Онтологические прогулки

На духовной лестнице, выстроенной Буниным в книге “Освобождение Толстого”, “дом” как особый континуум соответствует первой
ступени, или “фазису”, развития человеческой Личности, выявления его самости. Человек, по Бунину, мыслит пространство (-ом), время
(-енем) и форму (-ой), то есть находится в той реальности, где, как отмечает Рене Генон, “бытие и знание о бытии есть в принципе одно и то
же”¹, внешняя и внутренняя реальности совпадают, бытие и познание (онтология и гносеология) тождественны, они
пересекаются в метафизике человеческого Я ( Аристотель:“Душа есть все то, что она знает”).

И.А. Бунин (1870-1953)

Выбирая символы для своей лестницы (= Пути жизни), Бунин “внутренне”, интуитивно опирался на мировую традицию, где дом всегда символизировал одну из форм Космоса и места Человека в нем, являясь архетипом, сакральным костяком, крестцом целокупной реальности, imago mundi и одновременно способом жизни человека. Так, Мирча Элиаде подбирает два ключа к тайнописи дома, открывая с их помощью метафизический и религиозный смысл этого символического образа. По одной версии (= одному способу прохождения Пути), “владение домом свидетельствует об устойчивом положении в мире”; в индийской культуре дом как гнездо “предполагает стада, детей, очаг, одним словом, символизирует семейную, социальную и экономическую жизнь”. В противовес этой привязанности к очагу “те, кто отказался от своих домов - паломники и скитальцы, - демонстрируют своим “хождением”, постоянным перемещением желание выйти из мира, отказаться от всякого положения в свете. <…> Те, кто избрал для себя поиск, странствие к Центру, должен оставить все, что связывает их с семьей и обществом, всякое “гнездо” и сконцентрироваться только на движении к высшей истине, которая … уподобляется удалившемуся Богу - Deus absconditus”2. Отсутствие дома превратилось в “стиль” самого Ивана Бунина, а вся его жизнь стала бесконечной дорогой, скитанием, бродничеством - по России, по “всему земному шару”.

Бродничество становится духом жизни многих героев поэзии Бунин, которые предстают в роли блудного сына, бродяги, паломника,
пилигрима, путешественника, путника, странника, хаджи… Движение лирического героя/персонажа Бунина по миру нельзя представить
однолинейным, путь его нельзя назвать прямым и легким. Структура “маршрута”, если представить стихи как целое, единый текст,
напоминает, скорее, лабиринтное движение, подобно известному, ставшему для мировой литературы архетипическим, путешествию
гомеровского Одиссея (“Одиссея” - один из главных текстов круга чтения Бунина, первый, который прочитал Ване учитель) из Италии в
Итаку³, с многочисленными возвращениями и девиациями, с испытаниями - и прежде всего домом, отправной
точкой Пути.

Жизнь дома, полнота дома, наслаждение его пространством - в прошлом, а в настоящем - такие эпитеты по отношению к дому (жилищу):
“старый”, “тихий”, “безмолвный”, “мертвый” (“как могила”), “гнилой”, “ветхий”, “темный”, “холодный”, “жалкий”, “скучный”, “одинокий”,
“пустынный”, “покинутый”, “заброшенный”, “бедный”, “нищенский”… Микрокосм дома грозит вот-вот распасться на части,
деструктурироваться. Нерадостно возвращение домой лирического героя встихотворении “И снилося мне, что осенней порой…” (1893 год):

	И сжалося сердце от боли во мне,
	Когда я кругом поглядел при огне!
	Навис потолок, обвалились углы,
	Повсюду скрипят под ногами полы
	И пахнет печами… Заброшен, забыт,
	Навеки забыт он, родимый наш дом! 4

Дом еще не разрушен временем, он целостно оформлен в пространственных координатах: верх - потолок, низ - полы, задан объем -
углы (пространство трехмерно), есть и центр дома - печи (печь в славянской традиции воплощает собой “идею дома в аспекте его
полноты и благополучия”⁵). Но изображенная картина уже готова превратиться в “пепел”, “тлен”: потолок - навис, углы -
обвалились, полы - скрипят, печи - отсырели (отсюда - “пахнет печами”). Разрушение дома, опустошение селения (“селение” в “Освобождении
Толстого” - один из символов первого “фазиса” жизни”) - в стихотворени “Вьется путь в снегах, в степи широкой” (1897 год):

	Ни души в поселке; не краснеют
	Из-под крыш вечерние огни;
	Слепо срубы в сумерках чернеют…
	Знаю я покинуты они.
	Пахнет в них холодною золою,
	В печку провалилася труба,
	И давно уж смотрит нежилою,
	Мертвой и холодною изба. (С.71-72)

Картину распада, одиночества дома часто сопровождает буйство природной стихии - метель, снег, ветер, дождь… Если в раннем
стихотворении “Как все вокруг сурово, снежно…” (1888 год) герой перед лицом хмурого вечера, надвигающейся величественной северной
ночи находит утешение, укрытие в доме, жилье, хотя и “нищенском”, “зверином”, но все же в котором “сладко”, то в дальнейшем он стремится
выйти из пространства “склепа”/”могилы” дома. Не укрывает дом от разгула природной стихии, как в стихотворении “Мать” (1893 год), где “
мертвый” дом не защищает от буранов - они врываются в жилище - и тогда:

 	 И стекла в рамах дребезжали,
	 И снег сухой в старинной зале
	 Кружился в сумраке ночном. (С.59)

Не может он спасти и от стихии революционной (“человеческой”), как в стихотворении “Мы сели у печки в прихожей…”, написанном
30 октября 1917 года. Проследим развитие лирической темы от строфы к строфе. Первая строфа - эскизная обрисовка всего стихотворения,
соединяющая место действия (печка - прихожая - дом - сторона), его участников (“мы”, “одни”) и чувств лирического героя, которые переданы
пока намеком, косвенно (“одни”, “при угасшем огне”, дом - “заброшенный”, сторона - “степная и глухая”). Во второй строфе - более подробное
описание континуума дома, который можно представить в виде расширяющейся окружности. Вместе с ее “движением” приходит и осознание
лирическим героем происходящего. Центр (точка) - печь: “Жар в печке угрюмо краснеет”. Средний круг - прихожая: “В холодной
прихожей темно”. Через окно радиус окружности (воображаемой) уходит в бесконечность: “И сумерки, с ночью мешаясь, Могильно
синеют в окно”. Здесь же, как видим, присутствуют “вкрапления” внешнего мира, макрокосмоса, переданного через свет/цвет: темнота
прихожей и могильная синева пространства вне дома. Лексема “ночь” несет в себе и черный цвет, что рядом с красным (“Жар…краснеет”)
создает тревожный контраст. Осознание грозящей опасности, зафиксированное в выделенных выше словах “угрюмо” и “могильно” (связь дома,
его центра с внешним, самым длнным радиусом), увеличивается по нарастающей. В третьей строфе уже главное - настроение, чувства героя.
Мир Универсума, который охватывает все, из которого не вырваться и который не переждать - окружает и “отчуждает” лирического героя:

	Ночь - долгая, хмурая, волчья,
	Кругом все снега да снега… (С.357)

Мир дома не в силах уберечь от опасности, тем самым нарушается важнейшая его функция - защитная⁶:

	А в доме лишь мы да иконы
	Да жуткая близость врага. (С. 357)

И, наконец, в четвертой, последней строфе внешняя враждебность преобразуется во внутреннее чувство лирического героя (момент
психологической интериоризации), ставшего свидетелем “презренного, дикого века” (социальная, историческая “перспектива”):

	И в сердце моем так могильно,
	Как мерзлое это окно. (С. 357)

“Могильно” становится ключевым словом стихотворения, с его помощью создается кольцо - пространства текста (2-я и 4-я строфы) и
пространства мира, внешнего и внутреннего, когда субъект и объект сливаются: “могильно” - за окном, связывающем дом и “степную и глухую
сторону”, и “могильно” - в сердце. “Кольца” лирического героя, мира и текста стихотворения накладываются друг на друга, дом же в этой
ситуации - некий медиум этой могильности, “запускающий” и “пропускающий” ее через окно - прихожую - к печке - сердцу. В стихотворении
“Канун” (1916 год) именно через разрушение дома (усадьбу) передано скорое будущее - разруха “окаянных дней”.

Вместе с разрушением, гибелью “дома” идет утрата “семьи” (ключевые слова-символы в “Освобождении Толстого”). “Семья” - это родные,
прежде всего дети. Многих героев Бунина сопровождает потеря детей: в стихотворении “Горе” (<1903-1906> года) - смерть сына князя; в
стихотворении “Плакала ночью вдова…” (1914 год) - смерть ребенка; потеря дочери уготована родителям в стихотворении “Дурман”
(1916 год). Образ девочки, девушки - в целом ряде стихотворений Бунина, но редко рисуемая картина идиллична. Часто девочка - сиротка, как
в
стихотворении “Шла сиротка пыльною дорогой…” (1907 год), которая ангелом за ее страдания на земле возносится в рай. Злая мачеха и
девочка - героини стихотворения “Мачеха” (1913 год), девочку пропивают в “Христе” (<1906-1908> года). Юным, красивым и - умершим
девушкам посвящены “Эпитафия” (1902 год), “Портрет” (1903 год), еще одна “Эпитафия” (1917 год). В
стихотворении “Джордано Бруно”
(<1907> год) лирический герой предпочитает посох странника возможному отцовству, то есть свободу - оседлости, несвободе:

	“Ты, девочка! ты, с ангельским лицом,
	Поющая над старой звонкой лютней!
	Я мог твоим быть другом и отцом…
	Но я один. Нет в мире бесприютней!”  <…>

	И вот опять он странник. И опять
	Глядит он вдаль. Глаза блестят… (С. 202-203)

Дом как одну из форм Космоса Бунин переносит и на мир природы, особенно ярко в “осенней поэме” “Листопад” (1900 год). Однако и здесь
процесс творения мира природы как дома, ойкогония, претерпевает распад. Естественным, таким образом, был для Бунина перенос
разрушения человеческого дома на природный “дом”, ведь в “Листопаде” умирает мир Осени. Вместо ойкогонии - ойкокаталюсия
(от греческого καταλυςιζ - “уничтожение”, “окончание”, “низвержение”). По сути, в поэме
две картины мира, два разных Космоса природы,
формообразующими образами-символами которых выступают “терем”- осенний лес и “чертоги” - лес зимний, с присущей им системой
архитектурообразующих тропов (метаязык архитектуры - важный ключ к пониманию поэмы).

Семантический словарь леса-дома в осеннюю пору богат, а его развертывание выступает в “Листопаде” одним звеньев развертывания
сюжета (ввиду чего “Листопад” тяготеет к жанру поэмы). Осенний лес - расписной терем (ключевое слово - 9
словоупотреблений), он уподобляется стене, березы блестят резьбой, елочки - вышки, просветы между кленами -
оконца, поляна - двор, листва деревьев - крыша, начало леса - вход, у леса есть крыльцо, две осинки
образуют ворота. К концу описания осеннего леса у терема появляются эпитеты “раскрытый”, “опустелый”, “старый”, данные в сюжете
стихотворения как бы “по нарастающей”, по мере усиления признака, обозначая апогей распада, разрушения былого, “уютного”, “тихого”
континуума, его пространства, времени и формы. Мир теряет свои границы, деструктурируется, чтобы обрести новую, “оголенную” структуру
перспективы. Вместе с приходом зимы, вторжением ее в пространство леса формы природного единства меняются - деревья напоминают
колья, остов. Меняются и краски картины: пестроту, роспись леса, после того как он “потемнел и полинял”, сменяют “белые
разводы”, хрусталь, серебро и - холод. Уют осеннего терема, защищенность листвой-крышей, отгороженность стеной, воротами (к концу они
раскрываются), даже “оконцами” - “просветами в небо” - сменяются полной открытостью вовне, в огромный Универсум (“оконца” заменяются
на “инеи сквозные”). Маленький мир терема разрушен естественным процессом жизни, вместо него возникает храмина чертогов, приближение
к небу, звездам, полюсу. “Защитой” служат уже не листья, а звезды - “щит Стожар”. Совершается приближение к тайнам Миро-здания,
Космоса, к его полюсу - смерти. В стихотворении “В горной долине” (<1903-1905>) читаем:

            Бледны и грустны вы, горные звезды:
            Вы созерцаете смерть. (С. 167)

Новый дом-Космос исключает человека, он “странен”:

            Как будут странны в этот белый
            Пустынный и холодный день
            И бор, и терем опустелый,
            И крыши тихих деревень,
            И небеса, и без границы
            В них уходящие поля! (С. 87)

Тем не менее для лирического героя Бунина всегда важен выход за пространственные рамки дома (“преодоление”) - вовне, в   и н о е   
пространство, в мир природы, какой бы “грозной” она ни была. Связь микрокосма дома с макрокосмом Универсума призваны (не)
осуществлять знаковые пространственные детали - символы в ы х о д а (традиционные для мифопоэтической картины мира): окно и смежные
с ним форточка, рама, стекло), балкон, двери, порог, крыльцо и другие. В стихах Бунина существует два мира - тот, что в доме, и вне его. Окно
(и его варианты: дверь, балкон, рама, крыльцо, форточка и подобные) - одна из обязательных примет интерьера дома, один из его центров (а
точнее - место “стыковки”, “сшивания” пространства дома и мира), любимое место нахождения лирического героя/персонажа Бунина. Многие
стихотворения с первых строк начинаются со взгляда, направленного за окно, связывающего героя, его чувства и мысли, с внешним миром.
Невозможность связи с внешним миром бывает равна смерти. Так, в стихотворении “В гостиную, сквозь сад и пыльные гардины…” (1905 год)
на фоне дома, тронутого тленом (в нем “пыльные гардины”, “ветхие ковры”, “выцветший паркет”, повсюду вида паутина), замкнутого от всего
мира - “все двери заперты”, обречена любая, самая мелкая жизнь:

	Но фортки нет в окне, и рама в нем - глухая.
	Тут даже моль недолго наживет! (С.149)

Отсутствие выхода (вместе с распадом самого дома) сулит смерть “даже моли”, не говоря уже о человеке (эта мысль в подтексте). Вот почему
лирический герой другого стихотворения, “Наследство” (<1906-1907>года), унаследовав тетушкин дом, который “развалился, темен, гнил и
жалок” (С.217), “прорывается” в иной мир, ищет выход за пределы “домашнего” континуума, в котором царит смерть:

	С паутиною, пенькою
	Я вырываю раму. Из щелей
	Бегут двухвостки. Садом и рекою
	В окно пахнуло… Так-то веселей! (С.217)

В этом “ином” мире, в его пространстве, “расширяющем” человека, созерцаемом лирическим героем стихотворения “Вечер” (1909 год), -
счастье для него:

	О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
	А счастье всюду. Может быть, оно
	Вот этот сад осенний за сараем
	И чистый воздух, льющийся в окно. (С.246)

В этом стихотворении идея выхода из пространства дома, выхода взглядом, мыслью, является центральной, ее “поддерживают слова
“преодоления” - “окно” (2 раза) и “подоконник” (1 раз).

Образ “смертного” дома часто у Бунина сопровождают человеческие атрибуты - с их помощью моделируется своего рода “
антифизиология”: дом - нем, глух и слеп (нет выхода вовне). Слепота дома:

	Слепо срубы  в сумерках чернеют…
	Знаю я - покинуты они. (С.71)

- стихотворение “Вьется путь в снегах, в степи широкой”. Глухота дома:

Но фортки нет в окне, и рама в нем - глухая. (С.149) - стихотворение “В гостиную, сквозь сад и пыльные гардины…”. Немота
дома:

     

                           
	…И стоит, молчит гнилой, холодный дом,
	Точно склеп на кладбище глухом… (С.421)

- стихотворение “Ночь и дождь, и в доме лишь одно…).

Но Бунина не устраивает и вариант разрушения дома, его не привлекают “веселые звуки топора”. Тоска по дому, грусть при виде его
разрушения, вместе с которым уходит дорогой мир прошлого, не раз повторяется Буниным. Дом - это память о детстве, любовь к отчизне…

Если до эмиграции Бунин мог сколько угодно много “уходить” и вновь “возвращаться” в дом, то после - стихотворение “У птицы есть гнездо, у зверя есть нора” (25. 6. 1922 год), апофеоз “бездомности”, усиленный библейской реминисценцией из Евангелия от Луки (IХ, 58): “ Лисицы имеют норы, и птицы небесные - гнезда, а Сын Человеческий не имеет, где преклонить голову”. В этом стихотворении вновь развивает Бунин мотивы странничества, скитания, расставания с домом. Но если у него оставался шанс вернуться в дом родной, то теперь - только чужбина… У птицы есть гнездо, у зверя есть нора. Как горько было сердцу молодому, Когда я уходил с отцовского двора, Сказать прости родному дому! У зверя есть нора, у птицы есть гнездо. Как бьется сердце, горестно и громко, Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом С своей уж ветхою котомкой! (С.365)

Дом на улице Оффенбаха 1, в котором И.А. Бунин жил в Париже

Но наемный дом никогда не стал домом родным. Не в обретении дома был трагический “стиль” Бунина (вспомним и слова Блока о
двадцатом веке: “бездомный” век). Он, “блудный сын” своего времени и своей страны, искал в этом мире иной, идеальный, “прекрасный”
кров, - тот, над которым не властна смерть, - бессмертный, вечный.



О неприглядной квартире Бунина в Париже

Примечания

1. Генон Р. Очерки о традиции и метафизике. СПб.: Азбука, 2000. С.130.


2. Элиаде М. Священное и мирское // Элиаде М. Миф о вечном возвращении. М.: Ладомир, 2000. С.341.


3. Цивьян Т.В. Движение и путь в балканской модели мира. Исследования по структуре текста / Под. ред. Топорова В.Н. М.: Индрик, 1999. С.143-166.


4. Бунин И.А. собр. соч.: В 6 т. М.: Художественная литература, 1987-1988. Т.1. С.59. В дальнейшем цитируется это издание с указанием страницы.


5. Топоров А.Л. Печь // Славянская мифология. Энциклопедический словарь. М.: Эллис Лак, 1995. С.310.


6. Топоров А.Л. Дом // Там же. С.168-169.