не остаётся ничего
удивительного: получается, что конец света не происходит как раз
потому, что Богу свойственны те же черты, что и человеку. Логическая
цепь замыкается, и теперь мы видим лишь несовершенство человеческого
естества, замирающего в шаге от катастрофы в момент накопления
некой критической массы.

Вообще, апокалипсис в изображении Корнеева резко не соотносится
с тем, как его описывает, например, Иоанн Богослов; и в первую
очередь это проявляется в реализации догмата о спасении души.
Поэтому вместо легендарной долины Иосафата, на которой «воспрянут
народы и низойдут» (Иоил., 3:12), мы наблюдаем мир, фактически
лишённый не только нравственности (иначе бы понятие «грех» не
нуждалось бы в уточнении), но и веры как таковой. Для раннего
христианина характерно глубокое понимание преемственности между
земным и посмертным существованием души, и папский нунций Амальрик
Арно, призывавший крестоносцев к походу против альбигойцев словами
«Убивайте всех, Господь узнает своих» был не фанатиком, а просто
верующим человеком – в том смысле, который теперь нам кажется
пугающим и жестоким. Но в стихотворении Корнеева Апокалипсис не
вызывает каких-либо эмоций. Он действительно понимается как некий
аморфный «проект», не имеющий никакого отношения к нравственности
и вере.

В этих наблюдениях Алексей Корнеев, пожалуй, не одинок: в частности,
эту мысль реализует Вячеслав Памурзин, представитель того же творческого
объединения «LITO.МОСКВА«, что и Корнеев, но пишущий в совершенно
ином ключе. Позволю себе небольшое отступление, чтобы привести
одно из его замечательных стихотворений на эту тему – «Сонет с
кодой» [5].

С тех пор, как Марс стал просто шоколадкой, 
а есть ли жизнь – уже и на Земле 
наверняка не скажешь без оглядки 
на курс реформ от дома до палатки 
с табличкой на двери: «Ушла на овощную базу, 
замкнуло сеть, растаял крем-брюле», 
так вот с тех пор – кругом одни загадки – 
куда там сфинкса свинские повадки! – 
когда уедет крыша на девятке, 
приедет – так уже на шевроле. 
Вот и сиди с раздумьем на челе, 
в печали об утраченном бабле, 
мечтая о надёжном ремесле, 
когда б ты сам был на манер свинчатки, 
чтоб взятки гладки, да остатки сладки, 
да на столе – чинзано в хрустале. 
А то живёшь в хроническом упадке, 
в режиме угрожающей нехватки 
тепла, светла и денег в том числе; 
сменяв свои зарплатки на заплатки, 
смолишь пегас на лестничной площадке, 
тоскуя о раздельном санузле. 
И впрямь не скажешь, всё ли тут в порядке, 
поскольку и с погодой неполадки, 
гидрометцентр бьётся в лихорадке, 
предвозвещая лето в феврале, 
стоит температура на нуле, 
и от Калининграда до Камчатки 
идут радиоактивные осадки, 
но до сих пор дымят лесопосадки 
в неугасимой торфяной золе. 
«Грядёт армагеддон!» – орут в припадке 
сибиллы то ли, то ли психопатки, 
чего-то там шаманя у лампадки 
с недобрым огоньком на фитиле, 
и будто бы действительно, во мгле 
шагая как-то спутано и шатко, 
как жирный боров на соседской грядке, 
армагеддон грядёт навеселе. 
Идёт-грядёт опухшей шоколадкой, 
убрав свой толстый-толстый под облатку 
и приобняв субтильную прокладку, 
идёт-гудёт как бунт на корабле. 
Сторчались на останкинской игле 
и ждут прихода ходики в кремле, 
ход времени пуская через ватку, 
да только вмазать некуда – украдкой 
ушла Неглинка глубоко в брусчатку, 
и вот теперь – уже и на Земле...

Впрочем, если Памурзин создал один насыщенный, предельно концентрированный
антиутопический текст, то Корнеев повторяет опыт интроспекции
вновь и вновь, чтобы приблизиться как можно ближе к своему трудноуловимому
субъективному знанию. Опыт таких приближений, собственно, и составляет
собой этот сборник («Игра в слова», «Беспорядок» и др.).

«Беспорядок» – фактически, продолжение первого стихотворения сборника,
но лишённое какого бы то ни было гротеска.

Мир избыточен.
Нож слишком остро заточен.
Цвет травы чересчур сочен.
Ход мыслей слишком точен
И логичен, 
Он почти безупречен
И потому так скучен.
Понять, что происходит
Практически невозможно.
Любое суждение ложно –
Оно теряется в избытке информации.
Никакие высшие инстанции 
Не помогут и не подскажут,
Куда идти дальше.
Любые марши
Здесь превращаются в демарши.
Чаще и чаще
Чувствуешь – небо над головою
Такое серое и такое
Низкое 
Становится ближе и непонятнее.
Это похоже на манию –
Хоть чуть-чуть упростить,
Привести в порядок, осмыслить,
Начертить
Точную схему мироздания.
Как будто это домашнее задание,
Выданное кем-то
При рождении.
Разберёшься – значит
И жизнь не зря прожита.
Но замечаешь – это глупость
Решать уравнение 
С бесконечным количеством неизвестных.
В каждом городе полно местных
Мессий, предлагающих
Средство от перхоти
И бесконечную жизнь,
Обещающих
Не вопросы, 
Но только ответы
Эта 
Идиллия не устраивает.
Какая сволочь мир удваивает?
С одним бы разобраться,
Хоть отчасти понять,
Вписаться
В его странные изгибы и впадины.
На руках ссадины –
Опять не удержался на краю,
Упал, покатился…

… стою, 
            курю сигарету.
Конца света
Сегодня явно не будет. 

По-моему, это стихотворение лучше остальных выделяет главную причину
несовершенства человечества: информационную перенасыщенность его
мира («Любое суждение ложно – // Оно теряется в избытке информации»),
благодаря которой человек лишается точки опоры в понимании мира
и себя в нём. Возникает искушение «хоть чуть-чуть упростить» мир,
поддаться агитации «местных Мессий», с их помощью «начертить точную
схему мироздания». Но несколько неожиданная строка «Какая сволочь
мир удваивает» подводит логику стихотворения к новой идее – равноценности
двух этих мировосприятий, «сложного» и «простого», одинаковой
их функциональной ущербности. Задача человека – «вписаться в его
странные изгибы и впадины» – становится тем перманентней и бессмысленней,
чем больше отдаляется конец света, которого «сегодня явно не будет»
(и здесь хочется отметить, что во всех стихотворениях Корнеева
– впрочем, как и в Библии – конец света ожидается со дня на день).

В стихотворении «Крайние меры» роль Творца на себя берёт Совет
Безопасности ООН, принимающий постановление об уничтожении жизни
на Земле во имя того, чтобы «Чтобы настал порядок // Чтоб не осталось
загадок // И неточностей». При этом сам текст изобилует применяемым
ранее казённым языком, но теперь вместо «небесной канцелярии»
им пользуются международные организации. Самому же Творцу отводится
скромная роль: «Потуги // Так называемого творца // Уже вызывают
смех, // А подчас и раздражение. // Его мнение, // Как общественное
– не важно». В то же время, в этом стихотворении как ни в каком
другом у Корнеева прямым текстом говорится, что вся эсхатология
– это исключительно плод психологической защиты человека, следствие
нарушения связи мира с Божественным Замыслом.

В этом ряду стихотворение «Напутствие», вероятно, стоит исключительно
ради того, чтобы читатель, не дай Бог, не подумал, что автор стихотворений
– оторванный от жизни философ, отстранённым взглядом взирающий
на мир (Корнеев относится иронически как к этой позиции, так и
к своему открещиванию от неё). Разменяв на побасенки такие философские
понятия как «вечность», «смысл Вселенной», «смысл жизни», Корнеев
вдруг приходит к последнему четверостишию, в котором смешивает
абсолютно полярные ситуации («Когда же тебя в пустом переулке
// Будут пиздить в четыре ноги» и «И Г-дь тебе помоги»). Смысл
этого контраста, хорошо скрытый за маской эпатажа, думаю, довольно
прост: любое абстрактное теоретизирование ложно и вызывает смех,
любая эмпирика – пусть даже жёсткая – вызывает сочувствие и, по
сути, праведна (если не сказать жертвенна).

Кроме этих программных произведений Корнеев представляет ещё несколько
коротких зарисовок.

Одна из них, названная «Ожидание», приравнивает Чудо к дорожно-транспортному
происшествию, но в стихотворении нет ни следа иронии. Лейтмотив
текста: невозможность чудес в мире, где чудом можно назвать лишь
отсутствие жертв в автокатастрофе.

Стихотворение «Титры» в метафорической форме иллюстрирует то,
насколько несопоставимо мал человек (и сам автор) перед Концом
Света: «Когда этот мир закончится, // Пойдут бесконечные // Финальные
тиры, // В которых, // Наверное, // Найдётся место всем, // Даже
статистам вроде меня». Впрочем, окончание стихотворения, как часто
случается у Корнеева, является отрицанием отрицания; и несопоставимость
эта оказывается несущественной: «Но навряд ли // Зритель // Досмотрит
этот список до конца».

Интересно раннее стихотворение «Взгляд», стилизованное, на мой
взгляд, в блюзовых традициях (т.е. обладающее специфической ритмикой
и определённым циклом повторов). В нём трудно понять, что происходит;
вероятно, для Корнеева это первая попытка «разговора» с Богом.
Однако, Бог здесь наделён безумием не случайно: эта черта проявляется
в некоторых его более поздних стихотворениях, в том числе, миниатюре
«Зарисовка»: «Кажется, мы – // Всего лишь сны // Неизвестных богов,
// Не знающих слов, // Но умеющих творить», «Эти сны // Обрывочны
и абсурдны».

Трудно сказать, является ли стихотворение «Самое важное» действительно
самым важным в творчестве Корнеева. «Вы видели, как умирают боги?
// Лично я – нет. // Зато я видел закат», – говорит Корнеев и
после этого в стихотворении «никаких особенных чудес», «трава-недотрога»,
лес и лето. Не это ли является идиллией для поэта, утомлённого
«крайними мерами» и «планами завершения этого мира».

Удивительным образом близким по духу этой концовке оказывается
стихотворение пермского поэта Алексея Евстратова (также одного
из сподвижников творческого объединения «LITO.МОСКВА»):

Нет, конец света не состоялся
и люди
пребывают в недоуменьи:
Как это?
Ведь все уже распроданы кибитки,
вся съедена похлебка
и все до капли выпито вино,
и все цветы почти уже засохли –
цветы давно уже не поливают,
и вывернуты лампочки в подъездах...

Зачем тогда мы жили эти годы?
Зачем тогда вы приходили к нам?
Зачем обманом прикрывали плечи
и лживые свои зачем совали ноздри в общую кормушку?
Что делать нам теперь?
Назад не вспрыгнет поезд,
и гнездо
обратное, на ветку не запрыгнет снова.

Так
пребывают в растерянности
ишки и крышки;
Вам говорю: займитесь-ка лучше 
для начала
само– 
психо-
анализом...

Евстратов вторит Корнееву: конец света – практически невозможен,
так как мир всегда находится в шаге от него, что является не божественной,
а исключительно человеческой чертой (иначе речь бы не шла о «само-психоанализе»).
Эта мысль не так уж еретична: если вспомнить, что Бог создал человека
по своему образу и подобию (а значит, имеет с ним ряд общих черт),
становится ясно, почему надо искать следы Апокалипсиса не в Писании,
а в социальных аспектах бытия. Такое понимание Апокалипсиса характерно
и для Памурзина, и для Евстратова; в сборнике Корнеева оно и вовсе
проходит красной линией.

Кроме того, становится понятной гротескность сборника «В ожидании
конца света»: вся эта дисгармоничная картина является, по сути,
изображением в сетчатке глаза умирающего человечества, фантомом,
галлюцинацией. Мир, каким его изобразил Корнеев, существует только
в человеческом восприятии, а не в сознании Бога (если таковое
вообще можно представить, но теоретическая возможность в философской
концепции автора потенциально присутствует). А может – просто
является выдумкой автора, «сидящего на обочине дороги и задумчиво
жующего травинку».

–––––––––––––––––-

Литература

1. Алексей Евстратов. Dr. Palmolivingston's story.
Домашний сайт «Геннадич», 2004: http://gennadich.perm.ru/index.phtml?part=8

2. Алексей Корнеев. В ожидании конца света. «Точка
Зрения», 2006: http://www.lito.ru/sbornik/2656

3. Алексей Корнеев. Произведения на «Точке Зрения»:
http://www.lito.ru/avtor/apparent

4. Алексей Корнеев. Стихотворения. «Пролог», 6(50):
http://ijp.ru/show/pr.php?failn=05000700606

5. Алексей Корнеев в «Живом журнале»: http://apparent.livejournal.com

6. Станислав Лем. Провокация: http://2lib.ru/book/win/6571.html

7. Творческое объединение «LITO.МОСКВА»: http://lito.ru/club/msk

8. Вячеслав Памурзин. Стихотворения. «Пролог», 6(50):
http://ijp.ru/show/pr.php?failn=05000800607

9. Сергей Путилов. Лучшее вложение на случай конца
света. Финанс № 32 (122) 5-11 сентября 2005 г. http://www.bfs.ru/libs/lid_382.html