Проза

Сегодня утром, в субботу, я проснулся как будто не по своей воле. Я
долго сплю в субботу, но сегодня как будто кровать меня
подбросила в воздух. Я вскочил и почувствовал, что в квартире
чем-то сильно пахнет. Газ-не газ? Не газ. Сладкий запах, как
будто супом пахнет – кюфта бозбаш (такой суп). Я побежал на
кухню и хотел посмотреть, может, это мама рано встала и
сварила бозбаш? Но в коридоре вспомнил, что мама уже лет пять как
умерла, и с тех пор в этой квартире не варили бозбаш. На
кухню всё же дошёл просто проверить, но там никого не было:
только стакан с холодным вчерашнем чаем стоял на столе. Но
запах был, всё равно был. Может, соседка варит с утра? Надел
финки в ванной и вышел на лестницу(лестничную площадку). Но на
лестнице как всегда пахло мусором, а не бозбашем. Зашёл в
квартиру и снова запах тяжёлый и вкусный. Решил не обращать
внимания на запах, а просто пойти на балкон и покурить. Когда
же я шёл на балкон через мамину комнату, то взглянул на
фото, где мама и папа раскрашены чёрным фиолетовым и жёлтыми
цветами, не улыбаются и боятся фотографа. А под этим фото
висит другое – моего дяди Фархада, маминого младшего брата. Он
младше меня на этом фото. Он совсем не боится фотографа и
немного улыбается. Он вообще никого не боялся, поэтому его в
один день убили ножом в живот. И друзья привели его к нам
домой всего в крови, но он ещё не умер. Потом скорая помощь не
приезжала долго, и кровь у него вся вытекла. Я тогда был
маленьким и в первый раз видел столько крови. Дядя Фархад меня
любил, всегда брал с собой во двор к друзьям и его друзья
тоже думали, что я просто младший брат, а не племянник. И в
кафе брал, и на бульвар, и научил бросать в землю нож. В тот
день он держал меня за руку всё время, пока не закрыл глаза
насовсем.

Идя на балкон через мамину комнату, я посмотрел на фото и увидел,
что мама улыбалась, и папа улыбался, и Фархад улыбался тоже,
уперев руки в бока. Я увидел это и подумал, что всё ещё сплю,
и что мне это кажется.

На балконе бозбашем не пахло, а пахло влажным летним бакинским
утром. Я курил и думал, что давно я не готовил обед дома, что
кушаю в шашлычной, на работе или у друзей. Я вдруг понял, что в
моей квартире в этот субботний день нужен настоящий бозбаш!
Так я думал и решил, что сейчас же пойду на базар, куплю
все продукты и сварю его, как его варила мама. И проходя
обратно мимо фотографий, я заметил, что они всё ещё улыбаются, и
улыбнулся им тоже.

А на базаре около синих железных ворот, прямо у входа, меня окликнул
Имран-ами, продавец бумажных мешков.

«Тахир, возьми вот этот мешок» – сказал он и протянул мне бумажный
мешок. Я взял мешок из пальцев, обмотанных чёрной изолентой,
в удивлении.

«Имран-ами, зачем мне бумажный мешок?»

«Иди-иди » – сказал он, махая на меня рукой.

И я пошёл, и подумал про себя, что давно уже на базаре не видел
бумажных мешков, и что они исчезли даже позже, чем исчез с
базара сам Имран-ами, у которого я в детстве покупал конфеты и
фирменные сигареты. Я даже слышал, что он умер, но сегодня он
был на базаре и дал мне мешок.

А потом меня ноги понесли туда, где продают зелень и старый
зеленщик, положил в мой мешок сары кёк, кешниш, джефери, пакетик
сушеной алычи и мяту. И лук –лук большой, и картошка оказалась
в бумажном мешке.

А когда я проходил мимо мясного ларька, то один мясник, которого я
знал давно, и которого тоже не видел давно, подмигнул мне и
подозвал меня. Я подошёл к прилавку, где стояло несколько
покупателей, а он, не обращая на них внимания, дал мне в руки
пакет с холодной мякотью и пакетик поменьше с жиром и ещё
пакет с твёрдой костью, подмигнул и сказал:

«Привет брату! Привет Фархаду!».

Так я всё купил, а мешок казался легким всё равно, и вышел с базара
через те же ворота. Но когда выходил, то Имран-ами уже не
сидел у ворот. По дороге к автобусу я обогнал полную пожилую
женщину, которая с трудом несла две тяжёлые сумки.

«Помоги мне, ай, сын, до остановки!» – сказала она мне вслед.

Я обернулся, взял сумки из её рук, а ей отдал мой мешок и донёс её
сумки до самой остановки. Женщина не сразу вернула мне мой
мешок, а сначала посмотрела вовнутрь и понюхала, поведя носом
над мешком.

«Тмин(кумин), сынок, тмина не хватает. Без тмина нет бозбаш, –
сказала она шёпотом. – Поможет тебе Аллах!».

Тогда я вернулся и купил пакетик тмина у самых ворот базара.

А дома на лестнице у дверей квартиры меня встречала соседка
Земфира-ханум. Муж её умер, дочь с семьёй переехала в Ахмедлы, и она
жила одна со своим ненормальным сыном Илхамом. Илхам был
как трёхлетний ребёнок, всё время громко смеялся или обиженно
плакал, но чаще смеялся. Мы с Илхамом были ровесниками, и
выросли вместе. Он меня любил с детства и звал меня ТаТахи. Я
его никогда не дразнил и не обижал. Кого бы Илгам не
встречал на лестнице, он приглашал сыграть в карты. Меня тоже
всегда просил. Если я был один без гостьи, то садился на половик
и играл с Илхамом, а если я был с гостьей, особенно с той,
что приходила ко мне впервые, то я устраивал ей маленькую
проверку и предлагал сыграть в карты с Илхамом, и смотрел, как
гостья откажется? И откажется ли вообще.

Земфира-ханум встретила меня на площадке у моих дверей, а Илхам
стоял в проемё дверей их квартиры и радостно улыбался.

«Тахирчик, родной. Я беспокоюсь весь день. И сон мне очень-очень
плохой снился.» – сказала она и почему-то заплакала.

«Тахирчик, я не могу до Севиндж дозвониться с утра. Они должны быть
дома. Я не могу дозвониться» – сказала она и заплакала ещё
сильнее.

Илхам в дверях начал показывать на неё пальцем, подражать её плачу
«Э-э-э-э-е Э-э-е-е-е», и смеяться самому себе.

«Тахирчик, очень прошу, поезжай в Ахмедлы и привези мне хорошую
новость. Успокой моё сердце», – плакала Земфира-ханум.

«Амир, Амир тоже приходил во сне и улыбался, – всхлипывала Земфира-ханум. –

И обед ему просил приготовить!».

«Неужели меня Аллах заберёт! Что с Илхамом будет тогда? Зачем Амиру
обед там нужен? Он не знает что я здесь с Илхамом?» – рыдала
она.

Илхам, услышав своё имя, перестал передразнивать мать и притих.

Я молча дотронулся до руки Земфиры-ханум. Когда моя мать долго
болела, она всегда помогала и приходила. Я мог работать, зная что
кто-то зайдёт в дом несколько раз и проведает мать, и
позвонит мне если что. Муж её покойный, Амир, всегда нам помогал.
А теперь я – один мужчина на обе семьи и помогаю им тоже,
как могу. Тяжело Земфире-ханум одной с Илхамом.

«Хорошо, Земфира-ханум. Успокойтесь. Я поеду. Дайте только мешок
оставлю на кухне.»

«Нет! Дай мне мешок. Я сама положу! А ты езжай, родной, езжай
скорее», – сказала Земфира-ханум.

Она взяла мешок у меня из рук, и край его оказался прямо у
заплаканного лица. Земфира-ханум принюхалась.

«Ох! Пахнет бозбашем, Тахирчик. Ты что, готовить собрался?» –
улыбнулась она сквозь слёзы.

Я кивнул в ответ.

«Я тебе приготовлю бозбаш! Ты езжай, не волнуйся. Я тебе бозбаш
приготовлю, вернешься – на столе будет стоять! Езжай, мой
родной».

И я поехал в Ахмедлы. У дочки Земфиры-ханум, Севиндж, всё было в
порядке, просто не работал телефон. Севиндж меня напоила чаем.
Я посидел немного, выкурил сигарету, расспросил о том о сём,
и уехал домой.

На нашей лестничной площадке густо пахло свежим бозбашем . Запах шёл
от моей двери. Не заходя к себе, я постучал к
Земфире-ханум. Дверь была приоткрыта. Наверное, она бегала туда-сюда и
просто решила не закрывать дверь. Я вошёл и позвал

«Земфира-ханум!».

На зов вышел Илхам. Он очень обрадовался, увидев меня, и пропел на
своём языке: «ТаТахи, каты!» – доставая из кармана старую
колоду карт.

«Нет, не сейчас, Ига, – ответил я – Мне нужна мама! Мама!».

«Мама! – Илхам показывал рукой в сторону моей двери и продолжал
молить. – ТаТахи, каты! Каты!»

Он вышел за мной на лестничную площадку, обогнал меня и уселся на
пол спиной к моей двери, загородив её. Я постоял немного,
решил, что сыграю один кон и сел напротив него. Илхам стал
раздавать карты по одной. Иногда он заглядывал в мою карту, перед
тем как сдать мне её, потом смотрел на меня и смеялся. Я
улыбался ему в ответ. Карты были сданы и мы начали игру. Илхам
заходил картой, а я должен был её побить. Если у меня не
было чем, бить, то я брал две новые карты из колоды. Илхам
приходил в восторг каждый раз, когда я в растерянности тянул
руку к колоде за лишними картами.

А я механически кидал карты, порою даже в них не заглядывая, и брал
из колоды новые.

Об игре я не думал. Что-то меня мучило и волновало, что-то,
примешанное к этому тяжёлому запаху бозбаша. Через некоторое время я
понял что моё внимание и слух были в странных посторонних
звуках, доносящихся из-за двери моей квартиры. Сначала я
думал, что это тётя Земфира гремит кастрюлями и сковородками, то
ли готовит, то ли моет посуду. Но звуки был скорее похожи
на глухой стук ложек о дно глубоких пиал, на шаркающие шаги,
на женские тихие смешки и на глухие мужские голоса.