Проза

/очень короткий роман/

Начало

Продолжение

ИЗУЧАЙТЕ ОКРУЖАЮЩУЮ МЕСТНОСТЬ

Вы прочитали в этом номере журнала о том, как царицынские юннаты
готовятся к разведочной экспедиции. Прежде всего, надо достать
карту, хотя бы самую простую. Такую карту можно перечертить в
райземотделе. Каждый должен познакомиться с долинами ближайших
рек, побывать в близлежащих сёлах, осмотреть поля, заглянуть в
леса. Нужно познакомиться и с местным производством.

Карту всегда держать при себе. Осматривая местность, проверяйте,
так ли нанесена она на карту. Если нет, внесите свои исправления.
Этот дом ещё есть на карте, но скоро не будет. После третьего
этажа уже начинается небо, такое низкое сегодня и тяжелое. Часы
идут, а времени не стало. Тихо. То ли утро, то ли сумерки. Немного
страшно подниматься выше, очень уж хрупко всё под ногами. Словно
ветром разметало по комнатам старые бумаги: чьи-то тетради, листы
из учебников, много-много старых газет, журналы «Юный натуралист»
за 1935 год, раскрытая книга на главе – «Сварка в космосе», фотографии,
фотографии... Вот одна, забавная с виньеткой:

«Привет из дома отдыха им. 18 партсъезда!»

Три главных достопримечательности, каждая в витиеватой рамочке:

Корпус № 8, Беседка , Гадючья балка.

Страшненькая девушка в платке – «Люся в Дубках»

А вот другая: Налысо стриженная девочка сидит на больничной кровати,
в руках – цветы. Барбатус – так эти цветы называются. Лето, значит,
было тогда, барбатус в июле цветёт. Интересно, дождливое или нет?
Дождливым летом в Москве очень грустно. Только в постели весь
день и лежать с книжкой, где-нибудь на даче и слушать, как вода
по желобу течёт, льётся на мокрые кусты под окном. Люди здесь
жили. И куда делись? Невероятно. Вон сколько пуговиц рассыпано
по полу. Я их собрала немного и в карман положила, на память о
чужих истлевших одеждах. Пуговицы более живучи. Эта вот, чёрная
гладкая наверняка от «пальто композитора Глиэра»/ так мы когда-то
называли этот стиль одежды, – нечто тяжёлое, драповое с ватными
плечами и двубортной застёжкой, вне времени и моды/ Оно было сшито
для Михаила Семёновича ещё до войны в городе Зарайске. Потом его
уже здесь, в Москве, носил его брат Аркадий Семёнович. После его
надевал, но не часто, только в сильные морозы сын его, тоже Михаил.
Потом пальто отдали мужу соседки Паши, тот его уж не берёг и часто
валялся в нём, пьяный. В нём его и нашли спьяну замёрзшим, зимой
в 79 году. Паша отпорола пуговицы, а пальто отнесла на балкон,
накрывать картошку. Там оно и валялось. Весной на нём окатилась
кошка к большой радости всех детей второго этажа. Что я про чужое
пальто раздумалась, своё-то собственное ничем не хуже. Всё прошлое
лето накрывалась им вместо одеяла, там, в деревне, и так оно мне
понравилось, что перешила его потом и вот ношу, и не скажешь,
что из столетнего материала, очень стильно.

Странное это было лето. Жила в чужом доме, тщетно пытаясь проникнуть
в судьбы его прежних обитателей. Непрерывно косила тупой косой
траву в запущенном огороде, чтобы было меньше комаров. Но трава
росла со страшной силой снова и снова. Настоящая трава забвения.
Возле колодца часто казалось, что кто-то смотрит в спину. Шелестели
вётлы и ветер приносил иногда сильные дожди. Они шли косой стеной,
ломая ветки и обрывая провода. Сумерки наступали внезапно, но
закатившееся солнце продолжало светить красноватым светом, как
будто из-под земли. Во дворе каждый вечер появлялась бесноватая
собака с обрывком веревки на шее. Я кидала ей хлеб,– она не брала,
а всё скакала вокруг, не то ластилась, не то наброситься хотела.
Звуки и шорохи в доме меня не пугали, это были пустяки, по сравнению
с космическим ужасом, которым была полна эта местность. Она мне
казалась какой-то природной аномалией, скромно затерявшейся среди
кукурузных полей. Но, как не странно, работа шла очень хорошо,
словно по чьей-то воле, этюды выходили один лучше другого и это
состояние было жалко прервать отъездом. Терялся счёт дням и неделям....
Положив под подушку топор и укрывшись старым драповым пальто,
засыпала и видела нежные сны: Звенигород, дачный золотистый день,
мост через реку и стакан малины, пересыпаемый в газетный кулёчек...

Холодно. И потерялась перчатка, и страшно. Дверка печная в стене
еле заметная под слоем краски. Открыла, заглянула – пусто.

ВСЁ СГОРЕЛО ДАВНО

Он сердится и курит. Его раздражает, что я здесь торчу задумчиво.
Он нормальный и пошёл сюда со мной не по собственному желанию,
а по привязанности. Так было со многими. Я шла по невидимым им
следам, а они за мной, как под гипнозом. Я читала никем не написанные
книги, по обрывкам и обломкам , а они терпеливо ждали, они все
меня терпеливо ждали, думая: «Когда ж тебе надоест», -и ни один
не дождался. Сейчас мы уйдём отсюда и он вздохнёт облегчённо.
Сейчас, сейчас, уже уходим.

8.

Варшава. Шаг навстречу, наверное, первый и последний шаг назад,
в прошлый сюжет, оставленный в момент кульминации. Кончается декабрь.
В среду у меня встреча с двумя дамами из домоуправления с фрау
Winter / / /зима/ и фрау Streng / суровая/. Я им сообщу, что покидаю
их владения и отправляюсь туда, где мне может быть будет теплее.

Ну, катись, катись яблочко по серебряному блюдечку, покажи мне
скорей, где он, что делает?

А ничего не делает, в поезде едет Москва-Варшава, с проводником
разговаривает, просит ручку у него, говорит: хочу записать свои
мысли.

Проводник удивляется: ёбнутый, какой-то, мысли ему записывать.

В купе двое соседей, один спит – другой покурить вышел. В окне
– снежный декабрьский день: поле небо посадка поле небо шлагбаум
пустая дорога поле небо ......

«Со мной происходит что-то страшное, одним словом , это всё глюки,
знакомые с детства. Просто какие-то обвалы земли, как будто кусок
берега, оседая, падает в воду. Вчерашний вечер был посвящен хиромантии.

Похоже, природа «одарила» меня кое-чем, но судьба уготована не
весёлая и срок не очень большой. Похоже, я словил все шишки, ухабы
и колдобины, но, тем не менее, ухитрился прожить веселее чем...
но твоего появления я не нашел на руке и поэтому признал это чудом.
»

В рюкзаке у него хлеб, завёрнутый в газету, бутылка водки, тёмно–
серый свитер ручной вязки.

«Как поживаешь ты? Помнишь обо мне?

Дверь закрывал, замок щёлкнул и в памяти вспышка сразу. Недавно,
проветривая, обнаружил на косяке рисунки карандашом; рисовал от
нетерпения, ожидая тебя, чтобы открыть дверь и скорее впустить
и .... Опять глюки. В основном – это сине-голубое пятнышко или
много таких же как бы электрического свойства. Белые неподвижные
пятна – круги это понятно – «сильфиды», а что синее – не знаю».

НАПИТОК КИВИ

На столе вермут, апельсины, печенье, водка, чёрный хлеб на газете.
Новый год на «Острове сирен». По твоим часам он уже наступил,
по моим – ещё нет, а по местному времени – вот-вот наступит. Оранжевые
стены, оранжевые шторы, оранжевые одеяла на скрипучих кроватях.
Горячий цвет!

«Остров сирен», что на Висле: Назвижко пана? На кили дни? Проше
бардзо, то пана клуч, покой 115 на концу корутарца.

Ветер гонит снежную пыль по гололёдному асфальту, вдоль трамвайных
рельс и пустых тротуаров. Как мне знаком этот пейзаж, я здесь
впервой, но всё это было, было, было. Пустой город новогодним
утром. Цветными лампочками украшены «склепы», и в витринах рядами
стоят большие бутыли с зелёной жидкостью. Напиток-киви. Самый
модный напиток Варшавы. Приятный вкус, тропический эвергрин, сделано
в Англии. Смотри, даже в астролябии Коперника пустая бутыль бьётся,
трепещет на ветру, катается по орбите. Домой, на «Остров»? Позвал
охотник Сирену замуж и стал с ней жить на берегу, вот на этом
самом обледенелом холме и поселился. Это было так давно, что не
было ещё Варшавы, а только блекитна Висла, й злотный пьясек надбрежежный

Прошу, една Киви, чтобы вермут разбавить. Холодно на железных
кроватях под тремя оранжевыми одеялами.

Холодно. Уже теплее..

«...и нет ни вчера, ни потом. Время рухнуло. И они цветут из развалин...»

9.

«...Отгадай, где я? На Маяковской. А отгадай, что я делаю? Ремонтирую
машину. Зима, час ночи, ветер и холод.

У меня порвался трос сцепления. Это – самая левая педаль. Несмотря
на то, что «сцепление» – оно, педаль – женского рода, и основная
черта её характера – безразличие. Трос – это такая стальная верёвочка,
на концах которой есть два шарика, за которые цепляются педаль
с одного конца, и рычаг– с другого. Трос порвался на самом кончике,
и это давало мне шанс что-то сделать, хотя и без инструмента и
нового шарика. Я решил немного заплести конец троса, чтобы было
хоть за что-нибудь зацепиться, но места оставалось очень мало,
меньше двух сантиметров. Я слегка согнул середину и начал оплетать
её боковыми нитями. Получилось что-то напутанное, похожее на кулак,
я хотел, чтобы усилие этот «узел» не распрямило. Раз, два, три
– и всё оборвалось! Но теперь порвалось в другом месте, но там
проволока, и это поправимо. Мне трудно описать словами форму этого
узла, но думаю, что он как нельзя лучше показывает моё положение.
Я своими руками сделал модель своего настоящего».

10.

НАСТОЯЩЕЕ?

Полёт из сегодня в сегодня. Нет ни прошлого, ни будущего, а одно
лишь вечно длящееся настоящее. Десять часов прошло, а всё полдень!
И солнце в зените! ОНА со мной торгуется: ты мне то – я тебе это.
Ты мне радость и легкомыслие, ну а я тебе город этот, музеи, мастерскую
в Сохо, mutate and survive! – нет, нет кандалы, подаренные Чехову
сахалинским каторжником мне не нужны, оставь себе для своей коллекции.
Не хочешь?! Ну и катись в свой вонючий Берлин-Zoo, да, и , между
прочим, мадам, у Вас люфт в колесе.

Несмолкаемый шум хайвея всю ночь. Пустые стены чужой квартиры,
нелепый зеркальный потолок. Его не видно в темноте, но он есть,
страшный и равнодушный, висит надо мной, как капкан для сонной
души, не уссснуть, не усссснуть – машины проносятся. Рука шарит
по чужим кассетам, коробочки пластмассовые перебирает. Эта говорит:
меня, меня возьми. Ставлю, сразу же попадаю в темноте на кнопку
«play» ну, ..........

Secret life of the plants

«....помнишь эту кассету, я нашёл её в деревянном ящике с твоими
красками, многие зеленые засохли, наверно ты их неплотно закрыла.

Весна. Весна.

Железная дорога – опасное место. Здесь свои законы и порядки,
особая пыль. Здесь есть всё, что осталось ненужным в пути и лишним
в движении: Болты, железки, банки, мусор и прочее, чего не перечислить.
Я решил совершить небольшую прогулку на свалку по железнодорожным
путям. Голоса диспетчеров, запахи дороги тревожат, унося, конечно
в твою сторону. Горелая трава. Мужики сидят попивая, ветер доносит
их смех или обрывки фраз....она ппрадала меня.... из земли лезет
мать и мачеха и какие-то красные ростки....Свалка цветных металлов
пуста. Цветной металл стал нынче дорог. Я пошел от Рижского до
Марьиной рощи, возвращаясь.

Скоро, наверное, с поверхности земли окончательно пропадёт всё,
что мало-мальски можно употребить, останется один мусор. Мусорные
отвалы, кучи, кучки иногда кажутся продолжением домов в которых
живут люди. В таких же кучах, только высоких и прямоугольных...
Вырытые ямы, шум насосов, традиционная вросшая бухта кабеля, пара
влюблённых преклонного возраста.... Пожелай мне удачи. Я нашёл
всё-таки на железной дороге плиту медную, сколько весит не знаю,
но это просто – нашёл, что искал! Ноги сами пришли. Ночью пойду,
хотя бы припрячу».

Солнце будит в крови синдром дежавю, стуча в висках воспоминанием:
неужели это было, но когда же? Солнце играет огромную роль в фотосинтезе.
И спросили бы меня: хочешь жить вечно, я бы сразу сказала: да!
Да! А в другие дни ни за что бы так не сказала – вы что, спятили?
Мне бы только то, сё успеть доделать, порядок в бумажках навести
и всё, хватит, но в такие как сегодня – нет, а лети всё прахом!
Хочу жить вечно!

«Я очень зол. Весь день не мог наладить кузнечный горн, с которым
частично связаны коммерческие программы. К тому же , ездил и не
встретил твоё письмо, что сделало меня буквально несчастным. Я
ехал понуро в метро и бесился от своей беспомощности. Разница
во времени у нас теперь девять часов, дождусь полуночи и поеду
звонить тебе. Я жду тебя каждый день, каждую минуту я готов, что
ты постучишься или появишься во дворе Банного или на улице. Пришёл
с почтамта, звонил, а тебя нет – «и стало ему ещё горше».

Доброе утро! Хотя ты, наверное, ещё спишь. Опять ставлю твою кассету:......

Я провёл замечательную операцию, стибрил из-под носа железнодорожников
лист меди и припас невдалеке. Так как он оказался весом с меня,
если не больше, / а помнишь какой я тяжёлый ?/ я не мог его быстро
поднять, я его катил, потом бросил в воду, замаскировал травой,
а следы увёл дальше. Вот так осуществляются творческие замыслы.

Солнце светит в окно, в котором не хватает стекла, который в рамке
с твоей работой, которую ты в Крыму..., который после того как....
Одно из канонических, кстати воспоминаний».

«Здесь всё дорожает, Фиджи, всё, кроме жизни. Невозможность что-либо
сделать доводит до отчаяния, но я стараюсь не сбавлять оборотов,
берусь, нет, просто хватаюсь за все, что может принести деньги,
чтобы ускорить нашу встречу...

Наше путешествие продолжается? Какая ты в своих бесконечных ускользаниях,
переменах? .. что делаешь?.. как живёшь? Протяни свои руки и поцелуй
меня...

Я неистово убирался. Вымыл всё, даже перемыл бутылки, которыми
затыкаю крысиные дыры. Я скучаю? Нет. Слов нет. Погода? То дождь,
то яркое солнце, как у нас, то встреча, то разлука».

11.

Сабвей сотрясает мой пол. Но и крыша, в общем-то, тоже не надёжна.
Суров лик богов. Есть тут один пустырь переходящий в запущенный
парк, но проходить мимо невыносимо: идёт страшная волна весенних
запахов.

Страшно не жить в такие дни, и жить страшно! Возле деревьев, как
инопланетяне, стоят проститутки в фантастических одеждах и красных
лакированных сапогах. Одиночество, тление, беспощадная новизна
ранней зелени, нежное равнодушие солнечного света, дымка весеннего
наркоза...

...but who am I to doubt of question the

inevitable being

For these are but a few discoveries we find inside

The Secret Life of Plants...

12.

Я снимаюсь в кино. Это, конечно же, seince– fiction, судя по сценарию,
хотя постоянно что-то меняется – убирается, дополняется, короче,
творческий процесс, который мне интересен только своей материальной
стороной и возможностью ежедневно есть и пить чай и продолжать
мою «Субъективную географию» . Основной сюжет такой: В пригородной
больнице одного большого города у некой Эдварды N. происходит
остановка сердца, и эта минута совпадает с минутой смены эпох,
с «дырой во времени». Так вот, её, грубо говоря, откачали, но
часы её, внутренние часы, не завелись. Через несколько лет на
каком-то богемном пати в Берлине она встречает молодого английского
журналиста, который забавы ради предлагает всем присутствующим
тест: пластиковая рыбка, которая, меняя цвет в руке, означает
разное – взволнован, влюблён, подавлен и т. д. В руках Э. рыбка
совсем не изменилась, что по шкале означало: объект– не живое
тело. (Праздная компания в восторге.)

Эта странная работа, конечно, удача, ведь платить картинами за
жильё скоро станет невозможно. В свободное время я лежу в полудрёме
на диване и мне ничего не хочется. Лето в разгаре. Жаркие городские
дни. Дверь наверху хлопнула; смеются; включают музыку... звук
падающих ботинок ... один, два, три, ...четыре. Флюиды чужой любви
влетают в открытое окно.

ЛЮБОВЬ

Меня любило одно растение. Это был кактус – «Сranzia longiflora».
и расцветал он каждый год в день моего рождения, каждый год –
в один и тот же день, и цветок его был, как большая белая звезда.
Но однажды я уехала, а кактус уже собрался было расцвести, выбросил
такую длинную стрелу. Вернулась через неделю, это была как раз
та самая, моя неделя... а он не расцвёл, стрела согнулась и засохла.
Он больше никогда не расцвёл, но стали появляться сотни мелких
колючих детей: «Вот тебе, вот тебе, не хочешь цветов, так заботься
теперь о моих детях, расти их, пристраивай, коли себе руки!» –
как бы говорил мне мой кактус.

Режиссёр инфернальный тип. Говорит на всех языках с акцентом,
а помощник у него – китаец спокойный, как статуя. Это он мне сказал,
что мне нужно играть себя, то есть не играть вообще. Да я итак
не умею. Скорей бы дело в этой фильме двигалось к развязке. Да,
там у них вот что происходит: Э. N. становится живым кабелем для
передачи мыслей, медиумной машиной, и, конечно же , как и во всех
западных сюжетах : money, money, money...

Cиница в гости залетела с асфоделевого луга. Совсем не боялась,
чирикала, на картины садилась, рассматривала. Это всё дела «равноденствия».
Кто-то из моих меня навестил, пока я размышляла о том что значит
быть идеальным проводом: быть вялым, настолько расслабленным,
почти без чувств, без воли своей, без личности «в искусстве» как
безымянное растение в общем процессе фотосинтеза?

... трава растёт ... трава растёт о том... трава растёт о том,
что всё забыто и расцветает нежно самосев, и новой эры лёгкий
серебристый – пятак упал, подпрыгнул, зазвенел....И может в сердце
вовсе нету страха, а только маятник туда – сюда... Трава растёт
о том, что всё – утрата и новые роняет семена....

(Окончание следует)