Литературная критика

Свобода слова, или Мат – поэзии!

Игорь Губерман о времени и о себе

                                                     Давно томят меня туманные
                                                     соображения о том,
                                                     что все иллюзии гуманные
                                                     смешными кажутся потом.
                                                                   (с) И.Г.

Один из последних и самых известных отвергнутых советской эпохой узников и гениев-подпольщиков, в результате её переживших, хотя все вроде бы хотели совсем наоборот.

Тогдашней номенклатуре было за что не любить Губермана, который, не стесняясь, признавался еще в застойное время:

«В любви и смерти находя

неисчерпаемую тему,

я не плевал в портрет вождя,

поскольку клал на всю систему.»

Мягко говоря, трудно вообще представить любую власть, которая подобного полюбит. От Губермана порой веет таким потоком тонусного уничтожающего ехидного разоблачения, что трудно ещё сказать, кому опаснее будет идти на сближение. А главное, при первом же впечатлении бросается в глаза полная отрешенность, спокойствие, самодостаточность и самый, что ни на есть, молодёжный пофигизм. Хотя классику пошел уже восьмой десяток, на нём это, по-видимому, никак не сказывается. Губерман из тех, про кого принято по-ханжески шипеть, что жизнь их ничему не научила. Это верно. Если точнее, не научила тому, что было ей, жизни надо. Зато поэт (который сам себя, конечно, так никогда не называет и от сравнений с Омаром Хайямом всячески в меру сил открещивается) прекрасно знает, что писать «лучше легкомысленно о Боге, чем высокомерно о х..не», «то, что «в прошлом – ослепительное завтра, в будущем – постыдное вчера», а главное, что «мужчина быть обязан оптимистом, всё лучшее имея впереди». И этого ни ссылки, ни депортации, ни лагеря, ни ложные доносы отменить пока, слава богу, не могут.

Любит скандального куплетиста Баркова (хотя сам давно уже, на мой скромный взгляд, оставил позади этого косного конформиста, с его Лукой Мудищевым – сплошным дремучим анахронизмом) и суровый стиль Некрасова. Что сказать, не гнушается и соавторством с именитыми коллегами из прошлых веков. К примеру,….ээээ…нет, это я процитировать, пожалуй, побоюсь. В том смысле, что «им пустячок, а мне приятно». Им, смею предположить уже все равно, а вот всем остальным, действительно более, чем приятно. Публика (на концертах Губермана всегда аншлаг, порой билеты продаются в 5-7 раз выше начальной цены), уходит домой взмокшая, покрасневшая, возмущенная, но всегда – очень довольная.

Стихи Губермана были переведены на 7 языков и только после этого выяснилось, что ни на одном они абсолютно не читабельны. Его «Гарики», давно стали частью фольклора народов мира, а их лучшая в цензурном плане половина – главный хит отечественного книжного проката последних лет 15-ти.

О себе

Я помню, наверное, лет с пяти себя – когда я упал в трамвайную
яму в эвакуации, а потом уже поздно – классе в пятом. Как мыли
новорожденного и меняли пеленки не помню, слава Богу. В разное
время суток и сезоны я чувствую себя совершенно на разный возраст.
Вы, конечно, думали, что я отвечу, что чувствую себя трёхлетним,
но я себе такого позволить не могу. Вообще мне себя лучше не помнить
и не смотреть со стороны, ничем хорошим это не кончается – проверено.

Полным полно качеств, которые я до самой смерти, наверное, буду
пытаться изжить безрезультатно. Жаль времени на перечисление.
Напишите всё, что вспомните из самых мерзких человеческих качеств
и дайте список на подпись. Всё это во мне есть.

Это не значит, что я не живу в ладу с собой. Огромное количество,
в том числе и великих самодостаточных людей с чудовищными, непроизносимыми
чертами характера живут.

Тем более, я эгоист, мне от этого всего не отделаться, легче полюбить.
Да и вообще, мне кажется, тяжких грехов не существует. Есть семь
смертных грехов, можете слазать в мою «Книгу странствий» – там
семь глав о них как раз, но ни один из них не стоит воспринимать,
как катастрофу. Я как раз об этом и писал, .. по сути всё это
смешно.

Я лентяй, меня мало что интересует, я ничего не делаю с утра до
вечера и не понимаю людей, у которых такого рода времяпрепровождение
вызывает неудобство.

В минуты отчаяния выпиваю, когда болею, выпиваю и громко жалуюсь.
Хотелось бы выпивать чаще, но здоровье уже не позволяет.

О боге

– Наверное, я до сих пор даже не знаю, верующий ли я человек.
Однажды атеиста спросили, почему он атеист. Он сказал: «Бог его
знает». Хотя среди моих друзей огромное количество людей не верящих
вообще и имеющих огромное количество аргументов в свою пользу.
– естественник всякие. Я еще не встречал чистых атеистов. А среди
верующих видел таких язычников, что просто кошмар, хоть убейся.
Мы не берем критические ситуации, ту же войну, тогда верующих
естественно больше становится. Но, когда вера становится модой,
как сегодня в России, это ужасно, когда братки кидают те же «чистые»
понты со свечкой в руках. Самое неприятное, они же еще к тому,
что они продажные и , они же еще и скучные и тупые. И, конечно,
я не из тех, кто задается вопросами а ля «Раз Бога нет, то все
позволено?». Мир живет, не взирая на Бога, всегда так будет. Люди
идут к заутренней, а сразу же после этого торгуют оружием. Или
идут к любовнице, что тоже преступление. На их взгляд, не на мой,
разумеется.

Стихи

Я себя, конечно, не считаю поэтом ни в коем разе – я стихоплет,
стиходелатель, черт его знает, – как не назови, разницы нет, ближе
от этого к Пушкину, Некрасову, Лермонтову, Мандельштаму, Цветаевой,
Бродскому я все равно не стану. Поэты все умерли. Услышал– написал,
украл чью-нибудь мысль – зарифмовал. Не надо преувеличивать, никакого
алгоритма в этом процессе нет. Хотя я классикам не завидую – они
уже ничего изменить не могут, так что грех на них пенять. Их все
пользуют, но мало кто понимает хоть немного.

Жить за счет стихов, тем не менее, несмотря на всю пресловутую
популярность я стал, только уехав. Оказалось, что за границей
меня ожидала огромная аудитория. Я приучился завывать стишки,
брать гонорары, издавать много книг за раз и правильно себя продавать.

Я своих стихов не помню, чем очень горжусь. Не из-за их чудовищного
количества, а из принципа. Поэтому везде хожу с ворохом бумаги.

У меня нет проблем с вдохновением. Точнее, думаю, они у меня серьезные
очень, но нет времени их ощутить, потому что вокруг всегда столько
материала, подворачивающегося под руку, готового уже, настолько
смешного. Разговор с Вами, например.

Проза

Два года назад вышла книга в прозе «Вечерний звон» – третья часть
воспоминаний. в остальном я прозу давно не пишу. Я писал то ее
по сути только тогда, когда работал литературным негром и строчил
книжки за именитых советских писателей. Литературное рабство,
гетто, продажность процветали всегда, и я не удивлюсь, если окажется,
что тогда – более всего. Я о сотнях тысяч диссертаций молчу, хотя
я и к этому в свое время руку приложил. Одна, правда черта была
в этом неприятно, как почти везде в советский период, платили
все, кроме аванса.

Прочая халтура

Удачнее всего халтурил, кстати, именно в Питере, вообще я чаще
всего сюда приезжал – я делал хорошие сценарии на Студии Научно-документальных
фильмов за Александро-Невской Лаврой. Собственно, это называть
халтурой-то неблагодарно будет, поскольку я этим тогда в основном
и кормился. Куча хороших людей благодаря этой студии просто выживало.

На сцене

У меня нет романа с театром, и даже спектакль, поставленный здесь,
в Питере по «гарикам» не стал исключением, это тошно вполне. Раньше
были просветления, но больше не случится, думаю. Я ходил на премьеру,
мне там дали слово, как почётному герою дня, чтобы я, видимо,
высказался в поддержку, но я настолько был не в себе от огорчения,
что поступил совершенно по-хамски – вышел и сказал «Спасибо, теперь
я понял, каким я мудаком выгляжу, когда читаю свои стихи». Потому
что именно так же выглядел и играл артист, который изображал меня.
Во мне вообще отсутствует театральность всякая, я в общении с
залом. Я надеюсь, что естественно себя веду и выгляжу, как я есть.
Видит Бог, я и дома такой же. Если Вам кажется, что проскальзывает
какая-то эстрадность, это не нарочно, я её стараюсь всячески истребить
в себе.

Вообще у меня только литературный образ есть, но никак не сценический.
Мою жену, филолога, человека с большим вкусом он никак не обременяет.
Тем более, не должен тяготить меня. Зачем? Я привык к тому, что
Губерман в любом разговоре – это прежде всего бабы, водка и нецензурная
брань. Разубеждать глупо и вредно.

В жизни

Наверное, у меня должны быть завистники, много, все мне об этом
напоминают, но я не в курсе. Я к себе в дом пускаю только людей
мне симпатичных, остальных оставляю у порога и закрываю дверь.
О чём они там за этой дверью говорят – не моя забота. А с теми,
кто симпатичен, даже не пью.

Цензуре – нет!

Пусть люди приходят послушать мат, пусть лучше они от меня его
слышат. Меня это мало интересует. Меня вообще зритель в основном
не интересует, кроме времени концертного общения, только реакция
друзей, а она пока положительная.

Мат – большая, неотъемлемая, самая образная во многом часть «великого
и могучего». Но невозможно приучить его правильному употреблению,
особенно, с младшего возраста. Наши дети – это неуправляемая стихия,
батенька. Вы еще не в том возрасте, но очень скоро в этом убедитесь.
С ними ничего не поделаешь. Как мы мучили в свое время родителей
(до сих пор с ужасом вспоминаешь), так и они в свою очередь вполне
успешно поступают. Дети – это возмездие. Сформулировать ситуации,
когда употребление мата оправданно, а когда – нет так же невозможно.
Здесь все зависит от вкуса, а вкус нельзя ни сформулировать, ни
искусственно зародить, он не формализуется. Очень надеюсь, что
это останется невозможным и дальше. Человек – животное нелогичное
и неподконтрольное.

Эмиграция

Самые лучшие мои воспоминания о Родине связаны с отъездом. Желание
эмигрировать, мне кажется, здесь всегда оправдано. Россия много
обещает и ничего не выполняет – в этом её злое очарование. Я в
свое время был счастлив, когда понял, что господь Бог дарит мне
новую жизнь. Одна была уже прожита – мне было 52 года, и я не
сильно на что-то надеялся. У Курта Воннегута, царствие ему небесное,
была замечательная фраза о том, что «любая возможность путешествия
– это приглашение на танцы от Всевышнего». Именно это меня вело,
когда я уезжал, а вовсе не идеи сионизма, воссоединения с предками
и т.д., и т.п.. Чисто личные интересы. Человек должен жить там,
где он хочет, иначе он вреден для окружающей среды. Говорил и
скажу еще раз.

«Здесь» или «Там»

Я живу уже 19 лет безвылазно в Израиле, но в разговоре о России
всегда непременно говорю «Мы», «у Нас», и жена меня все время
злобно обрывает, потому что мы уже «НЕ у нас»,…и, конечно, она
права. Но все равно потом опять машинально сбиваешься – от России
никуда не деться, …и, возможно, это хорошо. Я прожил здесь 52
года, и это остается моей родиной.

При этом желания вернуться, естественно, не возникает. Смысл?!
?! Я, живя вдалеке, годами сгораю со стыда за Россию, за всё,
что здесь происходит, ну или почти за всё, я по счастью ещё не
всё знаю, и не стремлюсь знать. А Вы мне предлагаете ещё и жить
среди этого и, стало быть, пассивно участвовать в этом во всём.
Вы меня совсем не жалеете. Я не думаю, что ситуация в стране стала
хоть чуть лучше, нежели во времена гэбэшной охранки. И я не верю
в обещанные российские реформы, как и в советские не верил. Улучшение
образования, доступное жильё – это всё плохо прикрытое вранье.
Я стараюсь следить за тем, что происходит в России. Я смотрю российское
ТВ, новостное в основном, читаю газеты, но с ними хуже, потому
что практически все уже объективных сведений не приносят.

Через некоторое время после «переезда», я с ужасом понял, что
в Израиле ничем не лучше. Тоже поводов для неудобства предостаточно.
Но в Израиле мы научились над этим смеяться, всё переносится легче
и лучше, когда всё это обсуждает пресса, когда конкретные вещи
оглашаются открытым текстом., места для стыда и злости уже не
остается, это неинтересно.

Конечно, опасно, но это «открытая угроза», которая дарит ощущение
свободы, удовольствие, упоение мгновением. Когда опасность открыта,
очевидна долгое время, она, напротив, учит НЕ бояться. У людей
даже выработался особый сорт юмора уже, который вряд ли где-либо
ещё поймут, жёсткого такого, без ограничений. Видите, как чума
мимикрирует, меняет цвет – сначала она была красной, потом коричневой,
теперь позеленела.

Весь мир этого не хочет. Но, тем не менее, волей случая именно
мы оказались форпостом, в авангарде этого противостояния, обороны.
Это очень опасно. Вы ещё это так не ощущаете, не чувствуете, но
скоро испытает весь мир, с доставкой и гарантией.

Это то же, что было еще в СССР в чём-то, только было прикрыто.
Помните поговорку ещё 50-х: «чеченцы и русские – братья навеки,
а осетины – собаки хуже русских». А у нас, как писал мне друг,
говорят: «Если ты сел с ними разговаривать, значит, либо ты сильно
боишься, либо патроны кончились». Но у вас это ещё можно подлечить,
это болезнь многонационального организма. А у нас, – что у нас!
– в всём мире идет столкновение двух цивилизаций, ничего общего
не имеющих, и тут компромисс, как мы видим по опыту уже, не найти.
А, что касается России, …растёт безумное количество чудных молодых
людей, на которых я возлагаю большие надежды. Я думаю, что России
еще суждены гигантские перемены. Мне кажется, к лучшему. Хуже
– куда?

Поклонники

Я не переживаю, что на мои концерты приходит публика «в возрасте»
– это те люди, которые читали мои стихи ещё в самиздате, им до
сих пор приятно от совсем старых рифм, которые даже я не помню
уже. Сегодня было очень мало молодёжи, а в Москве, напротив, не
протолкнуться бывает. И я чувствую, что это не очередной сорт
дешёвой популярности, что они приходят, привлечённые не только
ненормативной лексикой, но и послушать, и даже услышать. В разных
городах по-разному – в Нижнем Новгороде был почти весь зал молодёжи.
Ну, старички же еще вредные, не забывайте – заранее билеты все
скупают (смеется).

В Питере вообще возрастной контингент очень так сознательно к
делу подходит….

На меня дамы любят бальзаковского стажа ходить, чтобы весь концерт
сидеть, краснеть жаловаться друг другу и, давясь, хихикать, иногда
противно и глупо. Это такая вирусная форма кокетства. Или мазохизма.

Мне вообще грешно пенять на публику, конечно. Я работаю «дамой
по вызову» и свои эмоции оглашать не должен. Очень много домашних
концертов. Больше всего в Америке, Израиле и России. На пьянки
приглашают, на дни рождения.

Я регулярно сижу в сети, но у меня нет электронной почты и сайта.
Графоманы достали. Я и так получаю по почте два раза в неделю
рукописи. Все пишут «марики», «юрики», «борики», «васики» . Увидишь
один «марик», другой – потом не уснуть, начинаются «кошмарики».
И все это мне высылается. Такое ощущение, что люди не только не
редактируют, что шлют (про то, что они не думают вообще с рождения,
я не говорю), но даже не смотрят потом в написанное. Недавно баба
одна целый том «ириков» написала, здоровенную такую цельную книгу,
я её еле домой дотащил (книгу в смысле, не бабу). Так что, не
дай Бог, какая электронная почта! Сегодня – половина из записок
стихи, я уже в них смотреть не могу. Есть люди, которые просто
не могут писать своё, зачем им это, когда есть я.

Цинизм и другие Высокие чувства

Я не знаю, циник я или нет, по одной простой причине – это понятие
не смогла до конца сформулировать ни одна философская школа. Древние
киники просто говорили скупые фразы точные, а сегодняшние обыватели
этим термином, весьма сомнительным уже, обзывают всех, кого ни
попадя. Об Окуджаве было, что он «пошляк и циник» ещё при жизни…
Если человек говорит слова вслух, без оглядки на чужую реакцию,
даже, если правду, он просто дурак. Злобный дурак. А циник – это
уже вполне себе эвфемизм, употребляемый только, чтобы красиво
сказать. И давно уже, кстати. Вот вы мне про Уайльда говорите,
который про сентиментальных циников писал, но, ведь, он тоже не
знал, понимал субъективно, и пальцем в небо тыкал. Хотя я чудовищно
сентиментален. На советских фильмах, когда доярка влюбляется в
преподавателя географии, и, наконец-таки, всё решается хорошо,
я просто рыдаю, как ребёнок. А с другой стороны, я не знаю «запретных»
тем, над которыми я не мог бы посмеяться, процесс осмеивания которых
не доставил бы мне удовольствия. По крайней мере, я не могу при
желании даже себе их представить.

Я даже ни к одному из стихотворений написанных не мог относиться
серьезно, даже самые ранние, посвященные своим мучительным Любовям,
я давно утопил в помойном ведре, давным-давно . Одно осталось
– я сегодня читал, и то чудом – о женской низости и коварстве

Акулы пера

Большие интервью я обязательно вычитываю, визирую и настаиваю
на этом. Но, если такого рода расспрос идёт, то вы все равно напишите
что-нибудь чудовищное. И в чем-то это нормально, конечно. Это
связано с творческим началом в человеке – одно услышал, другое
написал. Но это не значит, что от этого понимания мне менее неприятно.
Хотя это смешно всё: кто-то пописывает, кто-то почитывает, что
с вас взять У меня было одно удачное интервью – мы с Димой Быковым
выпили очень много виски. Нам мальчик в буфете на иврите передал,
что шеф просил нам больше не наливать, опасаясь эксцессов. И Дима
все запомнил абсолютно. Больше не встречал. Фильм ещё был хороший
про меня –многосерийный.

ДОСЬЕ

ГУБЕРМАН ИГОРЬ МИРОНОВИЧ

Родился 7 июля 1936 г. в Москве. Отец – экономист. Мать – музыкант.

Среди недалеких предков – Петр (Пинхас) Рутенберг – эсер-боевик,
организатор убийства священника Гапона. В 1958 году закончил Московский
институт инженеров транспорта (МИИТ) с дипломом инженера-электрика.

После окончания средней школы Губерман поступил в Московский институт
инженеров транспорта (МИИТ). В 1958 году получил диплом инженера-электрика
и многие годы работал по специальности.

Писал и редактировал вместе с Александром Гинзбургом один из первых
«самиздатских» журналов – «Синтаксис», со страниц которого многие
впервые узнали о Бродском. Писал научно-популярные и документальные
книги («Чудеса и трагедии чёрного ящика – о работе мозга и современной
психиатрии», «Бехтерев. Страницы жизни», а также сценарии для
документального кино. Автор самиздатского журнала «Евреи в СССР»,
напрямую призывавшего к массовой эмиграции. Ни одного из активных
сотрудников издания власть не «простила». В частности, Губерман
в1979 получил 5 лет (вместо обычного года условно по подобной
статье) каторжных работ по ложному обвинению в «скупке краденого».
Краденое – икон, находившихся в розыске. Поскольку икон в богатейшей
домашней коллекции (собирать начал в 12 лет) живописи не нашли,
то коллекцию изъяли, а автор сел ещё и «за сбыт».

В сибирском лагере вёл дневник, который стал основой для первой
из трёх книг биографической прозы – «Прогулки вокруг барака».

В 1978 году в Израиле вышел первый сборник «гариков» – авторских
четверостиший, добрая половина которых к тому времени всеми считалась
народной и с середины шестидесятых не только ходила в самиздате,
но и пересказывалась устно, как деревенские частушки или памфлеты
царского времени.

В 1984 г. вернулся из заключения. Практически нигде не принимали
на работу. То же с пропиской – выручил друг, поэт Д.Самойлов,
поселивший Губермана в своем доме в Пярну.

В 1987 году сотрудники ОВИР-а «попросило» поэта вместе с семьей
покинуть страну.

Последние 18 лет живет в Иерусалиме (Израиль), где получила второе
рождение его проза – вдумчивая, философская, психологичная, хлесткая.

Регулярно и по мере возможности гастролирует по миру, обязательно
выступая в России, где по продаже книг до сих пор входит в тройку
самых продаваемых поэтических авторов. Число «гариков», вышедших
из под пера писателя, приближается к шести тысячам. Правда, многочисленные
подражатели по этому показателю давно опередили своего кумира.

Автор выражает признательность администрации Концертного
зала у Финляндского Вокзала за аккредитацию и содействие в подготовке
материала.