Литературная критика

(О романе Дмитрия Быкова «ЖД»)

Реклама «ЖД» (от издательства) обещала нам в этом романе очень
«неполиткорректные» идеи, «невероятные» прогнозы «нашего будущего»,
а сам автор заранее просил прощения (в предисловии) у всех тех,
чьи «национальные чувства» будут оскорблены или как-то задеты.
Я же ничего «скандального», ничего «неполиткорректного» в романе
не нашла, а мои национальные чувства пребывали в своей полноте
и абсолютной неущемлённости, как и национальные мысли ничуть не
были сдвинуты в какую бы то ни было сторону сочинением автора
Д.Быкова. Ведь то, что представил Быков в «ЖД» принципиально не
ново. Набор анекдотов о России – фирменное литературное «кушанье»,
в котором непременно, слышите, непременно, должно содержаться
много перца, и главное, кислоты. Кислоты-яда, хорошо и качественно
растворяющей историческую реальность ради ее виртуально-утопического
образа, что никоим образом не заставит нас подозревать российских
литераторов в неискренности. Им можно верить – верить их желаниям,
чтобы все, сказанное ими о России и ее истории, было бы правдой.
И эту своеобразную правду уже не раз преподносили читателю российские
литераторы «нового покроя», вышедшие из 90-х годов XX века – Т.Толстая
и В.Пелевин, Вл. Сорокина и М.Веллер (и несть числа более «юным
дарованиям»).

Пожалуй, все началось с А.Кабакова, с его «Невозвращенца», пугающего
публику обезьяноподобными существами, производящими погромы-разгромы
на просторах отечественной истории. Давно началось. Но сколь «веревочке»
ни виться, все равно, в согласии с простейшей логикой (когда так
много оказалось продолжателей), приходится стать тенденцией. Наш
российский доморощенный постмодернизм доигрался до вампиризма.
Высосав классику известным способом симулякрирования, осушив европейские
интеллектуальные закрома травестированием, бросили писатели все
силы свои в глубь отечественной истории, чтобы высосать и ее кровь.
И чем глубже пласты истории («Кысь» Толстой – это была только
«совковая» поверхность, «День опричника» Сорокина – не бог весть
какая историческая даль!), тем мощнее «кровеносные сосуды». Тем
лучше писателю-вамп.

Любой роман требует некоторого объёма исторического пространства.
В романе «ЖД» оно изначально искривлено введением фантастического
элемента: действие его происходит «впереди» нашего времени, где-то
году в 2015-м. Потому не удивляйтесь соседству в этом тексте мобильного
телефона и докультурных легенд, персональных самолетов и дремучего
оккультизма (в последнем сочинении Сорокина было то же: его опричники
разъезжали на «мерсах» и исключительно с «мобилами»). Фантастический
«мозговой приём» позволяет автору растерзать историю на удобные
ему составные части, – с одной стороны, а с другой, – изолировать
свои высказывания от реальности, тем самым, снять авторскую ответственность
за их проекцию на все ту же реальность. Но просто перенести действие
в будущее – этого для автора – создателя очередного анекдота «про
Русь-матушку», явно недостаточно. Нужен «некоторый сдвиг по шкале»,
смещение угла зрения на 15-20 градусов, чтобы беспрепятственно
добиться нужных искажений и вместить в роман все те «мысли-феномены»,
социальные самочувствия и «славные идеи», которые выпустила на
свет современная рыночная демократия РФ.

Не ищите в «ЖД» литературы – ее там нет, если под «литературой»
понимать возможность бескорыстного эстетического наслаждения и
свободного размышления. Не более двадцати страниц порядочно-саркастического
чтения можно получить, если хорошо «отжать» семисотстраничный
опус Быкова. Все остальное – бесконечные говорящие головы, ведущие
идейные битвы всегда и всюду (в постели с любимой, на тусовках,
в армейских казармах, и даже во время «генерального сражения»).
Книга написана не для людей, а для экспертов, выдающих «фантастические
премии» (две престижные премии от фантастов Быков уже получил)
или просто «большие» (большую тоже уже получил).

Фантастический элемент позволяет автору многое: поиграть в альтернативную
историю, произведя ее «кастрацию» до требуемого «концепта». А
«концепт» таков: долгие, очень долгие столетия территория России
разделена между ее «законными» и «незаконными» наследниками –
хазарами, варягами и загадочным коренным населением. При этом
для хазар «незаконны» варяги, для варягов – хазары. А все вместе
считают «эту землю своей» и за это право собственности давно и
упорно воюют, от века к веку иссякая силами в этой перманентной
войне. Первые и вторые попеременно оказываются у власти (варяги
– более продолжительное время, а хазары – только в 20-е, да в
90-е годы XX столетия). Но и хазары, и варяги всегда угнетают
удобное коренное население, которое никогда не оказывало им (завоевателям)
никакого сопротивления, но таилось внутри себя, «сохранялось»,
а точнее медленно и неуклонно деградировало. Таким образом, из
истории взяты два «эпизода» – существование хазарского каганата
и призвание варягов, и оба возведены в роль абсолюта, определяющего
всё и вся в этом странном государстве под названием Россия.

Все начнется с гражданской войны: национальная гвардия
(варяги) вяло воюет с ЖДовскими силами. А обеим вместе противостоят
«бородачи в ватниках» – партизаны. Можно сказать, что Быков прямо
начинает свой роман с «высшей точки» войны (длящейся три года),
когда все силы собраны в «дегунинском котле», расположенным в
середине России (Дегунино пафосно объявляется «геополитическим
сердцем Евразии» и «тот, кому оно будет принадлежать, получит
власть над миром»). Сама несоразмерность масштаба места действия
(Дегунино – деревня) и самого действия (война – нечто должное
быть грандиозным) даёт автору много поводов для наслаждения собой.
Собственно вся эта канитель с гражданской войной Быкову нужна
по нескольким причинам. Ведь, несмотря на фантазмы «ЖД», все свои
«любимые мысли» автор, как писатель реформаторского периода российской
словесности, собрал с улицы. А на улице не раз будировался
вопрос междоусобиц (гражданских неповиновений, березовых революций
и прочих опасных неуправляемых настроений, вот автор и бдит, и
предупреждает).

Придумав гражданскую войну, писатель-вамп таким образом показывает
её как нечто типическое для истории России и её населения, поскольку
одна из целей этой войны (помимо застарелого спора о праве на
неё хазар и варягов) – истребление «внутреннего врага» («внешний
давно не совался в это заколдованное пространство»). Внутренним
врагом выступают для тех, кто пребывает «во стане русских воинов»,
естественно хазары (они же иногда «жд», хотя Быков не настаивает
на строгой этничности этого сокращения). Далее, война – отличный
повод, чтобы показать всевозможные отвратительные армейско-варяжские
типы (они же – «государственники»). Тут автор «отрывается» с большим
удовольствием, зарисовывая образчики «лучших традиций варяжского
генштаба»: «национальная гвардия была в плачевном состоянии –
теперь ее обращала в бегство любая банда»; «все вырождалось»;
за три года войны расстрельные команды своих постреляли много
больше, нежели потеряли в боях; руководившей этой нацгвардией
вояка генерал-майор Пауков тупо и бездарно понимал «наше русское
дело», «ненавидел всех своих офицеров и солдат» – «в этом смысле
он был истинный варяг, природный северянин, чья генеральная цель
не столько захват земель или обращение в бегство противника, сколько
максимально эффективное истребление собственных войск» (тут у
автора снова говорит свободолюбивая улица – с ее простенькой дискуссией
о наших войнах, на которых победа всегда доставалась количеством
убитых, находилась в прямой зависимости от веса «пушечного мяса»).
Прочие персонажи из армии варягов вообще недостойны внимания,
за исключением капитана-иерея Плоскорылова. Именно так – иерея.

Это у нас, в реальной жизни, Русская Православная Церковь создала
отдел по взаимодействию с армией, а вот Быков (опасаясь этой тенденции
«проникновения Церкви в государственные дела») пошел смело дальше,
слив церковную и армейскую иерархию «в один флакон», наделив своего
«политрука» Плоскорылова капитан-иерейским званием («в длинной
рясе с золотым аксельбантом»), темной сокрытой государственнической
силой, степенью посвящения (кажется, шестой) и ожидающим повышения
(следующей инициации). Власть Церкви у варягов простирается по
всем направлениям: в военных академиях открыты богословские факультеты
(такой и закончил Плоскорылов); христианские догматы, молитвы,
акафисты приспособлены для воинско-религиозных нужд («Бог наш
Один, он же Велес и другого не дано»);
естественно, христианство для истинных варягов «подлая хазарская
выдумка» (улица, улица, как ты накрепко завладела нашим сочинителем!)
Впрочем, будут еще и армейская мудрость «из сборника речений преподобного
Евстахия Дальневосточного», и «глас осьмый из свода песнопений
“Нельзя помиловать”«, и «строевой завет Паисия Закавказского»
(«Аще кто усомнится в своей воинской мощи, убояся вероятного противника,
тому позор и поругание перед лицом товарищей и три наряда на службу»).
Согласно «устава, Русь Святая есть боговыбранная держава, выгодно
и симметрично расположенная повдоль шестой части суши и красноукрашенная
от щедрот Отца, Сына и Святого духа…». Церковнославянский ловко
перебежал в армейские уставы и обряды: вместо «смирно» в варяжской
армии командовали «смиренно!» и «возили по дивизиям больше полугода»
некую живую деву Иру («русское диво, голос русского сопротивления»).
«Варяжский воинский дух» самого Плоскорылова, состоял в отношении
к солдату «как к неодушевленному предмету». Не только личность
солдата, но и вообще личность «упразднялась» идеей варяжского
государства – это, собственно, центральная (и либеральная,
и демократическая, и сугубо-прогрессивная, и чрезвычайно востребованная)
идея автора в его думах о России. Из этого главного положения
следовали константы помельче: вместо жизни – смерть, вместо свободы
– долг; ничего для человека и всё для государства, «мыслить словами
варягу… несвойственно» (очевидно этим хитрым способом «мыслить
словами» обладает только наш автор), а то, что называется душевными
проявлениями, «варяжству было искони отвратительно».

Итак, варяжство по Быкову – это сгущенная русскость, это
гипер-русские, которые не имеют никакого отношения к территории
России, к ее земле (кроме захватнического). Ради этой «любимой
мысли» текст до отказа набит русскими «побрякушками», то бишь
«русским национальным дискурсом», в котором все расставлено строго
композиционно, согласна либерального устава.
Есть тут и «чмо красноармейское», и «Аншлаг», потешающий солдатню
и «особо знатно» изображающий «ЖДов – жирных, с портфелями»; и
чистка населения, и философия общего дела, и «норманская концепция»,
и Русское Дело – «последний оплот мирового духа»; и Леонтьев,
Шпенглер, Вейнингер, Меньшиков, Ницше как «милые сердцу истинных
норманнов» (это уже для идейной улицы писано),
и Русская комната в воинских частях армии, и «чистое русское поле»,
у края которого производятся расстрелы своих; и «голос патриотического
ребенка», и «Нордический путь», и прародина санскрита, и Велесова
книга, и Гиперборея, и Аркаим, и дорогие сердцу варяжские архетипы
– особенно в цене «лизать сапоги»; и «уродливая луковица» как
«неотъемлемая» архитектурная часть православного храма, и атрибуты
«арийского нордического богослужения» (среди них – «платок, омоченный
в хазарской крови», череп, свастика, кристалл, и само «богослужение,
где молятся Яхве – «всеотцу расы нордическая», а также читают
канон Велесу «козлобрадому»), и маршал Жуков на стенке у жительницы
деревни, и патриотические «писатели-государственники», агитбригадой
выезжающие в действующую армию; есть еще Лимонов, и прохановцы
(и другие «соловьи генштаба») – в общем, всё это наш автор
не любит, а потому «сарказму» не жалеет, трудолюбиво, старательно
(хотя, попеняем, несколько всё же однообразно) переводя «непонятные
сущности» в сногсшибательные (как ему кажется) остроты и остракизмы.

Очень, очень эффектен наш автор – он красуется пышными названиями
и культурными символами, «знаковыми» выражениями и роскошными
именами, злободневными штампами и вечными истинами (впрочем, штамп
и канон у него в одной цене). Он ощущает над ними полную власть
своего пера! Сам он, конечно, не способен ни Аркаима раскопать,
ни Велесову книгу написать, ни переживать свое время всерьез и
с той болью, как это получалось у Леонтьева или Меньшикова, но
вот зато выхолостить до штампа, возвести в энную степень абсурда
то, к чему он никогда не имел ни интеллектуального, ни эстетического
отношения, «поднять ножку» рядом с значимым и значительным он
вполне может. Это у него получается весьма эффектно, что, собственно,
и отражает давно известный способ проникновения в историю, навсегда
запечатленный русским баснописцем в известной басне о моське и
слоне. И дело не в том, что нельзя посмеяться над загулом идей
в отечественных головах. Очень даже можно, если цель – понять,
освободиться от кривды ради правды. Но наш сочинитель принципиально
на это не способен. Дело в том, что русская история для автора
пребывает все время в какой-то безнадежной относительности
(очевидно, что именно такое ее состояние и удобно
автору «ЖД»). А это уже методология, против которой не попрешь
даже в «фантастическом» романе.

Методология Быкова – ее величество вульгарность, которой
доступны только низины общественной «психики» и мысли.
За что бы он ни брался в «ЖД» – за рассуждения о религиозном,
христианском, оккультном, любовном или очень человеческом – все
равно все сваливается в эти низины (в болото). И тут он ничего
с собой поделать не может – такова методология! (То же и у Т.Толстой,
и В.Сорокина). Именно методология (она-то, естественно, сильнее
Быкова) требовала от него украсить свое сочинение особенно сильными
«деталями» – такими, как «расстрелы», которые варягам «приходилось
производить лишь по праздникам, в дни особенно почитаемых святых».

3.

Описание «психологии» и «убеждений» хазар ничуть не
интереснее того, что проделано с варягами. Остается всё то же
весьма жалкое впечатление. «Хазары» – это у Быкова евреи и не
евреи одновременно (уметь надо!), а «ЖДами» кто и что только у
него не побывало: и боевая молодежная организация каганата (ЖД),
и «ЖДовский легендарный персонаж Соломон», и Жароносная Дружины
(ЖД) в стане варягов и Живой Дневник, и т.д., и т.п.. ЖД пронизано
все – от бытового до мистического. С хазарами Быков поступает
также, как с варягами (быть может, хазары все же чуть симпатичнее
варяг – у них острее чувство родины). Их (хазар) «простая и гармоничная
теория сводилась к тому, что русские не были коренным населением
России», но занимались истреблением и колонизацией народов, («Поэтому
и нет никакого движения, никакой истории», – ведь даже умирать
русским приходится за чужую землю); для них (хазар) русская история
– сплошь подтасовка (на Куликовом поле сражались хазары Челом-бей
и Пэрец-вет), Илья-Муромец тоже еврей (Эмур-омец) – до тридцати
лет был начальником стражи кагана, «пока не рехнулся и не перешел
в навязанную русами веру», а Соловей Разбойник на самом-то деле
герой хазарского фольклора Саул Ой-Вэй; Пушкин, само собой, «классический
хазар» (в общем, для хазарского идеолога издавна, очень издавна
– от былинных времен – совершенно очевиден хазарский след в русской
истории, ну, а про значительный вклад в русскую культуру со стороны
хазар вообще говорить излишне, как и о том, что «все периоды созидания
относились, увы, к нашим (хазарским – К.К.) кратковременным засильям
20-х и 90-х годов XX века, когда отдали Север Абрамовичу и Вексельбергу
и «у них сразу дело пошло». Хазары давно уже дали «сорочинскую
клятву» «никогда больше не работать на этой земле, пока она будет
чужая», и это так естественно, ведь во всех хазарских планах очевидно
одно – «ощущение чужой временности и своей вечности». Впрочем,
перечислять все «родовые приметы» популярной темы «хазарофобия»
(от Нилуса и «Протоколов» до черты оседлости) в быковском «ЖД»
скучно.

Как и в случае с варягами, все эти идеи, планы и черты (утрированно
ярко раскрашенные автором) тоже куплены у уличного разносчика.
Их распространение в 90-е годы было выгодно все тем же лицам,
как, например надежно-демократическому издательству «Локид-миф»,
выпустившему в 1996 году отменно изданную «Энциклопедию Третьего
Рейха», в которой объяснялось многое, в том числе и правильное
исполнение известного приветствия «хайль, Гитлер!». Сначала учим,
а потом начинаем бороться с «русским фашизмом» или «хазарофобией».
Но этот аспект нашей жизни скромно выпущен Быковым из виду – средства
массовой информации абсолютно невинны, абсолютно (кроме
«Аншлага») не замечены во вмешательстве во что бы то ни было в
российской истории. Только в одном эпизоде можно уловить намек
на «служение» СМИ людям: они запечатлевали как «горный житель»
Саид «непосредственно в кадре резал неверного, творил благодарственную
молитву и исчезал». Но поскольку во время повествования «ислам
из мировой религии сделался чем-то провинциальным и почти вегетарианским»,
то запас неверных истощился, заложников поймать становилось трудно,
и Саиду пришлось резать правозащитников, что и было зафиксировано
камерой. Правда, видело ли эти кадры население страны, не очень
ясно, ведь к тому времени «от страны отделилась Москва» и жила
своей особой от всех жизнью. Быть может и тут СМИ не причем? Быть
может Саид свою резню неверных снимал, так сказать, только для
«внутреннего пользования»? (Но тогда откуда же это стало известно
нашему автору – снова улица на хвосте принесла?) И такая заповедная
черта, проведенная автором вокруг СМИ (а, казалось бы, вот где
погулять свирепому пародисту!) или свидетельствует о большой аккуратности
смелого автора, или об особенной потаенной любви его к «газете-кормилице»
и «телевидению-поилице» – не берусь утверждать.

4.

Итак, к 2015 году, «Россия давно уже распалась на крошечный, все
сжимающийся центр и обильные, отдаленные колонии…», война между
противниками иссякала, поскольку «варяжство умело только истреблять,
а хазарство – только разлагать». Остается еще коренное население
и нашему автору предстоит что-то с ним делать.

Коренное население «эпохи катастроф и оскудений», проживающее
в стране по природе своей «хамской и рабской», – коренное население
вписано у нашего автора в два пространства: реальное и мистическое,
что закреплено образами двух деревень – Дегунино и Жадруново.

Дегунино – деревня особая, с ходом повествования оказывается вообще
заветной для коренного населения (можно
было бы сказать, что их земной рай, если бы они были христиане).
В деревне есть печка, что сама печёт пироги и чудесная яблонька,
что круглый год плоды приносит (даже и зимой, сразу мороженые
яблочки). Но ни хазарам, ни варягам невдомёк об источнике этого
неиссякаемого изобилия – деревня во время войны переходила из
рук в руки, и коренное население всех без устали кормило, поило
и спать укладывало. А поскольку эту деревню «так любили брать»
враждующие стороны (жратвы много), то и образовался дегунинский
котел (зачем далеко уходить от столь хлебосольно-неизбывной деревни?).
В общем, дегунинская земля рожала и рожала земные плоды, и война
ей до поры до времени была не помеха, и не обрабатывал эту землю
никто («не мучили пахотой»). То есть, предоставленность земли
самой себе – лучшее (по автору) средство плодородия (это стоит
непременно взять на заметку Министерству сельского хозяйства,
или уже взяли?).

Типы коренных дегунинцев описаны автором скупо, но по существу.
Есть тут рослая девка «с соломенной косой» (как же без косы-то!),
естественно, что она «придурковатая» (неужели видели не дурочку
с соломенной-то косой?!); есть в Дегунино «дама Травка» (она «оправдывала
свое имя, не отказывала никому», и при этом – «поговаривали» –
даже служила в дегунинской церкви в «отсутствии призванного в
армию попа»). Впрочем, не только Травка, но все дегунинские бабы
«с одинаковой покорностью пускали на постой и в койку все воюющие
стороны по очереди». Читатель, будь внимателен – не пропусти «символический
смысл» разврата: ведь коренное население тут доброе и «дряблое»!

Церковь, конечно же, здесь была «смешной и уродливой» архитектуры
(откуда коренному населению набраться вкуса?) – похожа «на пень
с грибами» (автор, впрочем, признается, что кто-то так уже называл
собор Василия Блаженного – но я уже предупреждала читателя об
уличном происхождении идей и наблюдений г-на Быкова).

С первых же страниц романа читатель извещается об особом (потайном)
русском языке, который и станет для героев своеобразным паролем
(кто его понимает или говорит на нём – тот свой, коренной). И
с ходом повествования становится ясно, что коренными были варяжский
офицер Волохов (просто до поры не знал об этом), спецагент Гуров
(он же Гурион), так как «работал» и с хазарами, и с варягами (а
на самом то деле он был сторожем при коренном населении, помогал
ему выживать). К коренным принадлежали туземка Аша в далекой Сибири
(как и все туземное население Сибири), и тетка Аши, проживающая
в Дегунино. Коренными были и васьки (это такие особо опущенные
существа, напоминающие бомжей, которых отлавливали, помещали в
васятники, а сердобольные граждане могли взять их в семью, как
берут из питомника бездомных собак или кошек). История васьки
Василия Ивановича и сопровождавшей его в странствиях (в Дегунино,
а потом в Жадруново) девочки Аньки должна, очевидно, умилить читателя
своей «трогательностью» (васьки в основном странствуют).

Но придумать столь же обширную «идеологию» для коренного населения
(с хазарами и варягами проще, там много всякого было и до Быкова
написано) оказалось гораздо труднее. Коренное население («кондовое
и неразвитое», кроткое до предела, всепростительное и терпеливое)
узнает друг друга, повторю, через тайный древний язык, который
извратили завоеватели. Так, например, известное заборное трехбуквенное
слово – на самом-то деле «слово волшебное, его призывают волки,
когда нужно принести удачу или унести врага». (Правда, не совеем
понятно, почему язык этот называется «русским», если автор не
раз подчеркивает, что само коренное население – не русское. Ну,
да не будем к нему придираться, в такой важный момент как собирание
конструкта под названием «коренное население»). Это нерусское
население с русским языком исповедует не Христа, а служит природному
культу волка. Христианство в его авторском, быковском проекте,
вообще ничего созидательного не принесло в русскую историю с ее
бесконечными неплодотворными повторениями, а тот идеальный «монастырь»
с «подлинными» монахами-ясновидцами, который вдруг появляется
на страницах «ЖД», скорее напоминает «интеллигентное» заведение
модного дзенского толка.

О коренном населении известно и то, что «смыслообразующей фигурой»
его жизни является круг (езда по кольцу, например в метро, тоже
тайный знак принадлежности к коренному населению, которое, кстати,
вообще любит строить всякие кольцевые дороги, в том числе всё
строит и строит некую железную дорогу, находя смысл в строительстве
из никуда в никуда. Но таков уж «блуд труда» – по определению
самого Быкова). С коренным населением в романе, собственно ничего
особенного не происходит, за исключением двух героев. Один из
них, командир летучего отряда варягов Волохов, испытывает в своем
роде «психологический шок», узнав, что он из коренных. И новое
знание о себе приводит его к «сильным» размышлениям: «Никто в
России не чувствовал своей ни землю, ни квартиру, ни женщину»;
русская власть всегда и при любом периоде истории в «первую голову
уничтожала собственный народ»; ненависть к жизни обнаруживалась
прежде всего «в повадках трех главных воспитателей и утешителей
человека: священников, врачей и учителей» («даже попы с отвращением
крестили детей и отпевали усопших…», а «русский Бог умел только
требовать…»). Посетив каганат, влюбившись в идейную хазарку журналистку
Женьку, просвещенный Гуровым (двойным агентом), что он, Волохов
«из волков», герой приходит в итоге к выводу: «Гуров был первым,
кто наконец избавил Волохова от главного проклятия – от любви-ненависти
к своим. Теперь их можно было спокойно ненавидеть и не считать
своими, и так же спокойно можно было ненавидеть хазар, имевших
на эту землю не больше прав, чем его родной гнусный народ». Все
ясно, идем дальше.

Другой заметной фигурой повествования в романе является упоминаемая
уже туземка Аша (ее опять-таки «трогательной» любви к губернатору
туземного административного округа, их бегству из края, их взаимной
преданности автор щедро отдает едва ли не сотню страниц, незаметно
для себя нарушая законы жанра – от миазмов сарказма переходит
к тривиальному детективу). Аша, вступившая в связь с чужим и зачавшая
от варяга, в соответствии с тайными знаниями коренного населения,
должна родить волка-антихриста, чего допустить коренное население
не может. Отсюда и ее бега, увы, с очень незначительным итогом
– она родила, убежав в горы, обыкновенного ребенка. Жаль читателя,
вынужденного (если конечно не пролистнет эти страницы) вычитывать
«мифы» о волках, даждь– и жаждь богах, в которых свято верят туземцы.

Ну какой роман без любовных историй! Это просто невозможно. Несколько
любовных пар то быстро, то медленно бороздят романное пространство
«ЖД». Особенность всех любовных историй одна: все, кто у писателя-вамп
любят (поверим, наконец, автору!) изгоняются им вон с основной
территории российского государства. О губернаторе и Аше, сбежавшими
в горы, на юг, я уже сказала. О Волохове и хазарке Женьке я уже
упомянула, – Женьку, обманув, агент Гуров-Гурион, отправляет в
загадочную деревню Жадруново (из которой никто никогда не возвращался).
Эту деревню можно понимать как «врата в иной мир», как скрытый
чёрный ход истории. В общем, уже не просто с территории России,
но и из её истории изгонит автор влюблённых Женьку и Волохова
(туда же, кстати, потом уйдет девочка Анька и варяжский офицер
Громов, в то время как его возлюбленная Маша отправится в эвакуацию
в Махачкалу, да там и останется; в чужой среде ей проще быть собой,
чем в своей Москве). А если вспомнить, что автору романа более
симпатична была расшифровка «ЖД» как «живых душ», то вывод можно
сделать однозначный. Живые души, то есть герои, в которых есть
человеческий состав, которые способны любить, – эти «души» – все,
как одна, вышли вон из истории государства российского вполне
сознательно и добровольно. Нет им, живым, в этом душном и неживом
государстве, в этой скверной, господа, истории, – нет им тут места,
нечем им тут жить.

Поскольку движение (бессмысленное) по кругу – одна (по Быкову)
из «мифологем» нашей истории, то роман завершится вполне резонно
там, где начинался. В районе Дегунино готовится грандиозное генеральное
сражение между хазарами и варягами. Естественно, подмигивает нам
автор, вы же понимаете, что в верхах давно уже обо всем договорились
(часть южных территорий отходит к каганату). Естественно, мы все
понимаем. Да и какой иной при таких «исторических обстоятельствах»
наш автор может применить прием в описании сражения кроме абсурдистского,
даже и представить трудно. В общем, противники тщательно избегают
соприкосновения друг с другом, бегая от деревни
к деревне и топча, топча бедную дегунинскую заветную землю, уничтожая
солдатским сапогом и посевы, и травы. …И земля восстала (о чем
предупреждали туземцы-волки). Ведь еще в канун сражения перестала
выдавать пирожки чудо-печь, стала высыхать яблонька. Ну а в день
сражения и сама земля пошла на людей войной – на варягов и хазар
в равной степени, поглощая или «выплевывая» километров на двадцать
их войска. Экологический исход многовековой распри позволит автору,
мне кажется, номинироваться и в какой-нибудь премии «зеленых».
Чисто и невинно звучит авторский голос: не трогали бы, мол, землю
– она бы и рожала. Руки прочь от человека! Не трогайте человека,
не пашите его «плугом» (этикой, да христианством всяким!), не
«удобряйте» человека «химикатами» (эстетикой, да идеями разными!),
не заставляйте работать, оставьте в покое, он и будет схож со
своей землёй, он и будет вполне природным и естественным человеком!

Самый простой принцип для альтернативщика – сделай наоборот, переверни!
И Быков умело и ловко им пользуется. Но сам принцип и вводит в
заблуждение экспертов, которым автор видится принципиальным, смелым
и правдивым – т.е. «неполиткорректным», в то время как он, напротив,
принял все меры предосторожности с соблюдением всей процедуры
нынешней «гигиены», заметив то, что нужно замечать, и не заметив
того, что не выгодно замечать. Например, актуальный лозунг начала
90-х «раздавите гадину!» писателем «легкомысленно» пропущен, зато
новый праздник 4 ноября весьма иронично «обкатан» в тексте… Если
отечественной культуре присуще осмысление проблемы «Восток и Запад»
(и это осмысление было в философском смысле для нас очень плодотворно),
то Быков предлагает сделать наоборот – заменить ее на борьбу «Севера
с Югом» (о ничтожно-малой плодотворности которой можно судить
непосредственно по сочинению нашего автора).

Выводы Быкова не имеют никакой ценности, но, очевидно, имеют рыночную
стоимость. Да и то верно, не случайно земля у автора «выиграла»
генеральное сражение – что у нас дороже земли? Правильно! Ничего!
Сотка в Подмосковье стоит тысячи долларов! И можно только пожалеть
автора, родившегося (по его словам) только для того, чтобы написать
книгу «ЖД». Быков весь, без остатка, находится на «идеологической
улице» конца XX-начала XXI века, с ее крикливыми амбициями и неспособностью
к самостоятельности взгляда: «Слог был слаб, автор – глуп, но
то, с чем он так неумело бился, несомненно существовало» (из «ЖД»).
«Несомненное существование» другой
истории России, кроме быковской (пропагандистски-общедоступной,
ущербно-неловкой) я не буду доказывать. Ведь я понимаю замысел
автора: ему хотелось «отпечататься» именно в той, проветриваемой
ветрами партийной борьбы и размалеванной страшилками для масс,
новой демократической истории 90-х. Запечатлеть, так сказать,
быковский поцелуй-розан на ее лице… Пропустив историю через специальный
либеральный фильтр рыночной демократии, Быков получил, что хотел:
освободил историю от ее духовных содержаний, освободил народы
от подлинности существования и «скрытой силы духа», выпроводил
из реальности все, имеющее существенный смысл, а весь «позитив»,
даже такой ясный, как человеческая любовь, вывел за пределы реального
и земного. Ведь с его точки зрения на этой территории упадка,
разложения и старческой немощи невозможна никакая подлинная цивилизованная
жизнь индивидуума.

Нынешние российские литераторы, в авангард которых пока что вырвался
Быков, «поступают с историей так, как… старьевщики с поношенной
одеждой; они выворачивают её наизнанку и продают как новую за
максимально высокую цену» (Вольтер). Но, тем не менее, «заметную
деградацию» этой «поношенной одежды» все же трудно утаить, даже
если писатель-вамп не лишен специфического умственного безудержа
карикатуриста и пародиста.

Писатель-вамп не любит истории той страны, на территории которой
он проживает. Ну что тут поделаешь – любить не заставишь ни приказом,
ни программой партии. Быть может, по каким-то совершенно особым
обстоятельствам, нам неизвестным, он вынужден продавать, как новую,
свою обескровленную ветошку российской истории, и по-уличному
громко кричать: граждане, что же это с нами будет, если случится
то, что уже было, и это повторится со значительным усугублением
этого?! граждане, «мне не так уж важно было написать хорошую книгу.
Мне важно было написать то, что я хотел»! Нужно автора, пожалуй,
и успокоить. Он своего добился, – не написал хорошей книги. Да
и вряд ли «это» повторится, поскольку «это» всегда бывало не так,
или «этого» вовсе не бывает.