Проза

Впереди меня шли трое. Утро было похоже на разноцветную бабочку.
Издали был слышен бой японских барабанов. Девочка в зеленом
платье гордо несла воздушный шар. На пороге кофейни стоял
маленький, курчавый, черный, как сажа, араб и вытряхивал фартук.
Самолет пролетел совсем низко. Рыбы в аквариуме на
четырнадцатом этаже офисного здания удивленно вылупили глаза.

Трое свернули в подворотню налево. Один нервно обернулся. Со сводов
капало. Труба согнулась калачиком в своей последней перед
вечностью джазовой синкопе.

– Ну, уже должно, сколько времени-то прошло!

– М-мм...

– Мать, я ж дело говорю?

– Пускай его. Ты себя-то вспомни.

Они двигались совсем близко друг к другу. Те, что по краям,
незаметно поддерживали того, что посередине. Красный кирпич нагрелся
и испускал теперь еле видное свечение. Они перепрыгивали
классики, отмечаясь в каждой клетке все вместе. Женщина
замерла и посмотрела вверх. Я тоже посмотрел вверх. С лоджии
свешивалась застиранная солдатская шинель с простреленными
отверстиями для пуговиц. По самой крышей на забитых землей
водосточных трубах расселись пузатые голуби.

Старик аккуратно усадил третьего на низкий остов подвала,
теряющегося где-то под асфальтом.

– Воды выпьешь? – кинул он пожилой женщине, щурясь на солнце.

Та что-то ответила, он повернулся к ней другим боком.

– Чего? – оттопырил ухо.

– Ванюша-то, Ванюша, – пролепетала бабка и вытянула указательный палец.

Парень встал и рисовал на стене солнце куском штукатурки.

Дед подбежал к нему. После некоторого раздумья он ободряюще похлопал
его по спине. Отправились дальше. Майский жук сел на плечо
юноши. Потрепанные розы из палисадника отбрасывали
неуверенную тень на щербатый асфальт. День замер в колодцах дворов.
Тетя Валя выплеснула воду из ведра с балкона третьего этажа.

– Что касается культуры Рима, то посмотрите, от греков до нас
практически ничего не дошло, вся греческая скульптура доходит до
нас в римских копиях. На какую не взглянем греческую
скульптуру – Венера Милосская, Бельведерский Аполлон, знаменитый
Дискобол – везде читаем внизу: римская копия с греческого
оригинала. По сути дела, от греческой скульптуры до нас дошло
всего две известных статуи в подлиннике, всё остальное – это
римские копии, – бодро продекламировал юноша. – Нас окружают
знаки заката культуры. Взгляните хоть на эту арку...

– Зайдем-ка, выпьем пивка, – оглянувшись по сторонам, пробормотал дед.

Летнее кафе. День.

– Три пива и шесть беляшей.

– «Толстяк», «Невское», «Троицкое»?

– «Троицкое».

Муха крутилась вместе с лопастью потолочного вентилятора. Налево.
Потом направо. Стены были обиты коричневыми досками с
собравшимся на них конденсатом. Я опустился на соседний стул.

– Метадон совсем кончился? – с живостью прошептала бабка. Ее волосы
были стянуты на затылке. Старомодное платье, на груди –
большая брошь.

– Есть еще дома маленько, – процедил дед, снял кепку и лениво
почесал лысину. Зевнул.

Парень откинулся на стуле, неожиданно нахмурился и начал изучать
плакат на стене – мужчина замахивается клюшкой для гольфа.

– Зачем ему такие крылья? – наклонился он к старикам, выставив
указательный палец вперед и вверх.

Дед опустил его руку своей рукой.

Принесли заказ.

Дед что-то достал из кепки, лежащей на столе. Кинул таблетку в
кружку Вани. Потом себе. Недоверчиво глянул на бабку. Та – на
него, с укоризной.

– Да ты что? – прошипел он осуждающим шепотом.

Бабка не сводила с него цепких глаз. Дед цокнул языком и,
обернувшись по сторонам, бросил таблетку и ей. С коротким всплеском
она погрузилась на дно.

Бабка так и не отвела взгляда. На окнах были расклеены рекламки
курортов Черного моря. Время от времени звякал дверной
колокольчик.

– Да нету у меня больше, – возмутился дед, сгибаясь в дугу под
бабкиным взглядом. Потом крякнул, полез в карман брюк, быстро
поднес кулак к ее кружке и убрал.

– Все, грачи прилетели, считай, мать.

Бабка беззубо улыбнулась.

За окном прогромыхал трактор. Рабочие клали асфальт, плавясь от
жары. Радио трещало биржевыми сводками.

Прошло полчаса.

Ваня поднялся первым. На нем висел неуклюжий клетчатый костюм с
комсомольскими значками. Он закурил сигарету и дернул
редковолосой головой в сторону выхода. Бабка смотрела на цветок на
окне, раскачиваясь на стуле, и бормотала под нос латинские
крылатые фразы. Дед стряхнул с себя оцепенение. Протер глаза,
потряс головой.

– ...летом лучше всего Doors, ранние альбомы, поставь, послушай.
Хотя и зимой тоже неплохо. Очень согревает. Они из
Лос-Анджелеса, их песни просто переполнены солнцем.

Они отправились дальше, старательно избегая наступать на трещины в
асфальте. Жирный носач в пропотевшей рубашке с пальмами вывел
«хонду» из гаража-ракушки, сел и уехал. Возле ряда гаражей
стало пустынно. Внезапно я задумался над тем, как я мог
здесь оказаться. Дед затащил бабку и парня в тень между
гаражами, одновременно вытирая шею кепкой с вороватым видом. Они
уселись на корточки. Ваня вдруг беспричинно разразился смехом.
Утих.

– ДМТ, – пояснил дед и ловко забил штакет сухой растительной смесью.

– Я не буду мешать, – попытался сопротивляться Ваня, выставив вперед
руку, хотя и видно было, что он еще не решил до конца.

– Да ты че, сынок, это ж самое оно, – дед нисколько не сомневался,
заражая всех своей уверенностью.

– На прошлой неделе дули, а я потом потолок не мог найти...

– Потолок, потолок... Мы ж тогда сдуру с псилоцибой буторили. Не бзди, Ваня!

– А помнишь, как-то раз было, – вступила бабка в разговор. Дед
раскуривался. – Пошла в собес, а там Хрущев за столом как живой,
царство ему небесное...

Над гаражами поднимался дым. Старый тополь свесил свою разморенную
жарой и мигренью голову. Над крышами, влажными от вчерашнего
дождя, плавился воздух. Неслись машины. Город перекликался
сам с собой клаксонами, криками детворы, лаем собак,
лязганьем заводов и чириканьем птиц. Сизая шапка смога постепенно
приобретала багряный оттенок. Вечер опускался на усталые
улицы, из открытых дверей забегаловок неслись звуки саксофона,
гобоя и спортивных каналов. Женщины облегченно скидывали туфли
на высоченных шпильках. Мужчины садились ужинать.

Дед вышел из булочной с сеткой в руке. Уже совсем стемнело. Встретил
приятеля по домино Виктора Ивановича. Разговор растекся
незаметно для обоих.

– Дерут с нашего брата, как с липки.

– Дерут. А что еще с нас взять? Они ж об нас забо-о-отятся. Вон как.
Скоро за квартиру нечем платить будет.

– В прошлом месяце вам пенсию вовремя принесли?

– Да где-е-е там...

Пространство вокруг начало заполняться трезвой прагматичностью
вечера. С его суровыми посиделками на скамейках, мрачными
разговорами о политике и «болячках». Глядя на себя в витрину
булочной, я снова заметил, что сначала исчезают плечи. С не то с
лейтенантскими, не то капитанскими звездочками. Потом синяя
фуражка. А потом и мой суровый взгляд, такой четкий весь
день, хотя бы и в чьем-то стимулированном допингом воображении,
потерялся из виду и растворился в теплом воздухе.

09/02/06