Проза

Когда Макабр увидел на утреннем ноябрьском небе черную звезду, он
поднял ворот повыше. Неясные, неотчетливые и едва угадываемые
знаки обрушивались на него в последние дни. Стая мертвых
ворон на балконе, дверь лифта, измазанная светящимся фосфором,
а главное и наиболее наталкивающее на размышления –
застрявший в проеме фрамуги сосед. Василий Геннадич не знал, хотел
ли тот проникнуть в свою квартиру, или же покинуть ее, но в
любом случае четвертый этаж был неподходящим местом для
подобных выходок.

Ну и что, думал Макабр, ну и что. Воспринимаемая нами картина мира
не стопроцентно реальна, кому как не мне, профессору
парапсихологии это знать. Куда нам с нашими пятью-шестью
чувствами... Звезда может означать как полный цузамменбрух
какого-нибудь парада планет, или запуск китайского летчика-шпиона
Джао-Да, так и свидетельствовать о приближении к Земле сгустков
темной материи. А еще возможна назревающая катаракта.

Студенты ходили на лекции по трое, держась за руки.

– Мы заинтересованы в получении зачета со специальным уведомлением.

– Вы имеете в виду... – Василий Геннадич многозначительно замолчал.
Вот он, очередной знак.

– Мы подразумеваем сургучный штамп, тот самый, номер шесть.

– Шестой? Это... м-м... Право на... – он нахмурился.

– Левитацию с десяти до шести утра. На уровне крыш. Хотя бы, –
приглушенно, оглядываясь по сторонам, добавил бородатый. – С
вертикальным взлетом.

– Та-а-к... Что, прямо из окна вашей спальни?

– Прямо с карниза.

– Ах, вот оно как.

– Именно.

– «Муха-цокотуха».

– Заколоченное брюхо!

– Нет, на этот раз не пароль. Пивбар «Муха-цокотуха». Сегодня в восемь.

– Где это?

– В лабиринтах оккультного разума, – пошутил Макабр.

– Понял.

Вселенная отражалась от лысины Василия Геннадича. Причудливые
облачка, отблески лунных луж, расплескались на ее благородной
поверхности. Трамвай был полон демонических настроений. По мере
приближения к нужной остановке Макабру становилось все
очевиднее, что водитель вот-вот устроит себе суд Линча. Зеркало
заднего вида в его кабине наполнялось серостью,
закручивающейся по спирали. Зеленый потолок был забит рекламками с
отслаивающимися уголками, пахнущими медным купоросом и
типографской расклейщицей Надей. Предлагались изысканные способы
суицидального депрессирования. На одной из картинок был изображен
человек, высунувшийся в форточку по пояс. При этом он
смотрел телевизор, стоящий на полу в комнате. На экране застыла
картинка – квинтэссенция настроения-SOS – ряд темноликих
монахов.

Над лужами поднимались винные пары. Светофор мигал всеми тремя
глазами одновременно. Василий Геннадич почесал лысину.
«Муха-цокотуха» располагалась в районе спальных мешков. Грязные
спальные мешки валялись по всей улице. Их уносил ураганный ветер
со склада готовой продукции «Охотник и рыбоклюй». Сторож
ничего не мог с этим поделать. Каждый вечер, когда поднимался
ураган, примерно в половине восьмого, по радио передавали
сеанс тибетской музыки, и он садился медитировать в подвале. Он
пробовал не медитировать, но тогда выходило так, что он
напивался в дым и шел раздавать эти матрасы каждому встречному.

Василий Геннадич спускался по ступенькам вниз. Вывеска была
стилизована под муху, держащую пивную кружку. Муха была выстругана
из рук вон плохо, и, если бы не название, намалеванное черной
краской, ее можно было принять за таракана, за бабочку, или
за летучую мышь. Тем более это легко было представить,
выходя из кабака, шатаясь поздней ночью. Примерно раз в полгода,
скрываясь от налоговиков, хозяева меняли название своей
забегаловки, используя преимущества туманного содержания
вышеупомянутой вывески. Таким образом, в городских справочниках
она появлялась то под названием «Веселый таракан», то
«Баттерфляй», то «Логово летучей мыши».

Он сидел, глядя в окно. Стекол не было и ветер обдувал ему лицо.
Бармен упражнялся в вокале. Он пил сырые яйца и драл глотку,
листая нотную тетрадь одной рукой и смешивая коктейли другой.
К половине девятого вечера он разогревался и начинал
музыкальную программу, за которую приходилось доплачивать отдельно:
старинные английские и португальские пиратские песни. Не
зная никаких языков, кроме русского с жутким кавказским
акцентом, он старался из всех сил.

Макабр уже начал клевать носом, допивая свое пиво, когда в окно
влетел камень и упал на пол рядом с его столиком. Василий
Геннадич встрепенулся, выглянул в окно, а потом нагнулся под стол.
Очередной знак. Явно рассчитывали на то, что в раме будет
стекло, логично размыслил Макабр. А так – эффект не тот.

Он поднял камень. Оранжевой ниткой к нему была примотана записка.
«Сделай все, что надо и будешь цел». Буквы, как в кино, были
вырезаны из газет. Единственное, что сводило на нет всю
работу конспиратора – дата и подпись внизу записки, поставленные,
очевидно, автоматически. Подпись показалась Василию
Геннадичу знакомой. Он нахмурился и попытался вспомнить, но тут
открылась входная дверь и в помещение вошел тот самый
бородатый, который просил зачет со специальным уведомлением. Он
нервничал и тяжело дышал. На нем был нелепый оранжевый свитер с
распускающимся левым рукавом. Макабр вдруг все понял.

Бородатый подсел к Василию Геннадичу и громко заказал суп. Все
посетители обернулись на него и даже бармен оторвал взгляд от
своей тетради и недоуменно поглядел на привередливого клиента.
Бородатый держал себя в руках.

– Итак, молодой человек... – начал Макабр, тоскливо заглянув в свою
почти пустую кружку.

– Меня зовут Буд Баберслей.

– Припоминаю.

– Я насчет зачета.

Тут принесли суп. Он представлял собой пивные сухарики, плавающие в
кипятке. Супы никто никогда не заказывал, и они существовали
только в меню. Как и все остальное на десяти страницах,
кроме пива и сухариков. Макабр попросил еще пива.

Бородатый занял выжидательную позицию. Ожидая, что напуганный
запиской Макабр тут же поставит ему зачет, он изредка ухмылялся
про себя, черпая ложкой ускользающие сухарики. Макабр был
спокоен. Он начал понимать, что значили все эти знаки. Баберслей
пытался запугать его. Он вполне мог договориться с соседом
и расклеить объявления в трамвае и даже как-то пропитать их
запахом расклейщицы Нади. А вот как он провернул со звездой?

Макабр нахмурился. Он всегда считал совесть балластом на палубе
своего парохода. Мешком с песком на борту своего воздушного
шара, мешающим воспарить над жизненными обстоятельствами. Но
призрак покойной бабушки являлся к нему каждый раз, когда в его
голове возникали подобные мысли. Бабушка грозила ему
волосатым кулаком. Жизнь делалась невыносимой. После минутного
размышления, сопровождающегося усиленной мимической
эквилибристикой, профессор принял решение. Мимо окна пролетел грустный
мим, привязанный к зонту.

Он поднялся и пошел по направлению к туалету. Зайдя внутрь, он снял
пальто и вывернул его наружу. Затем он то же самое проделал
со своей каракулевой кепкой, вытащив ее из кармана. Он надел
пальто и кепку и вернулся в бар. Со стороны могло
показаться, что человек зашел в туалет, вывернул наружу пальто,
прорезанное изнутри желтыми швами с торчащими из внутреннего
кармана очками, надел, напялил поглубже кепку и вышел обратно.
Он, прихрамывая для вида, подошел к соседнему столику.
Баберслей смотрел в окно. За столиком сидели двое пьяниц. Макабр
поторговался с ними какое-то время, зашел в туалет и вернулся
за свой столик в первозданном виде.

– Так что же? – спросил его бородатый.

– Одну секунду, – с деловым видом произнес Макабр и принялся
протирать свои очки.

Внезапно невнятный гул из-за соседнего столика громко
материализовался полупьяной фразой:

–...и тут я предложил ему деньги.

Макабр победоносно щелкнул пальцами.

Баберслей, похоже, пропустил весь спектакль мимо ушей. Бармен
нахмурился, глянул на остановившийся под потолком вентилятор и что
было сил крутанул его в обратную сторону. Помещение
наполнилось ветром.

– Послушайте, – бородач наклонился к Макабру, – вот вам двести
рублей. Что вы на это скажете?

Макабр покраснел от возмущения.

– Что я скажу? Что у вас довольно отсталые методы запугивания. Ну
вороны, ну лифт. Ха! Это все проходят на первом курсе. И после
всех этих усилий вы сдаетесь и предлагаете мне взятку...

Он добавил обиженным шепотом:

–...всего двести рублей!

Бородатый пооранжевел и слился со свитером:

– Ладно, вы все знаете... Но я истратил всю наличность на то, чтобы
подкупить этого вашего тупого соседа!

– Ха! Почему же тупого?

– Потому что он должен был изрыгать проклятия в ваш адрес, а он
вместо этого забыл текст и заснул.

Макабр снова усмехнулся.

– А что насчет звезды?

– Какой звезды?

Василий Геннадич понял, что визит к офтальмологу необходим.

– Это неважно. Значит так. Мне не нужны ваши деньги, – заставил он
себя произнести эти страшные слова. – Докажете свои
способности к левитации – зачет ваш.

Баберслей выругался.

...Они стояли в пустынной аллее. Баберслей неистово размахивал
руками. Макабр вновь поднял ворот. Кошки линяли в желтый цвет и
улетали в теплые края. Воробьи падали с деревьев и их
заметало снегом до весны. Баберслей замер и перевел дух. Потом
начал снова. Макабр выжидающе смотрел на него. На город
опускалась зима.