Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Так получилось, что Сергей Довлатов дал о себе знать. А точнее,
обратился ко мне с просьбой передать послание, адресованное Асе
Пекуровской, очень и очень бывшей его жене, как он сам о ней выразился.
Почему именно ей...? И почему именно сейчас...? Не могу знать.
Послание довольно размытое. Некоторые предложения и вовсе не видны,
т. е имеются полные пробелы. Приходилось лишь догадываться и собственноручно
их восстанавливать. Имелись проблемы. Учитывая, как Вы сами понимаете,
это послание не написано на бумаге, а изображено на несколько
необычной «фактуре''. Для восстановления пришлось долго вглядываться
и переписывать. А с русским языком дела у меня обстоят неважно.
Как сейчас помню... Грамматика, синтаксис – жутко страдали. По
диктантам были только двойки и тройки. Приходилось выезжать на
сочинениях – на вольную тему.

Что касается же самого Сергея Довлатова, то его душа – жутко живая,
совершенно неугомонная! Он в курсе всего происходящего. И, конечно
же, в первую очередь, проявляет интерес ко всем событиям, имеющим
место вокруг его имени. Но не доволен страшно! Так мечется! Выразить-то
себя не может, как в былые времена, вот и решил свалиться кому-то
на голову, чтобы таким способом, о себе заявить, так сказать,
быть услышанным. Но почему на мою голову...? Я к литературе никакого
отношения не имею, да и книг-то прочитано мной 35... или 38...,
за полвека жизни. Но я все-таки ... попытаюсь ему помочь, тем
более что люблю его всем сердцем и сознанием своим, такого буйного
и ненормального.

Здравствуй, милая Ася! Я так обрадовался, узнав о твоей кончине,
о которой ты сообщила в своей автобиографии! С нетерпением стал
ждать твоего появления, здесь, в небесном раю. Ой..., проговорился!
Да... повезло, очень повезло... Так вот, жду...жду..., но ты что-то
не объявляешься. Тогда закралось сомнение. А вдруг ты отправилась
в не наши-то места, а в иные. Решил разузнать. Конечно, путь был
неблизкий, но ради тебя... Добравшись наконец, что ты думаешь,
я увидел? Толпа огромная, очередь – несусветная! Чуть было меня
не засосала, пока тебя искал. Но так и не нашел, к сожалению.
Когда вернулся, снова глянул вниз. Оказывается, ты жива и здорова.
Шутить изволила. И не одна, а с Рейном в обнимку стоишь. Только
не узнал я тебя поначалу. С какой ты стороны? Справа или слева?
Наконец, я понял. Но что ты с бровями сделала? Неужто сбрила?
А я ведь любил-то тебя за одни брови. Впрочем, теперь мне это
все равно. И планируешь, оказывается, ответить читателям, выстраивающимся
именно к тебе в длинную очередь за вопросом: «Помогла ли
Довлатову его слава в России добиться бессмертия или ему приходиться
уныло повторять свой земной опыт?» .

(Вот здесь можете взглянуть: http://belolibrary.imwerden.de/wr_Pekurovskaya.htm)

Сдается мне, что ты не поняла самой сути вопроса. Ведь звучит
– то он вот так: «Помогла ли Довлатову его слава в России добиться
бессмертия, или ему, словно орлу, приходиться уныло облетать земные
просторы, так и норовя клюнуть кого-нибудь в зад?». Мне даже захотелось
тебе это объяснить. Но заранее извиняюсь. Может, я чего, ''сверху''–
то и не разглядел или снова, жуть, как захотелось что – то сфабриковать,
исказить, оставаясь верным, своей паскудной натуре. Честно скажу
– повод «липовый». Но главное для меня – пусть поздно, а все ж-таки
отреагировать на твои художественные произведения.

Я, конечно, всегда знал, что была злой женщиной. По природе своей.
Что значит, так Богу было угодно. Но я не предполагал, что отличительная
особенность твоего зла состоит в том, что оно, твое зло, – костяк
твоей души, основной ее цвет. Ведь как у людей дело обстоит? С
наличием полной гаммы чувств? Разумеется, всего хватает. Но лишь
в зависимости от ситуаций проявляется то добродетель, то сострадание,
то ненависть. Твое же зло проступает через фибры твоей души постоянно,
как у страдающих, к примеру, излишней потливостью.

Ты норовишь меня цапануть то с одной стороны, то с другой. А иногда
и сзади забегаешь и замахиваешься с ножом. К тому же, кричишь
и бьешь себя в грудь: «Это Я...Я...Я...АСЯ ПЕКУРОВСКАЯ..., пусть
кратковременная и бывшая, но ЖЕНА такого ничтожного, сергея довлатова!
Почему ничтожного? Потому что все узрела и подсмотрела! За всем
следила! Мне дано знать, каким он атмосферным воздухом дышал и
через что, тот воздух проходил! Всматривалась: через нос дышал
или ртом. « Гениальные афоризмы, остроты, готовые сюжеты
висели в воздухе, и, конечно, же впитывались Довлатовым...»
Если хотите знать, я даже замерами занималась! Чтобы зафиксировать,
какой процент кислорода в его легкие поступал. Знаю, чем питался,
что впитывал в себя и что потом выписывал из себя. Я даже в туалет
заглядывала и запомнила на всю жизнь – с каким напором струи.»
«...И тот, кого он давно заподозрил в подсматривании, опять
оказался свидетелем всего этого и, оказавшись, напомнил Сереже...»

А я вот смотрю на тебя, девочка ты моя, и просто улыбаюсь. Мне
жаль тебя. И особенно было жаль, когда ты забеременела от меня.
Могу представить, насколько ты, моя бедненькая, была потрясена,
когда мой сперматозоид пробил тебя насквозь и застрял там намертво.
Каким это было ударом! Забеременеть от обезьяноподобного! (
«Короткое туловище плотно сидело на гигантских ногах»...»...короткие
ручки беспомощно и бездельно повисали в воздухе...») От
столь ненавистного! А не от Того...Гениального..., столь Желанного!
Это же надо, потерпеть такое фиаско! Кстати, милая. Если не ошибаюсь,
не ты ли упоминала о моем фиаско в интервью для журнала «TERRA
NOVA», где заявила:«...Довлатов сделал две, как он полагал,
надежных инвестиции. В моем лице он выбрал бесплотную Музу, а
в лице Лены Довлатовой – преданную и всепрощающую жену, – кажется,
потерпев фиаско в каждом случае.» Что касается понятий
Музы и преданной жены, об этом чуть позже.

Теперь же о все той же беременности. Как ни отмахивалась, как
ни отбрыкивалась. А в конечном итоге? Какая же ирония судьбы тебя
заставила выносить в себе столь инородное тело, выродить его,
а потом лелеять, любить... Мою плоть любить? Мою кровь? И скрывать...
продолжать скрывать... А это уже созвучно преступлению. И даже
вдвойне преступлению, учитывая твои столь высокие моральные и
эстетические принципы. Лишить мою дочь общения со мной, придумывать
различного рода небылицы. Но самое главное! Запретить ей любить
меня! Вот чего ты опасалась! Не дай Бог, если б полюбила меня
больше, чем тебя! И еще, того хуже, ни приведи господь, чтоб у
нее появилась гордость за своего отца, чтоб он стал для нее авторитетом.

Уж не потому ли, ты, моя дорогая, решилась написать столь титанический
труд о Достоевском? Чтобы разобраться в собственном преступлении?
Или ты думаешь, что запретить своей дочери Любить или даже, может
быть, иметь ей Это, единственное, настоящее чувство, не преступление
ли? По правде говоря, когда я взялся за первое твое сочинительство
«Когда случилось петь С. Д. и мне», у меня сразу застучало в висках.
Я отошел, выпил рюмку коньяка, но с трудом осилил этот шедевр,
потому как боль в висках не прекращалась. А в отношении формы,
хочу отметить ее оригинальность. В виде гармони. Если ее растянешь
вовсю ивановскую, то видишь произведение с названием «Когда случилось
петь С. Д. и мне», а когда гармоника сожмется в сложенный веерок,
то превращается в «Довлатова без мифа». Я имею в виду саму идею,
твою страсть, а не количество страниц. И по мере сжатия твоей
гармони, степень ненависти достигает апогея с выбрасыванием отменнейшей
порции желчи и с плевком в лицо Любви, если уж тебе пришлось достать
мое армейское письмо. Как я понимаю, первый вариант – для глубокомыслящего
читателя, а второй – для менее. Очень оригинально! Так что оба
твоих произведения, объединив их в одно, я бы назвал, следуя твоим
научным изысканиям: « Пение Аси Пекуровской на гармошке с притоптыванием
и утрамбовыванием грунта над усопшим и с ошалевшим разбиванием
данного инструмента для большего звучания.» Ну, а в отношении
содержания твоего «пения» хотелось бы сказать следующее.

Вглядываясь в предложения, составленные из букв, я почему-то вижу
кренделя, выписывающие словоблудия: «...сундуки, баулы, где
хранилось мое приданое и наследство, не осталось места для страха
и покаяния. И не потому, разумеется, что они уступили место бесстрашию
и безгреховности.» А сквозь всю эту массу словоблудную,
как в тумане, я вижу... Неужели это ты? Какая поза... А манеры
– то, манеры... Шейкой вправо, распрямив плечики. И рукой – то
все от себя..., от себя... и с размахом, чтоб поглубже гвоздь
забить в мою голову. И не только в мою. Но и в головы моим читателям.
Да так, чтобы только в багровых тонах им виделось все мое творчество.

Вот уж, во истину, насколько невинны и чисты твои бесценные сокровища,
когда они вылетели из сундуков и стали витать в воздухе, распластавши
крылья!

А молиться надо. И если невнимательно, то лучше уж этого не делать.

И в отношении страха, зря ты это. Все боятся, все. Просто нужно
оказаться в таком дерьме, чтобы испугаться. Не зарекайся. И покрывало
бесстрашия не следует особенно на себя натягивать: «...когда
мое имя связывают с довлатовским, я слышу звук гильотины, угрожающей
смести мои собственные амбиции, мечты и желания.» («TERRA
NOVA », 2005 .г. октябрь)

Но сколько претензий! Обвинений! То «ножку утиную»
смахнул у кого-то со стола, то слово бесценное, остроумное, хапанул,
а уж фразы-то жемчужные целиком заглатывал. Там состряпал, неточно
изложил, подделал, того увидел, но не так описал, лежал на нем,
а не под ним и не тем способом. А здесь что творится... – садизм,
надругательство, которое заканчивается пожиранием жертвы «пауком,
обволакивающим ее нитями липких слов» и животным «с
кошачьей мягкостью». Так... далее... после пожирания накал
твоего «пения», его линия, идет как бы по нисходящей: непочтительное
отношение к людям с мировым именем, к лучшему другу...затем...
Евтушенко в красной рубашке, но не под столом. И в заключении
у тебя возникает вопрос: «С какого входа?» и далее...
следуют долгие размышления по поводу моего рождения. Из какой
яйцеклетки вылупился? И наконец, глубокомысленное фрейдовское
умозаключение – произошел от своего отца Доната, которого полностью
раздел, предварительно обчистив до нитки.

Ты не удерживаешься, постоянно упоминать, именно о моем слизывании
чего-то с кого-то, употребляя при этом не очень-то приличные выражения.
Нет того, чтобы сказать, к примеру: – ..».сюжет рассказа был заимствован...»,
«... достоверные бытовые подробности переплелись с субъективным
настроением писателя...» или «... писатель сумел нащупать в прошлом
коллизию, живой нитью связавшую его собственную драму с современной
ему действительностью...».

Ты знаешь, меня осенило! А не взяться ли тебе за разбор других
произведений, типа сказки «Маша и три медведя». Ведь что сделал
Александр Сергеевич. Превратил медведей в богатырей, потом добавил
еще четыре. А Машу из простой девушки-крестьянки – в царевну.
Но каким шедевром стала та самая сказка на новый лад! А американцы
все испоганили. Мертвую царевну опустили до Белоснежки, а богатырей
вообще свели на нет – всех в гномов обратили. Так что « ...вряд
ли, им всем, суждено, выдержать тест на достоверность, окажись
они пропущенными через игольное ушко фрейдовского эксперимента.
» Но ты все равно, займись как-нибудь на досуге.

Значит так. Как я понимаю, основные твои претензии заключаются
в том, что я не вернул тебе долг. Задолжал, но не вернул. Иными
словами, присвоил себе. Так вот, я не возражаю, чтобы твоя бессмертная
«горилла, разбитая параличом» принадлежала тебе. Можешь
оформлять авторское свидетельство. Между прочим, я всегда делал
ссылки, с точным указанием, что она твоя. Но тебе этого мало,
хотя и заявила: «Ассоциация с именем Довлатова, вероятно,
помогла в смысле рекламы...» Так что забирай и оформляй.
А в отношении всего остального, ничего подобного. Все отдал. Каждое
слово, каждую букву зафиксировал на бумаге и отдал. Пользуйтесь
на здоровье. И искренне тебе желаю, без лишней волокиты, решить
эту проблему. Между прочим, расскажу-ка я тебе одну историю, вернее
одно судебное разбирательство, которое имело место здесь, наверху,
на небесах.

Судился Сергей Есенин с Березой, то бишь с березовым деревом.
А дело было так. Стояла себе Береза, так себе, неприглядная. Кора
в пятнах, как у охотничьей собаки. Ветки спущены книзу с заостренными
концами, тоже, что морда у той собаки. Да и листики – малюсенькие.
Не прикрыться, как фиговыми, не укрыться, как под пальмовыми.
А завопила та Береза на весь небесный рай. Завопила и стала утверждать,
что когда стояла, подходил к ней какой – то маленький, курчавенький
человечек с голубыми глазками (тогда он еще не был Сергеем Есениным)
и только глянул на нее, совсем не рассматривая, изобразил:

Белая береза 
Под моим окном
Принакрылась снегом,
Точно серебром.

А ведь дело, было-то летом, а не зимой. («Псевдодостоверность»)
Так что получается, все это он придумал: «...новый жанр,
с виду документальный, однако замешанный на дрожжах и сметане
псевдодостоверности.» Да и к тому же, у нее, у Березы, большие
подозрения, что все это ему приснилось. А если уж приснилось,
то выходит, по всем общепринятым нормам – не положено было изображать.
«Псевдодокумент» в «обхвате с крылом фантазии». И если
б еще именно она приснилась? А вдруг другая Береза? Ведь фантазия-то
может быть только с нее, а не с другого дерева! ( ...«Где
же разжиться фантазией, как не у них...») Получается: написал
о ней, изобразив псевдодокумент, построенный на фантазии о чужой
Березе. И самым отвратительным в том разбирательстве, между Березой
и Есениным, были обвинения, что писал-то он ее соком, березовым,
добавив лишь пару капель чернил. И бумагой ее пользовался, с ее,
березовых опилок, сделанной. В конечном итоге, право осталось
за Есениным. Но доказывать Есенину было нелегко. Ведь у березы,
как ты сама понимаешь, мозги-то деревянные. Надеюсь, мы с тобой,
придем к взаимопониманию в нашем с тобой разбирательстве.

В отношении твоей обиды. Здесь я уже полностью с тобой согласен.
Конечно, обидно, когда вокруг меня летают « зощенки, пановы,
бродские», а вокруг тебя никого. Только я один навалился
на тебя своим грузным весом и придавил. Скрыл столь важные для
тебя жизненные факты. Но меня, в принципе, это не очень касалось.
В те времена я был твоим ухажером, мужем, а позже сожителем. И
я лишь уберегал тебя, как мог, от вторжения в твою жизнь посторонних
лиц. Что вполне понятно. Но если тебе так хочется, пожалуйста,
начни писать мемуары. Ты ведь прекрасно владеешь пером, то бишь
скальпелем, в препарировании трупов. Все-таки аптекарский опыт,
приобретенный тобой – взвешивать и мерить шкаликами и мензурками,
очень тебе пригодился для работы в анатомическом театре. Начти
с того, что лауреату Нобелевской премии Иосифу Бродскому, удостоенному
также орденом Почетного легиона, премией Флоренции и мантии многих
университетов, покоряя высокие снежные вершины поэзии, приходилось
осаждать ''коротко стриженную, миловидную крепость'' в твоем лице,
но крепость пала под Довлатовым. А также в отношении прозаика
Федора Чирского, удостоенного в Париже премией Даля. Что он находился
в долгом поиске тебя, несравненной. Он очень долго искал, но потерял.
Тебя потерял, а нашел номерок с цифрой 487. И тогда уж ореол из
лауреатов тебя никогда не оставит. Между прочим, если ты так сокрушаешься
по поводу того, что я никогда не упоминал имя Федора Чирского,
то ты не права. Как раз-то о нем я и говорил в своем интервью,
в фильме Валерия Письменного – продюсера США, за год до своей
кончины. Ты можешь послушать. В рукописях не упоминал, а в интервью
сей факт имеется. Кстати, и не забудь поведать любознательным
читателям о своем, еще одном, блистательном поклоннике, Василии
Аксенове. Ведь ты находилась с ним в таких близких и теплых отношениях!
Расскажи, что почерпнула, что заглотнула от него. Не стесняйся,
голубушка. «...Свет мой, солнышко! скажи, да всю правду доложи...».

И коль уж речь зашла о мемуарах, то заодно хочу коснуться твоих
претензий к мемуаристам. Ты прицепилась к Сосноре, который повязал
на меня галстук, которого не было. Да, согласен. Галстуком я никогда
не пользовался. Завязывал только на похороны к кому – либо, да
и, разве что, на свои собственные. Но и то, не по своему желанию.
Ну, запамятовал человек, с кем ни бывает. И годом ошибся, и слово
выписал неграмотно. Но ты тут же сетуешь, что «Довлатова
в нужный момент не оказалось», который бы сгноил человека
за такие ошибки. Но тебе-то, новоявленной, с ореолом, как-то не
к лицу «проводить раскаленным утюгом по шелковой пряди»,
так уж смаковать различного рода эпизоды. И те же разглагольствования
в отношении непьющего Игоря Смирнова. Человек, может быть, мечтал
со мной выпить, да не было возможности. Так если не в жизни, так
хоть на бумаге. А это что...? Зависть?..«Его подрядились
нет – нет да и сравнивать с Чеховым...» Смею заметить, если
и имеется сходство, так лишь в одном. Следуя твоей чеховской цитате
в письме мадам Киселевой, в ответ на критическое замечание, также
хочется ответить на попреки, как отвечал Чехов, также крикнуть,
напомнить о собственном «Я»!

В твоем разбирательстве Бунина мне бросилось в глаза, или показалось...
разве что показалось... как твое сознание вошло в одну колею с
подсознанием. А для ясности привожу твою цитату, но с другими
именами: « Вместо того, чтобы открыться, успокоить умирающего
друга, щедро вернуть ему тот алмаз, который им уже добыт, сказать,
что бессмертие уже завоевано и что он, Сергей Довлатов, может
умереть спокойно, Ася Пекуровская смолчала, с тем чтобы потом
в час холодного размышления, приписать Довлатову то, в чем в первую
очередь была повинна сама мемуарная авторша.»

Милочка ты моя, вглядываясь в твои дотошные изыскания, мне сдается,
что твоя Муза от долгого сидения в темнице, куда ты ее заточила,
пока сама занималась продажей домов в Штатах, захирела и в конец
закомплексовала. Мой-то творческий дух всегда разгуливал на свободе,
чем бы я не занимался. Он страдал только от непризнания, но не
от недостатка свободы. А твоя Муза от долгого сидения превратилась
в бухгалтершу с фрейдо-кантовским мышлением, для которой недопустимо,
как для любой бухгалтерши: подделка документов, повторения их,
смешения, а также перекрестного скрещивания. В противном случае
получается – «дракон». Да и к тому же, оказавшись на
свободе, покинув, наконец, свои застенки, она явилась на свет
божий не просто злым существом, а пропитанной насквозь ненавистью
к тому, кто посмел надышаться ее воздухом и заглотнуть слово,
принадлежащее ей. «Главным для нее было – слово. И слава.
Как, впрочем, и сейчас.» Так высказался о тебе твой благодетель
Валерий Попов. Я бы добавил – ядовитое слово. И совсем не нашлось
места для любви. Но вот уж над чем мне пришлось посмеяться от
души, так это над его апофеозном выражении, попавшем в самую точку:
«А Ася? Похоже, верила, одна, и помнила о нем, и берегла
место на Олимпе, и пригревала это местечко...» Змея на Олимпе!
Да... в самое яблочко! А вот эта весьма, весьма благочестивая:
«Но он не порывал с Асей – в литературном смысле.»
И еще одна, к слову о фиаско, о моей жене Лене. Верная и правдивая:
– «хранительница литературного процесса». Или, скажешь,
не так?

Хамство... Да, есть такое. И сейчас мне хочется сказать о том
же Евтушенко. Хотя ничего плохого о нем не думаю:

– Как мне жаль, что я умер, что меня нет. А Евтушенко еще жив.
Просто себя жалко. Вот и все.

Листаю дальше... Что это вдруг с тобой случилось? Манеры тебя
вдруг покинули. Ну, понятное дело, не возможно ведь так долго
прямехонько восседать на стуле, не прислоняясь к его спинке. Надо
же расслабиться, да и приборами можно пренебречь, если уж приметила
такую большую косточку и такую вкусную... внутри. Оглянулась по
сторонам... Никого нет рядом? И пошло ... и поехало... Ну и что
ты там повыковыривала? Ба! Какая сенсация! В результате проведения
археологических раскопок легендарных останков Дон Жуана, известному
патологоанатому Асе Пекуровской удалось извлечь на свет божий
уникальный документ Димы Бобышева. В изучении сего документа Асей
был использован ее же метод « Механизмы желаний в офтальмологическом
рассматривании экскрементов собственного мужа».

Кому я писал? Диме Бобышеву? О своих любовных похождениях? А кто
такой Дима Бобышев? Кто отбил подругу у незабвенного Иосифа Бродского?
Не ему бросать камни в мою сторону. А ты хоть знаешь, что писал
Александр Сергеевич Пушкин о своем « чудном мгновении и мимолетном
видении» в письме к другу Соболевскому? Как он высказывался о
том « гении чистой красоты «? Мне даже стыдно подумать о тех словах,
настолько они непристойны. Но вот, что, он писал ей самой, можно
и повторить:

« ...Достойнейший человек этот г-н Керн, почтенный, разумный и
т. д., один у него недостаток – то, что он ваш муж. Как можно
быть вашим мужем? Этого я так же не могу себе вообразить, как
не могу вообразить рая. Божественная, ради бога, постарайтесь,
чтобы он играл в карты и чтобы у него сделался приступ подагры,
подагры! Это моя единственная надежда!» И еще Вяземскому о Михайловском,
которое я исходил вдоль и поперек:

«Ты, который не на привязи, как можешь ты оставаться в России?
Если царь даст мне свободу, то я месяца не останусь. Мы живем
в печальном веке, но когда воображаю Лондон, чугунные дороги,
паровые корабли, английские журналы или парижские театры и бордели
– то мое глухое Михайловское наводит на меня тоску и бешенство.

И не кажется ли тебе, что Пушкин заслужил не пулю Дантеса, а значительно
раньше, пулю графа Воронцова. И не только от него, а и от многих
других почтенных людей. Так что, давай не будем обсуждать мой
аморальный облик. Но когда мы с тобой встретимся, я порассказываю
тебе много занятных историй из жизни Александра Сергеевича, после
чего тебе непременно захочется его колесовать.

Наконец подошел к вопросу:» Но кому решать?» и « Кто ответит?»

Ответит умный человек. Читатель ли? Литератор ли? Критик ли? Человек
с образованием? Или без него? Человек эрудированный, нашпигованный
знаниями или без них? Но одно несомненно, что он должен быть разумен,
а разум его, человеческий разум, не будет одурманен парами эмоций.
И еще так хотелось бы видеть в том человеке добро и способность
любить. А наилучшим ответом, я думаю, является ответ твоего весьма
почитаемого «блистательного острослова, рассказчика высшего
класса, фантазера и импровизатора, и наконец замечательного человека,
Евгения Рейна: « Но когда сейчас читатель Довлатова полагает,
что все описанное им – «правда», что герои этих записей пойманы,
как бабочка на булавку, он по-своему прав. Истинное искусство
уничтожает свой материал и становится единственным образцом духовной
вселенной». Хотелось бы лишь добавить: «Бабочка, пойманная
на булавку», превратилась в куколку, вопреки всем законам. А из
нее вышла гусеница – землеройка.

Но если ты задаешься вопросом: «Кто ответит?»– то я задаюсь вопросом:
«В чем секрет?» Секрет Довлатова, продолжающего нависать над тобой
тяжелым стеклянным блоком, вместо воздушных облаков. Почему моя
книга, оказавшаяся в руках читателя, магнетически приковывает
к себе и рождает чувство любви, любви к покойнику...? И вот последний
тому пример. Ознакомившись с моим творчеством, одна читательница
сообщила своей подруге:

– Увлеклась Довлатовым. Полюбила его. В физическом смысле тоже.

А подруга отвечает:

– А я люблю Мишу. Очень с ним счастлива. И тебе того же желаю.

Но когда я приоткрыл 600 страничные «Страсти по Достоевскому»,
то бишь... механизмы твоих желаний, то меня так замутило...ну,
ты, извини, пришлось вытошнить. Ни как не могу понять, при чем
здесь Федор Михайлович? Если бы ты ему задавала такое количество
вопросов, какое ты там задаешь, может быть, он и смог бы тебе
помочь. Но ты ведь не к нему обращаешься, а мечешься от Фрейда
к своему подсознанию. Ты же на свой главный жизненный вопрос уже
ответила, девочка ты моя. В начале ты жаловалась: «...Я довольно
много натерпелась оттого, что у меня ничего в жизни не получалось.»
А потом ты ответила себе. «...Я, кажется, обеспечила
себе все необходимое для свободного парения на крыле вдохновения,
все, кроме самого вдохновения. Конечно, игра стоила свеч хотя
бы потому, что поставила меня перед вопросом о таланте. Есть он
у меня или нет?» (Журнал «TERRA NOVA», 2005 г. октябрь)

Почему ты так себя изводишь? Ну нет у тебя таланта! Крыло есть,
а таланта нет. Как без вдохновения может быть талант? Или тебе
так уж хочется впрыгнуть в океан Таланта, не умея плавать? Пытаешься
провести параллель между всеми произведениями Федора Михайловича
Достоевского и всеми теми лицами, кто что-либо писали о нем, изображая
все это одной, так сказать, аурой, одним безмерным пространством?
И ты в этом пространстве? Как я понимаю, ты все еще находишься
в поиске, учитывая, что, позже решила приступить к очередному,
не менее титаническому труду, о Канте. Но и Кант тебе не помог.
Тогда в поиске чего? Своего таланта или осмысления чего-то другого,
в чем не способна признаться? Но если не получится, то когда мы
с тобой встретимся, а это непременно когда-нибудь произойдет,
то я тебе все объясню в двух словах. Потому как у меня имеются
опасения, что после Канта ты возьмешься за Сократа или Платона.
А здесь, где я теперь нахожусь, я часто их вижу. Иногда прогуливаемся,
беседуем, порой даже выпиваем вместе. Между прочим, они хорошо
знакомы с Его сестрой, ну этого... самого... ну... за которым
ты гоняешься.

Но что я заметил, и здесь, в «своих механизмах» ты цепляешься
к людям на счет повторений. «Зацикленность Вико на собственном
опыте была вынужденной. В отсутствие читателя ему ничего другого
не оставалось, как писать и переписывать собственные мысли».
И как до тебя не может дойти, что вся наша жизнь состоит из повторений
и возвратно-поступательных движений. И это наблюдается не только
для зачатия самой жизни, но и для всей вселенной, где зародилась
сама эта жизнь: – сжатие в точку, взрыв, расширение и снова сжатие.

Хочу дать совет. А может, произведения по Достоевскому и Канту
ты перепишешь в брошюры? И по медицинским учреждениям разбросаешь,
типа психоневралгических диспансеров. А что? Люди там тоже читают.
Не для студентов же, с их развитием, ты эти книги написала?

Пожалуй, мне следует закругляться. Да и устал к тому же, сам,
от этого длинного письма. Просто так надеялся на встречу... и
столько всего накопилось... что не удержался написать. Ну, да
ничего, все впереди... А на прощанье, спою-ка и я тебе одну песенку,
которую написал один маленький, незаметный человек.

Поверьте, наблюдать за вами – мне  не в удовольствие.
Ну, что вы пыжитесь? В вас надуваться нечему.
Пятном следы ума. Талант? Его и вовсе нет!
Задатки? Есть в одном... быть незамеченным.
Надеюсь, самомнение еще не мания?
Поймите, наконец, вы человек обыденный.
Вам не дано ни слыть, ни привлекать внимание.
Хотите, научу, как жить невидимым?
        Ну что вы смотрите так зло по сторонам?
        Ведь вы ж не барин, чтоб с утра винить слугу
        За слишком серый быт, за неуспех у дам!
        При чем тут зеркало? К чему втирать бальзам? -
        Вам все равно не скрыть лица. А я могу.
        Ну, что? Узнали? Невидимка я. Ку – Ку!
От нас, от невидимок, не утаишь порока.
Возьмем тщеславие. – Самообман завистника
К чему вам эта маска? Вам с ней одна морока.
Соблазну не помехой фиговые листики.
Вам места нет среди светил и вас обидели?
Так все это, как ни крути, – удел опознанных.
Зато свобода быть собой – для нас, невидимых!
Решайтесь! Помогу! Вопрос – не поздно ли?
Ну что вы смотрите так зло по сторонам?
       ............................................................
       ............................................................
       ............................................................
       ............................................................
       Ну, что? Узнали? Невидимка я. Ку – ку! 

До встречи. Сергей Довлатов.