Литературная критика

– Почему стихи и проза? А не только стихи? Зачем тебе проза?
Чем они для тебя отличаются?

Мне всегда казалось, что стихи это загадка, энигма. Загадываешься
о собственной жизни. Но нужно и разгадывать. И вот жизнь накапливается,
но ответа не дает прямого. И нужно все строчки этой таблички заполнить,
показать скрытое сходство, обман и правду.

– И Хлебников, и Введенский употребляли наркотики. Пробовал
ли ты писать в таком состоянии?

Единственное на что меня хватает, это чайный кураж, в сумме с
куражом от того, что именуется девядко. Это как способ тиснения
букв, нужны чернила, чтобы образ отпечатывался во всех капиллярах.
Но нужно точное дозирование. Мне доводилось писать тексты и в
измененных сознаниях болезни. Там легко обмануться, все представляется
не тем, что есть. А себя со стороны не видишь, и не чуешь уже,
где граница этого изменения. То есть получается бред. Но бред
можно запомнить, и изучить в деталях, идя, таким образом, дорогою
приключений.

– Что для тебя твое имя? Важно ли тебе, что ты именно Виктор?
Не хотел бы другое имя? Почему Iванiв?

Имя мне дали в честь деда, которого я никогда не видел, и ношу
я его с гордостью. Иванив потому что ива нив, ударение на первый
слог, мне хотелось сломать свою фамилию, и мой друг Филипп помог
мне это сделать, потом выяснилось, что это по-украински, но прошло
уже двенадцать лет, так что ничего не попишешь.

– Кто твои собеседники? О чем вы говорите

Мой всегдашний собеседник и учитель – Игорь Лощилов. С ним мы
ведем годами долгие беседы, смысл которых я пытаюсь передать в
своих текстах: здоровье и болезнь, обман и правда, знание и сила.

– Что тебе сейчас интереснее всего, чем ты живешь – внутри.
О чем твои мысли чаще всего?

Больше всего меня занимает сегодня здоровье моих близких, матери
и тети, и всегдашняя тревога за них. Приходят воспоминания о детстве
матери, но не игровые дочки-матери, а например, о новогодних елках
в клубе имени Сталина, хрустящие шары, мандарины и хурма на развалах
у Оперного театра в 1947 году, и сами детские воспоминания в рассказах
моего рыжеволосого племянника, бабушкины сказки, переданные моей
сестрой. 7 ноября в этом году у нас сияло солнышко и ночью и днем,
и все события детства плыли по кругозору как в песне «лети, лети
лепесток».

– А с какого момента ты себя помнишь? Самое первое твое воспоминание?

Не знаю, сколько мне лет. Комната светлая и разноцветные полки
детской этажерки. И я подползаю, приближаюсь к этим полкам. И
входит мама. И у нее белая тень. И само это продолговатое приближением
к полкам и их цвета, красный, желтый и зеленый, но еще без названия.

– Читал ли ты в детстве сказки? Какие?

В детстве я читал сказки Братьев Гримм в переводе Г. Петникова,
сказки Афанасьева, и сказки Джанни Родари. А сейчас иногда кажется,
что живешь сам как в сказке, только нет страниц и корешка. Их
кто-то без тебя захлопнет.

– Музыка для тебя? Какая? И как?

Музыка, я в течение десяти лет слушаю Тома Вейтса, с 10 лет Высоцкого
и с 15 лет Битлз и Е. Летова. Когда мне плохо, это всегда помогает,
но так, можно обойтись и без песен.

– Какие у тебя отношения с вещами?

В моей квартире копятся вещи с 1968 года, теперь моя кошка находит
брелок, амулет, Красную Москву, мотки пестрых ниток. Иногда я
рассматриваю узор на ковре, с ниточками, крошками, и пытаюсь читать
его буквы. Я очень дорожу зековским мундштуком, подарком дяди
– с головой черта, с разноцветной ручкой, реликвиями – дедушкиными
медалями на траурных бархатных подушках, старыми плюсовыми очками,
пуговицами, сорочками и проч.

– Что для тебя значит твой город?

Я живу в моем городе с рождения, и теперь почти уже не узнаю его.
Я люблю этот город, несмотря на то, что как говорят, он убивает
приезжих.

– Какой он? Почему город Виноград?

Город большой, со множеством тайников и темных тропинок. Мой племянник
придумал название этому воображаемому мной городу, проезжая Краснодар,
он сказал: а с платформы говорят, это город виноград. Город с
его каруселями, виноградным соком, жарким зноем в овраге, молочными
кафе, островом Кораблик, город, про который можно будет сказать:
это было так давно, словно не было никогда.

– Имеет ли для тебя значение, что ты живешь в России? Или
ты мог бы жить, где угодно? И есть ли в жизни что-то важное, что
возможно только здесь? Что?

Я живу в России, путешествую в поездах, вижу сонных и спящих,
бодрствующих и возбужденных людей, слушаю их разговоры о болезнях,
родственниках и детях, выслушиваю их истории и стараюсь запомнить
до мельчайшей подробности.

Без этого, как без крепкого чая, мне живется плохо. Но я хотел
бы уехать в Африку, так как вспоминаю ее по «Доктору Айболиту».
Хотя, впрочем, и Африка мне не нужна.

– А зачем их запоминать, эти вагонные истории?

Раньше мне казалось, что без меня они будут забыты. Но это конечно,
мономания.

– Что ты думаешь про людей? Зачем нас сделали?

Думаю, чтобы родиться умереть и воскреснуть. Впрочем, эта комбинация
может быть и иной.

– Какой?

От перестановки мест слагаемых сумма не меняется.

– Имеют ли на тебя влияние события внешнего мира – от погоды
до терактов? Расскажи что.

Накануне в воскресный день со мной произошел неприятный случай.
У идущего впереди человека выскочил из рук бумажник, а идущий
сзади схватил деньги, потянул меня за рукав, сказав, давай поделимся.
В ответ на отказ назвал меня дураком, и потому позволил себя оглядеть.
Глаза были навыкате, челюсть приоткрыта, вид похмельного больного
человека. Таким образом, я избежал того, чтобы стать жертвой мошенничества.
Иные сцены вдвойне отпечатываются в памяти, и всегда знаешь, что
будешь воспоминать их именно такими. Вот пример внешнего события.
Все остальное, кроме уличных сцен, нам показывают со страниц таблоидов,
уже готовый смонтированный сценарий. Например, у нас ведет трансляции
один канал, на котором можно бывает сначала послушать проповедь
адвентистов, затем посмотреть похороны азербайджанского президента,
и после увидеть программы многочисленных новосибирских диаспор.
И потому я задаюсь вопросом, попадает ли в трансляции реальная
составляющая, либо же идет какая-то бессмысленная в силу сложности
своих правил игра, в которую вовлечены все, кто смотрит, и все
кто показывает. Когда камера наплывает на трупы шахидов Норд-оста,
кажется, что это продолжение старого фильма «Три песни о Ленине»,
только наоборот, здесь мертвое тело отдается на торжественное
съедение живым, а в фильме речь не о пище, а о подлинной скорби
плакальщиц, вынимающих душу в гальваническом смертном движении,
душу миллионов, отлетающую от воскового тела.

– Тебе страшно жить?

Телесный страх присутствует, но не всегда. Но если присутствует,
то становлюсь как будто придавленный, и каждая клеточка трепещет
и ноет. Идешь на работу, а ноги сами просятся обратно. Но это
ложно. Надо быть веселым и куражным!

– Куда и откуда ты идешь?

Если бы у нас в доме были парадные, я бы ответил, что выхожу из
парадной, примеряя свой зонт.

– Сны. Что тебе снится? Сбывается?

Мне порой снится город, за кладбищем и светлой рекой, через который
перекинут виадук, иногда я попадаю в другую его часть, заброшенные
дома из засохшей зубной пасты, там не видно мертвых, но и живых
нет. Иногда мне снится южное небо, кипарисы, жаркое море и два
белые корпуса клиники, полные полосатых чумазых туберкулезных
чертей. Там мне снится мой брат Сергей Германович, и вместе мы
звоним по телефону, и с нами разговаривает БеА. (Это аббревиатура,
сокращение от Беатрикс). Иногда мне снится раджа и маха бхаратов,
далекая Индия, снятся мне также Конго, Заир, и копты, жгущие свои
манускрипты.

– Веришь ли ты в приметы, гаданья и прочие порчи?

Я знаю, что есть приметы и гадание, но это в целом ритуальный
обряд, или синдром ритуальных действий, и в добром здравии об
этом мысль не приходит. Я люблю рассматривать таротное зеркало,
пытаясь разгадать рисунок, картинку и надпись к ней.

– Как ты переживаешь столкновения с необъяснимым?

Я считаю, что любое явление есть следствие ряда близких или отдаленных
причин, и потому нет ничего необъяснимого. Но лучше не думать
об этом, поскольку от этого слабеет память.

– А с тем миром?

Я думаю, что тот свет это только греза, и поэтому вспоминай не
вспоминай, ничего нового не узнаешь. Все вопросы разрешаются в
этом мире.