Жизнь как есть

По воспоминаниям Аванесовой (Кузьминой) Александры Васильевны, участницы Великой Отечественной войны, с 1940года до окончания войны проработавшей в госпиталях Таллинна и Ленинграда медицинской сестрой, награжденной Орденом Великой Отечественной войны, медалями « За боевые заслуги» и «За оборону Ленинграда». Это один из ее рассказов о Таллиннском переходе 1941 года, непосредственной участницей которого она была.

Факты истории

Одной из самых малоизвестных и малоизученных страниц Великой Отечественной
войны является так называемый «Таллиннский переход». Речь идет
о прорыве 28–29 августа 1941 года из Таллинна в Кронштадт основных
сил Балтийского флота и сухопутных войск, которые обороняли эстонскую
столицу. В Военной энциклопедии об этом переходе только упоминается.
К концу августа немцы вынудили защитников Таллинна отойти на самый
последний рубеж обороны. Уже начинались упорные уличные бои, когда
Ставка Верховного командования приняла решение перебазировать
флот и части 10-го стрелкового корпуса, которые защищали город,
в Кронштадт и Ленинград. 27 августа немцы уже ворвались в город,
а 28-го началась эвакуация наших сил. И хотя официальные источники
до сих пор продолжают утверждать, что «весь гарнизон Таллинна
был организованно отведен с рубежей обороны и посажен на суда»,
все это было далеко не так. Отход проходил под сильнейшим огневым
обстрелом противника, в большой спешке, с неоправданными потерями
личного состава и военного имущества. Приблизительно так же, с
огромными жертвами и потерями, проходил и вывод из Таллинна морских
сил. В нем принимало участие, по данным Военной энциклопедии,
100 военных кораблей и 67 транспортных и вспомогательных судов
с войсками (свыше 20 тыс. человек). По словам некоторых современных
историков – это было самое трагическое событие в истории Балтийского
флота.

«Такой ужасной и позорной катастрофы»,– вспоминал один из участников
перехода флаг-минер отряда минной обороны Гончаренко,– русский
флот не знал за всю свою историю. Такой кошмар можно пережить
только раз в жизни». Еще один участник перехода Командир дивизиона
ОВРа ГБ КБФ капитан-лейтенант Капралов писал: «Гибель транспортов
и большого количества людей – результат неорганизованности, результат
бегства, так как вооруженные корабли ушли вперед, оставив транспорты
на произвол. Имелась возможность послать хотя бы три истребителя,
которые не дали бы бомбардировать транспорты, но этого сделано
не было, и авиация противника безнаказанно транспорты разбомбила,
где погибли тысячи людей».

В предчувствии того, что уходить из Таллинна все равно придется,
24 и 25 августа из города отправляют два транспорта с ранеными,
поскольку с ними сложилась катастрофическая ситуация. Таллинн
хоть и являлся Главной базой флота и столичным городом, но поток
раненых буквально захлестнул все медицинские учреждения: не хватало
ни персонала, ни медикаментов, ни мест. Поэтому вывоз раненых
являлся одной из самых актуальных проблем. До 23 июля их, главным
образом из армейских частей, эвакуировали по железной дороге.
27 июля противник занял железнодорожную станцию Тапа и, таким
образом, перерезал единственную магистраль на Ленинград. Теперь
оставался только водный путь.

К этому времени в распоряжении Балтийского флота имелся лишь один
санитарный транспорт «А. Жданов», который был оборудован для перевозки
700 раненых. Также для перевозки раненых соответствовали требованиям
теплоходы

«В. Молотов» и «Сибирь», которые с этой целью вызвали в Таллинн.
Остальные транспорты, назначенные для вывоза раненых, представляли
собой товарно-пассажирские суда, в срочном порядке очень примитивно
оборудованные по указаниям отдела воинских перевозок.

Сам процесс эвакуации испытывал большие трудности из-за нехватки
медицинского имущества и медперсонала, который не возвращался
вновь в базу после перехода в Ленинград. Первую партию раненых
отправили 11 и 12 августа на судах «В. Молотов» и «Аурания», а
затем 18 августа еще 890 человек на транспорте «Сибирь». Правда,
не все места на этих судах занимали раненые и больные. Перевозились
женщины и дети, в основном семьи офицеров. Так, на «Сибири» находилось,
кроме 900 раненых, 400 гражданских лиц. Безусловно, отправка семей
военнослужащих в Ленинград самым благоприятным образом сказалась
на состоянии офицеров. Однако в Таллинне на 23 августа оставалось
еще более 5500 раненых.

***

Наша молодость была не длинной,

И покрылась ранней сединой.

Нашу молодость рвало на минах,

Заливало таллинской волной...

О..Бергольц

Как в кино повторного фильма, проплывают передо мной различные
эпизоды, свидетелем или участником которых я была, возникают фигуры
и лица командиров и товарищей – живых, хотя большинство из них
уже ушли из жизни.

1940 год. Мы с подружками учимся в техническом училище при Петродворцовом
часовом заводе. Нас учат как обтачивать камни, как их шлифовать,
пилить, сверлить, а ведь корунд – он очень твердый, неподдающийся….
Очень сложно. Но мне нравится ощущать себя свободным человеком.
У меня теперь будет специальность!

В воздухе пахнет войной. И мы вместе с рабочими специальностями
приобретаем еще и военные специальности санинструкторов, а также
нас учат стрелять, обороняться, тренируют как курсанток военных
училищ.

Ура! Наконец-то мы работаем на заводе. Я обтачиваю камни, мне
доверили трудный и ответственный участок. На меня уже обратил
внимание мастер, и скоро мне дадут более ответственную работу.
Все это очень нравится. А, кроме того, я за это получаю полноценную
зарплату, могу теперь помогать своей семье. Да, действительно
меня заметили, но перевели в другой цех распредом работ. Я сама
стала планировать необходимую работу для других. Была еще самым
младшим распредом, но в мыслях я уже видела себя старшим распределителем
работ. Мне нравилось ходить по цеху и давать задания. Я уже была
на ступеньку выше всех своих подружек. И вдруг мне сказали, чтобы
я пришла в Комитет комсомола.

Я побежала туда, а сердечко готово было выпрыгнуть из груди: что-то
они мне скажут, наверное, будут хвалить за работу. Я натянулась
вся как струна, прихорошилась и стала ждать своей очереди, так
как там я была не одна.

А в Комитете комсомола мне сказали, что я направляюсь как комсомолка
на работу в госпиталь в качестве хирургической сестры. Я стала
говорить, что я же ничего не умею. На что мне секретарь ответил:

– Тебя учили в училище, там ты будешь не одна. На сборы сутки.
С собой взять зимнюю и летнюю одежду, одеяло и подушку. Сбор в
9.00.

Нас привезли в Таллинн. Проинструктировали как себя вести: не
разговаривать между собой по-русски, если увидим кого-то в гражданской
одежде, из госпиталя не выходить, ни с кем не общаться. Меня определили
на работу в Военно-морской госпиталь. Работы никакой не было,
раненых не было, иногда привозили с кораблей военных с мелкими
ушибами и ранками. Мы готовили перевязочный материал, заготавливали
тампоны. В общем, шла спокойная и размеренная жизнь.

И вдруг как гром среди ясного неба, хотя мы все время ждали этого,
нам сказали, что началась война.

Итак, начался новый этап моей жизни. Шел уже июль 1941 года. В
городе еще продолжалась обычная жизнь и по утрам из наших окон
было видно как люди струйками растекались по узеньким извилистым
улочкам Таллинна, спеша на службу, в магазины, на встречи с друзьями,
и даже на пляже еще спокойно загорали отдыхающие. Но на душе все
равно было очень тревожно. Уже приближалось к нам совсем близко
грозное железное дыхание войны. По-прежнему на столах стояла сирень,
кругом была сытая и спокойная жизнь, чем-то напоминающая курорт,
и если бы не тревожные известия в газетах и по радио, то и не
скажешь, что где-то там бомбят Киев, Москву, Ленинград. Все время
думаю о доме: как там мама, отец. Сводки очень тревожные, они
вызывают одновременно гнев и ярость:

– Сволочи! Они еще ответят за это! Мы заставим их так же плакать
и переживать!

Из дома никаких известий нет. Почта не работает. Москву уже бомбят
фашисты третий раз.

Вот и до нас донеслись звуки войны: прорвавшись к рейду и кораблям,
фашистские самолеты сдали бросать бомбы. И теперь мы уже не только
слышали, но и сами видели войну. Война, как нам казалось тогда,
подбиралась к Таллинну незаметно. Как ядовитая змеюка, она подползала
крадучись, чтобы смертельно и безжалостно ужалить. К середине
августа уже стало привычным слышать днем и ночью раскаты корабельной
артиллерии, которая вела огонь по противнику. Мы видели взрывы
вражеских снарядов, видели столбы белой воды, которые, казалось,
поднимаются прямо к небу. И очень скоро враг был уже у древних
стен Таллинна. Город стал суровый и неприветливый: учреждения
уже перестали работать, закрылись магазинчики, на улицах появились
баррикады, были видны пожары, в воздухе стоял запах гари, который
не исчезал даже ночью. Таллинн был как огромный факел: горели
склады и цистерны с бензином, этот факел, наверное, было видно
и в Финляндии…

Война, война…, она изменила все: сразу же появились раненые, стало
не хватать подготовленных тампонов и перевязочных материалов,
все кружилось и вертелось, времени ни на что не оставалось. Работали
практически сутками с небольшим перерывом на сон, а немцы все
подступали и подступали, все ближе и ближе к Таллинну. Каждый
день нам сообщали, что враг уже где-то рядом с нами, и каждый
день это расстояние сокращалось на несколько десятков километров.
И вот 25 августа к вечеру уже стало известно, что немцы перешли
в атаку уже в прибрежной части Таллинна. Начался обстрел из артиллерии
и тяжелых минометов рейда и причалов порта. И настал момент, когда
город уже был полностью окружен немцами, которых отшвыривали только
мощные калибры артиллерии кораблей, скопившихся на рейде.

И так, он наступил этот день, 25 августа в 1941года,
который перевернул не только мою жизнь. В этот день началась подготовка
к переходу основной части кораблей Балтийского флота из Таллинна
в Кронштадт и Ленинград, получивший впоследствии название «Таллиннский
переход». В ходе этой операции людские потери советского флота,
гражданских моряков, красноармейцев и эвакуируемых из Эстонии
во время Таллиннского перехода более чем вдвое превысили потери
Русского флота в Цусимском сражении.

Нам объявили вечером 25 августа 1941года, что начинается погрузка
раненых на транспорт, который пойдет в Кронштадт. Пароход назывался
«КАЛПАКС» (KALPAKS), и он шел под номером ВТ-524 в конвое №1.
Он носил имя полковника– латыша Оскара Петровича Калпакса (1882-1919).
(О. Калпакс отличался личным мужеством и организованностью, за
что и был удостоен офицерского ордена Святого Георгия.) С самого
начала Великой Отечественной войны все действовавшие суда стали
именоваться военными транспортами под соответствующими номерами,
а поэтому наш пароход назывался просто транспорт № 524.

Началась погрузка, все завертелось, закружилось, забурлило. Нужно
было всех раненых устроить на транспорт так, чтобы было всем удобно
добраться до Кронштадта. На транспорте были устроены временные
полати в 2 яруса, поэтому мы, девчонки, старались тяжелораненых
уложить на нижнюю полку, а легкораненых, и тех, кто хоть как-то
мог передвигаться, устроить на 2-ой ярус. Только к 17 часам 27
августа была завершена посадка людей и погрузка оружия и снаряжения
на боевые корабли и транспорты. Нам приказали двигаться, но двигались
мы как-то странно, все ходили и ходили в гавани по кругу. Когда
раненые спрашивали у нас: виден ли уже Кронштадт, то мы отвечали,
что уже виден. Некоторые раненые выбирались на палубу и видели,
что мы еще находимся в Купеческой гавани, рассказывали другим…,
и тогда наступала наша очередь успокаивать раненых. Перевязочных
материалов не хватало, да и чем можно было помочь в море, если
мы готовились к тому, что сразу же привезем раненых в обустроенные
госпиталя на берегу. Мы кормили раненых кашей, растягивая наш
запас на несколько дней. По норме на нашем транспорте необходимо
было разместить всего 700 человек, но погрузили более тысячи человек,
да еще поднимали с моря, с тех транспортов, которые попали в бомбежку.
Все были на своих местах, а мы все ждали и ждали, когда же подойдет
крейсер «Киров».

И только около 15 часов 28 августа дня вся эскадра двинулась на
Кронштадт. Впереди и сзади нашего транспорта, казалось, что вплоть
до горизонта, шли и шли наши корабли и боевые и транспортные.
Транспорты медленно все выползали и выползали из гавани, а крейсер
«Киров» и еще несколько миноносцев, все еще оставались на рейде
и отстреливались из своих орудий по вражеским батареям. У морских
ворот в Каботажной гавани еще высилась громада старого минного
заградителя «Амур». Мы часто до войны бегали в гавань смотреть
на этого красавца.

Удивительно, но увиденное и пережитое в жестокое время 1941 года,
во всех подробностях запечатлелось в памяти. Не нужно даже настраиваться
на определенную волну: как только подумаешь о войне, так и встает
перед глазами: и горящий Таллинн, и столбы дыма, и отплывающие
из гавани корабли и транспорты, и вой снарядов, и разрывы бомб
на воде.

Память уже слабеет. Не помню зачастую даже какой была погода вчера,
могу забыть что ела сегодня на завтрак, но навечно помню имена
боевых подруг и друзей, места, где шли сражения и тех, погибших
в той войне.

На нашем транспорте народу было очень много, более тысячи человек.
Яблоку даже упасть было некуда. Суда были загружены до предела.
Ночью пошел дождь, и налетели самолеты. А мы работали и работали:
перевязывали, кормили, успокаивали. На весь транспорт нас было
всего двое: я и еще одна медсестра, которая кормила раненых.

Среди наших эвакуируемых на транспорте оказался один раненый по
фамилии Гусев, который уже тонул в Балтийском море и был спасен
нашим экипажем. Его голое тело прикрывали только чьи-то старые
порванные брюки и шинель. Он почему-то сразу проникся ко мне уважением.
Как только налетели вражеские самолеты и стали нас бомбить, он
сразу приказал мне выйти на верхнюю палубу. Когда мы с ним поднимались
по лесенке, раздался сильный удар, и из рубки полыхнул огонь.
Оттуда же поднялся человек, который держался за живот, и представлял
собой страшную картину. Я сразу же ринулась бежать к нему на помощь,
но мой сопровождающий резко схватил меня за руку:

– Шурочка, ты ничем уже не поможешь. Тебе нужно прыгать в воду
и сразу как можно дальше отплывать от транспорта. Поняла? Как
можно дальше отплывай от транспорта.

– Нет. Нет, я не могу. Я боюсь. А как же Вы?

Ответа не последовало, а я полетела за борт. Он так сильно меня
толкнул, что я действительно оказалась в воде на каком-то расстоянии
от транспорта. С бортов посыпались люди. Они все прыгали и прыгали,
а я отплывала все дальше и дальше от транспорта, который накренился
и уже наполовину ушел в воду. Я кричала и кричала:

– Мамочка, спаси меня! Я тону, помогите…

Но вокруг была только холодная балтийская вода. На мне был резиновый
спасательный жилет, но надуть я его не могла, а только все кричала
и кричала. И вдруг рядом раздался молодой, но повелительный женский
возглас:

– Перестань кричать, береги силы, никто тебе не может, только
совсем растратишь все оставшиеся силенки.

Я перестала кричать и увидела молодую женщину из соседнего армейского
госпиталя.

Она сказала:

– Держись за меня, за жилет, передохни.

На ней был одет капковый спасательный жилет. Я сразу же ухватилась
за ее жилет, и инстинктивно перестала кричать и передохнула.

Я выросла на Правом берегу Невы. Из нашего дома как раз была видна
церковь на другом берегу Невы, которая стоит сейчас на пригорке
в Ям-Ижоре. Наш дом был выстроен у самой воды, и деревья из нашего
сада склоняли свои головы прямо к воде. Мы рано весной уже начинали
купаться в Неве, хотя вода была очень холодная. Братья вытаскивали
из Невы «топляки», это такие бревна, которые плыли по реке в период
ледохода ранней весной. Часто и я им помогала, оказываясь неоднократно
в холодной невской воде, вынужденно принимая холодные ванны. Да
и просто купаться с ребятами мы начинали очень рано: как только
чуть пригреет солнышко, мы уже бежим к Неве и плаваем наперегонки.
Это-то, наверное, и спасло меня в холодной балтийской купели 1941
года.

А немцы все бомбили и бомбили… Я устремила взгляд на наш транспорт.
Его уже не было видно над поверхностью воды, и только большая
воронка из черной воды показывала, где был мой временный дом в
эти несколько последних дней.

А вокруг на черной балтийской воде тут и там виднелись только
головы, стоял крик, который сливался в единый стон. Тут и там
слышались крики и мольбы:

– Помогите, одинокие, дайте спасательный пояс, у меня дома остались
немощная жена и двое маленьких детей! Помогите, отдайте пояс,
как же они без меня выживут…

Тут и там слышались стоны и барахтанье в воде, когда более сильные
отбирали у слабых и раненых, изможденных долгим нахождением в
холодной морской воде тех, кто не мог оказать сопротивление, спасательные
жилеты… А с воздуха лился «горячий дождь пуль» из фашистских пулеметов,
которые не переставая били с самолетов. Я видела весь ужас этой
трагедии, видела, но не дрогнула, не спасовала. Я очень хотела
жить, я хотела домой к маме. Я ощущала ее теплые руки на моих
холодных негнущихся руках, а она меня все гладила и гладила, и
просила только все стерпеть и выжить. А бурные воды холодной Балтики
смыкались над головами моряков – героев, которые находили на морском
дне свою последнюю обитель.

Моя соседка и спасительница Катя взяла командование нашим передвижением
в свои руки и сказала:

– Мы должны как можно дальше отплыть от других людей, иначе нам
не выжить. Мы не будем плыть к кораблям, а наоборот будем от них
отплывать в море…

Мне оставалось только подчиниться, да я и не могла тогда принимать
никаких решений.

А немцы все бомбили и бомбили, с наших кораблей били зенитные
орудия. Под воду шли наши военные корабли и мирные суда, наши
транспорты. Падая с бортов, кричали солдаты, а с тонущих и горящих
кораблей били по самолетам наши зенитчики и пулеметчики. А мы
все плыли и плыли в сторону от всего этого. Это было плавание
в неизвестность. И доберемся ли мы теперь до Кронштадта – это
бабушка надвое сказала…

Война запала в мою память на всю жизнь, и хотя она давно уже закончилась,
но я помню все до мельчайших моментов, да и разве можно забыть
тех людей, с которыми я вместе ходила в гости к смерти. Я всегда
считала, что если с нами что-то происходит – это результат нашей
деятельности, и мы этого заслуживаем. Просто так Бог не может
наказать своего ребенка. У меня было такое восприятие судьбы.
Да, конечно, что-то предрешено, какой-то путь, но, однако, теперь
я уверена, что человек может изменить свою судьбу, перебороть
все лишения.

Мне казалось, что это длится вечно: я держалась за капковый жилет
своей спасительницы, отдыхала и снова плыла. Она несколько раз
пыталась надуть мой спасательный жилет, но было очень холодно,
ни руки, ни губы не слушались. Мы уже далеко отплыли от основной
массы людей и я видела на воде только черные точки– это то тут
, то там выныривали из воды головы…

Боль и холод во мне переплавились в нечто более ценное: в опыт.
Именно тогда, в холодной балтийской воде, когда будущее казалось
уж слишком ужасающим, чтобы я могла вглядываться в него, а прошлое
казалось слишком мучительным и страшным, чтобы стоило мне вглядываться
в него, в тот момент я выработала в себе способность радоваться
и быть очень внимательной к настоящему. Пусть маленькому, но настоящему,
сегодняшнему счастью. Теперь я чувствовала себя в относительной
безопасности. Каждый миг моей жизни был уже более терпимым. Я
вдыхаю и выдыхаю – это значит, что я живу, я должна жить и должна
выжить. И сжав зубы, я продолжала плыть и плыть, все вперед и
вперед.

Уже не различались крики и стоны, явно слышался на воде только
шум удаляющихся от нас кораблей. И тут мы увидели шхуны, которые
шли рядом с нами. У нас появилась надежда, что нас услышат или
увидят. Но, увы, они прошли мимо, а мы настолько ослабли, что
не могли не только кричать, но даже и шептать… Я видела, как часть
голов на воде, вдалеке от нас, устремилась к этим эсминцам, но
они только попали в водоворот, и на воде стало меньше точек. Наше
спасение, которое было так близко, прошло мимо нас…

И снова наступило оцепенение: я одна, одна в море, мы никому не
нужны, нам никто не поможет. Все, кто пережил морскую катастрофу,
знают, что холодная купель примиряет с гибелью. После нескольких
часов плавания конец кажется освобождением. Смерть наступает,
когда истощаются силы, а истощение сил наступает безболезненно
и сопровождается полным безразличием. Но еще на что-то надеясь,
я плыла и плыла. В моем положении главное было – это двигаться.
Вода, много воды, кругом до горизонта одна вода и темнота. Очень
хотелось пить. Кругом была вода, а горло сводило от жажды. В какой-то
момент, как будто мираж в пустыне, всплывали в памяти фонтанчики
свежей холодной воды, что били у нас в цехе, где я когда-то работала
в начале своей юности. Нужно думать о спасении, искать в море
спасительный катер, а я почему-то думаю об этих фонтанчиках.

И вдруг в этой темноте появилась эстонская шхуна, которая медленно
стала двигаться возле нас. Я собрала все оставшиеся силы и стала
приближаться к ней. Со шхуны бросили тонкие канаты, за которые
нужно было уцепиться, чтобы тебя втащили наверх. Я несколько раз
попыталась уцепиться за них руками, но сил не было. И тогда мне
бросили канат с петлей, в какой-то момент я изогнулась и влезла
в эту петлю всем телом. Как у меня это получилось и сама теперь
не представляю, но меня стали тащить и подняли на шхуну. Слез
не было. Я лежала на палубе и молчала, радоваться спасению не
было сил, эмоций тоже не было, наступил какой-то ступор. Глаза
закрывались, но кругом были в основном одни мужчины, а я в море
растеряла всю свою одежду и на мне осталась одна тельняшка, которая
накрепко облепила мое тело. Хозяин шхуны эстонец дал мне свою
рубашку. Ее с трудом натянули на меня: у меня не осталось сил
даже на то, чтобы самой одеться, принесли стакан горячего чая.
Всех кого вытащили из воды, теперь везли на шхуне в Кронштадт.
Итак, второе мое рождение состоялось.

Когда мы прибыли в Кронштадт, то среди спасенных на этой шхуне
Кати не было. Я до сих пор не знаю: спаслась она или нет.

Намного позже мы узнали, что наш пароход КАЛПАКС» (KALPAKS),
ВТ-524 (Капитан – Э. Вейнберге был очень тяжело ранен)
потоплен в результате 47 атак немецких бомбардировщиков. Погибло
более 1100 человек, в том числе 700 раненых бойцов. Значительная
часть людей, державшихся на воде после гибели судна, была расстреляна
фашистскими летчиками из пулеметов, что увеличило общее число
жертв. Катера подобрали из воды 70 человек, в том числе 16 членов
экипажа судна. Дата и место гибели транспорта № 524 – 29 августа
1941 года, Финский залив, восточнее острова Гогланд. Корабли,
они как и люди, каждый оставляет в жизни свой след. У одних он
маленький, незаметный, а у других — большой и глубокий.

Эпилог

Потом мы узнали, что всего в Кронштадт прибыло 112 кораблей, 23
транспорта и вспомогательных судна. На кораблях и транспортах
из Таллинна было перевезено более 18 тысяч человек. Во время Таллиннского
перехода погибло 15 кораблей (5 эсминцев, 2 подлодки, 2 СКР, 3
тральщика, канонерская лодка и 2 катера), 31 транспорт и вспомогательное
судно, более 15 тысяч человек.

Балтийское море, море, в котором я погибала, было и осталось для
меня не символом смерти, а символом жизни, символом стремления
в лучшее будущее, символом надежды.

Наше поколение уже уходит, но пока мы еще живы, и пока мы еще
не ушли, наша память еще открыта для молодых. Мы помним всех своих
боевых друзей и подруг, и называем их только по имени, несмотря
на то, что им уже лет по 90.

Санкт-Петербург

Июнь 2007 года