Онтологические прогулки

Необходимость построения стройной и, по возможности,
непротиворечивой философской системы, объясняющей такое явление, как зло,
вряд ли может вызывать возражения. Понимание феномена зла
может сильно облегчить жизнь людей, помочь избежать многих
катастроф и трагедий. К несчастью, приходится констатировать,
что в настоящее время мы ни на йоту не приблизились к этой
цели. Отдельные люди и человечество в целом страдают,
обливаются слезами и кровью, в общем-то, непонятно для чего и из-за
чего. Зло остается своеобразной чёрной дырой, мы видим его
атрибуты, его последствия, ощущаем на себе его действие – но
ухватить зло, что называется, за хвост не удается.

С давних времен по наше время тянется традиция своеобразного
«негативного» определения зла. Дескать, зло – это «не-добро», так
что в сущности-то и зла никакого-то нет! В качестве
наглядного и вроде бы очень убедительного примера часто приводится
случай с теплом и холодом: мол, нет в природе такого
самостоятельного явления как холод – это лишь нехватка тепла, и
измеряется холод, как и тепло, в градусах. Так же и со злом.
Точка зрения убедительная и крайне утешительная, но тем не
менее…

Во-первых, отсутствие самостоятельных единиц измерения – не есть
признак отсутствия какого-либо явления. В конце концов, единиц
измерения добра или любви тоже не существует. Так что пример
с холодом неудачный – есть он, холод, никуда не делся.
Поживите на Севере – поймете.

Во-вторых, подобное «негативное» определение явлений может нас
далеко завести. Зло есть отсутствие добра, женственность есть
отсутствие мужественности (или наоборот?), травоядность есть
отсутствие хищности (или опять таки наоборот?)… Выходит,
женщина есть недоделанный мужчина, корова есть недоделанный волк
– или наоборот. Разобраться, где тут телега, а где лошадь
невозможно в принципе; придётся признать, что подобный подход
ущербен.

В-третьих, если зло есть «не-добро», эти явления должны быть
взаимоисключающими. Не могут сосуществовать что-либо и отсутствие
этого «что-либо», абсурд получается. Зло же с добром нередко
ходят рука об руку. Год назад в новостях рассказали о
человеке, который, чтоб прокормить нежно любимую семью, грабил и
убивал. Расправляясь с очередной жертвой, он думал о жене и
детях, которым он отдавал все награбленное. Пользуясь
вышеупомянутым примером с теплом и холодом, происходящее можно
сравнить с куском льда, лежащим в центре костра и не тающим.

Из всего этого, на наш взгляд следует, что зло и добро являются
вполне самостоятельными, независимыми друг от друга категориями.
Закрадывается подозрение, что связаны они лишь в нашем
сознании, приученном к западному дихотомическому мышлению.

На наш взгляд, одной из наиболее удачных попыток построения
философии зла является роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита».
Рассмотрим основные положения булгаковской системы.

Во-первых, Булгаков начисто отказывается от идеи взаимосвязанности
добра и зла. «Каждое ведомство должно заниматься своим
делом», – говорит Воланд. Из книги исчезает действовавший в одной
из ранних редакций романа («Великий канцлер») «фиолетовый
всадник» – гонец, передающий Воланду волю «ведомства добра»
(Булгаков, 2006; с. 259). Никаких «отчаяния и безысходности»,
о чем любят говорить литературоведы, в этом шаге нет – всего
лишь трезвый взгляд на действительность.

Во-вторых, Булгаков четко разделяет зло земное и зло метафизическое.
Первое олицетворяется в романе роскошной галереей
мерзавцев, подлецов и просто мелких пакостников, второе – Воландом и
его свитой. Демоны, несомненно, в первую очередь привлекают
(а также пугают) читателя – но со временем приобретают все
более декоративный и сугубо литературный характер, отступая
на задний план перед картиной зла земного, гнездящегося в
душах людей. Воланд и компания – не более чем конечная
инстанция, к которой сами себя приводят злодеи. Здесь хочется особо
заострить внимание читателя – ибо это показывает
несостоятельность предъявляемых писателю обвинений в апологетике зла,
любовании его всесильностью. Демоны всесильны только там, где
сильны злодеи; тьма воцаряется там, где черно в душах
людей, – учит нас Булгаков. У зла – человеческое лицо, а не морда
опереточного черта, никто не снимал с злодеев
ответственности за содеянное. Подумайте сами, что страшнее при ближайшем
рассмотрении: Воланд или НКВД, хватавшее людей в квартире №
50 до вселения туда князя тьмы? Не Воланд предал Иешуа на
распятье, не Азазелло травил Мастера в печати, не Бегемот
написал на него донос и захватил его квартиру. Вспоминаются
слова из «Повести временных лет»: «Злой человек, усердствуя
злому делу, хуже самих бесов…» (Повесть временных лет, 1991; с.
95). Как мы видим из эпилога, все жертвы сверхъестественной
силы в итоге возвращаются целыми и невредимыми. О
возвращении людей, арестованных «органами» не сказано ничего. При
внимательном прочтении романа Булгаков предстает перед нами не
«чернокнижником», каким его порой любят изображать (особенно
в церковной критике), но подлинным гуманистом, с тревогой и
болью смотрящим на погрязшее во зле человечество. «Люди,
опомнитесь! – как бы говорит он. – Черти добрее вас».

Наконец, в третьих, Булгаков делает попытку понять смысл, значение
зла. «Имейте в виду, что на это существует седьмое
доказательство, и уж самое надежное!» – говорит Воланд самодовольному
материалисту Берлиозу (Булгаков, 1989; с. 43). Зло –
доказательство «от противного», именно этим, на наш взгляд,
определяется его место в истории человечества.

Начиная с XIX века «уравнительно-либеральный» прогресс все дальше
уводил человечество в строну, противоположную прогрессу
духовному. Мало того – казалось, что пророчество Ницше,
говорившего, что со временем понятия «дух» и «грязь» станут
синонимами, стало исполняться еще при жизни немецкого мыслителя. Во
второй половине XIX века врач Макс Нордау и криминолог Чезаре
Ломброзо открыто объявили обостренную, напряженную духовную
жизнь признаком вырождения (Пайман А., 2000; с. 12-15). В
число выродков попали Ницше, Ибсен, Толстой, Бодлер и другие
философы и деятели искусства. Отсюда до геббельсовских
костров из книг – один шаг. Интереснее всего то, что подобные
людоедские взгляды высказывали не фашиствующие молодчики, а
просвещенные либералы. Духовные ориентиры все больше сменялись
ориентирами политическими. Травля величайшего российского
философа В.В. Розанова, учиненная в 1900-1910-е годы «передовой
общественностью» («гиксосами», по словам самого Василия
Васильевича), не могшей простить «русскому даосу» работы в
«реакционном» «Новом времени» является иллюстрацией последствий
подобной переоценки ценностей. О духовном застое в
тоталитарной большевистской России и так сказано достаточно много.

В итоге в ход пошло «седьмое доказательство» – самое надежное.
Выстрел сербского фанатика в Сараево отозвался рокотом пушек
мировой войны, грохотом красногвардейских прикладов в Петрограде
1917 года, стуком сапог отрядов СА в Берлине 1933 г.
История была минимум на сто лет свихнута с
«уравнительно-либеральных» рельсов. Булгаков жил в эти годы, порой оказывался в
самой гуще событий – несомненно подобные наблюдения оказали
влияние на творческий замысел «закатного романа».

Хочется верить, что «седьмое доказательство» сработало. XX век
оказался веком высот духа, мысли, стойкости, а не веком сытого
стада. Человечество с гордостью повторяет имена мыслителей,
художников, героев, мучеников идеи, взрощенных
«веком-волкодавом». Человек отстоял право быть существом духовным. Какой
ценой – другой вопрос; это была цена собственной тупости и
упрямства. Поэтому, на наш взгляд, одна из основных задач
человечества – никогда более не доводить дело до «седьмого
доказательства».

–––––––––––––––––––––––––––

Литература

1. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита: Роман. Собачье
сердце: Повесть. – Сыктывкар: Коми книжное издательство, 1989. –
464 с.

2. Булгаков М.А. Князь тьмы: Редакции и варианты романа
«Мастер и Маргарита». – СПб.: Азбука-классика, 2006 г. – 800
с.

3. Пайман Аврил История русского символизма. /
Авторизованный пер. Пер. с англ. В.В. Исаакович. – М.: Республика,
2000 .– 415 с.

4. Повесть временных лет / Пер. Д.С. Лихачева; вступ.
Статья и прим. О.В. Творогова; худож. М.М. Мечев. –
Петрозаводск: Карелия, 1991. – 191 с.