Искусство

По поводу того, когда появились граффити, и, в частности, в России,
и что они на самом деле собою представляют, существуют
разные точки зрения, поскольку своего часа ждет и определение
того, что на самом деле есть граффити в своем существе.
Приведем, к слову два примера. Известно, что герои одного из
произведений Артура Конан-Дойла рисовали пляшущих человечков, и
легендарный Шерлок Холмс разгадывал и их тайну тоже. А бандиты
из романа братьев Вайнеров «Эра милосердия2, по мотивам
которого был, как известно, снят один из самых удачных
советских телесериалов «Место встречи изменить нельзя», на место
очередного преступления рисовали на стенах наивную черную
кошку. И что, это были граффити или просто банальные рисунки,
вроде исторической наскальной живописи. Риторическим может
прозвучать вопрос о том, почему этрусские или древнегреческие
вазы почитают и хранят, как редкие произведения искусства, а
уличные рисунки и надписи уничтожают при первой же
возможности, относясь к последним как к тому, что портит внешний вид
мегаполиса. Причем, и то, и другое есть написанные,
нацарапанные надписи и рисунки, то есть то, что во всех умных
словарях именуется – «граффити». И разве дело только в том, что
такие художества создаются с помощью баллончиков с краской или
чего-то острого, когда возникают на стеклах вагонов
метрополитена? Как бы там ни было, граффити полноправно и
непредсказуемо стало органичной и полноправной частью декора любого
города, И Россия здесь не исключение, если брать пример ее
столицы, не говоря о том, что находится за МКАД.

Если видеть в граффити тайные знаки, следы, как это используют в
магазинах в рекламных целях, указывающих, куда надо двигаться
для достижения той или иной цели, то по ним можно обойти
практически всю Москву, потому что вряд ли найдется хоть один
уголок города, где кто-то проживает или отдыхает, в котором не
встретишь все разнообразие этой визуальной продукции. То
есть и в пафосных частях города, – центр, вроде Арбата и того,
что внутри Садового кольца, и в маргинальной части его, в
подворотнях, во дворах окраин, вроде Выхино или Алтуфьево, –
сразу бросятся в глаза эти приметы нового, постсоветского
времени. Несомненно, что при желании в них можно различить
какое-то невообразимое соединение русского лубка и европейской
и американской традиции в рисовании граффити, протест против
засилья рекламы и пародию на пропаганду прошлых
десятилетий, как и многое другое. По месту бытования граффити можно
встретить на земле -стены домов, бойлерные и трансформаторные
будки, киоски, витрины магазинов, брошенные их владельцами
грузовики со сдутыми шинами и растащенными на запчасти
моторами; над землей – то, что рисуется между этажами домов, у
пожарных лестниц, под самой крышей вне зависимости от количества
этажей данного строения; под землей – вагоны метро, поручни
эскалаторов, сами эскалаторы, а также внутренние части
тоннелей метрополитена, которые расположены на наземных
перегонах. Таким образом, упрямо и назойливо, со всем легкомыслием и
неуправляемостью их создателей граффити буквально окружают
горожан, обращают на себя внимание, вынуждают стать
зрителями самодеятельной во всех смыслах выставки экстремального
народно-молодежного творчества. И это при том, что на самом
деле перед нами хоть и не массовое еще, но все же достаточно
распространенное занятие молодых людей в вечернее или уже
ночное время. Среди его корифеев есть настоящие мастера, чьи
работы по праву можно назвать авторскими. Однако, если иметь в
виду самую распространенную в мегаполисе продукцию, то речь
должна идти о ремесленниках, которые не менее, если не более
амбициознее мастеров хотя бы по частоте своего присутствия
на улицах города. В числе прочего данный экстремальный досуг
популярен по той причине, что с помощью такой
художественной деятельности можно пометить, как в природе, свою
территорию или внедриться на территорию чужую, до тех пор , пока это
удается безболезненно. Получается в итого в чем-то
подпольная, по Достоевскому жизнь, иллюзия присутствия вместе со
всеми и наличие некоторых анонимных посланий, которые обращены
ко всем и ни к кому конкретно, если не считать тех, для кого
эти буквы , рисунки и значки знакомы, как карта города и его
своеобразный словарь топонимов. Традиционно граффити рисуют
так, чтобы их видели пешеходы, водители и пассажиры, то
есть на самой заметной части чего-либо из строений или на
длинных и от того унылых заборах. Надписи создаются наглядно,
чтобы их заметили, что постоянно и достаточно прямолинейно
напоминает о присутствии молодых людей здесь и сейчас. И может
поэтому восприниматься и как предупреждение, и как
демонстрация силы и власти. Справедливости ради надо сказать и о том,
что все же требуются не только смелость и быстрая реакция
тем, кто увлекается подобным способом проведения досуга, а еще
и навык к рисованию, вкус и колористическое чутье. Надо за
короткое время – пока не заметили – набросать графично
контур рисунка или надписи , чтобы потом заполнить его
разноцветными красками из баллончика. Следовательно, при закономерном
и программном здесь отсутствии авторства заметны и школа, и
принадлежность к той или иной группе пишущих граффити, в
которой сохраняются и передаются от старших младшим как
название группы, так и манера письма вплоть до мелочей и выбора
красок для рисунка. Здесь на равных сосуществуют латинские
буквы и кириллица, что указывает как на объекты подражания, так
и затянувшуюся на десятилетия(со времен перестройки ?)
попытку выработать свой оригинальный язык в этом виде
изобразительного творчества. Привлекательны здесь азарт и возможность
быть свободным, не таким, как все, что может завораживать
даже больше желание что-то выводить на стенах домов или других
зданий. Понятно, что с граффити как социокультурным явлением
справится невозможно: посмотрите перестроечный фильм рано
уведшего из жизни латышского режиссера Юриса Подниекса «Легко
ли быть молодым» и серию из «Матрицы» и убедитесь, что
рисовать граффити кто-нибудь будет всегда, как бы продвинуто
было общество настоящего или будущего.К сожалению и граффити
тоже бессмертны, как и коррупция или мафия, потому что
справиться и с ними очень непросто в реальной жизни. Надо признать,
что имеем мы дело не с искусством, как правило, а с тенью
его, не с культурой, а с субкультурой, вроде бы с
неформальным, но уже мощно материализовавшемся явлением, с которым
приходится считаться, пытаясь понять – это хулиганство или,
может быть, претензия на живопись в ее уличном, опрощенном
варианте. Но сейчас разговор о другом: что, какая духовная
данность, стоит за граффити. Если брать часы его создания – темное
время суток, избираемые краски холодных оттенков или
аляповато яркие, буквально «кричащие» о своем наличии, если
учесть, что молодые люди выходят из домов с баллончиками, как на
охоту за пустыми городскими пространствами, которые можно,
если удастся в эту ночь заполнить каким-то текстом, если
нередко буквы сливаются во что-то трудночитаемое, если они
складываются в английские слова, не всегда понятные тем, кто их
увидит, или в русские слова и слоги, которые нередко не более
понятны, чем иностранные слова -можно для начала говорить о
вероятности духовного эксгибиционизма, если бы только этим
дело бы и ограничивалось. Перед нами элемент массового и
последовательно проводимого зомбирования и тех, кто занимается
граффити, и тех, кто становится свидетелем их бытования в
урбанистической среде. И поэтому никого НЛП здесь не нужно,
ведь граффити в чем-то подменяют такое воздействие на психику
горожан, оставляя в ней след какого-то беспокойства, что
сказывается на чувстве дисгармонии, раздражении, из которых
спонтанно может вырасти немотивированная агрессия любого
характера и вектора. За всем эти чувствуются одиночество и
растерянность, ощущение тупика и предела,потому что зачем же иначе
стоило бы с помощью краски и букв заявлять о своем
присутствии среди взрослого и равнодушного порой к проблемам
подростков и молодых людей мира. Как не поднимайся на крышу, как не
спускайся на землю, как ни бегай по городу, испытывая
псевдоэйфорию от мнимой вседозволенности – все равно должно у
авторов граффити оставаться неприятное послевкусие, горечь от
того, что свои художественные потенции и привязанности
приходится выражать как нелегально и сомнительно, асоциально и
демонстративно. Собственно говоря, граффити – смотря как
интерпретировать это понятие – было у нас всегда. И до революции, и
в советское время, и, тем более, после перестройки. Даже
если иметь в виду, что настоящие граффити – это не слова и
тексты, а рисунки. Они долгое время красовались на стенах домов,
призывая к каким-то трудовым или боевым свершениям. Правда,
все они при этом было выполнены профессионально и при всей
их заданности и прямолинейности могли раздражать сознание
своей убогой банальностью, но не глаз. А на смену такой
продукции пришли граффити, в которые молодые люди бросились до
одури, до обморока( причем, в буквальном смысле слова, если
иметь в виду их ночные бдения для создания подобных
«шедевров»),поскольку и доступ к интернету и соблазн свободы
самовыражения при отсутствии тормозов и идеологических сдержек были
велики и заманчивы, как поле деятельности и возможность
приложения скрытых до селе, организационно непроявленных талантов.
Все бы ничего, да уж слишком дает о себе знать инфернальный
подтекст всего этого, Здесь уже не черный квадрат, а
чернота, как напоминание о чем-то запредельно зловредном и
изгоняемым из приличного общества. В подполье сидеть какое-то время
стебно и привлекательно, но бесперспективно – рано или
поздно возраст дает о себе знать. И приходится решать: или
вообще перестать творить нечто подобное, или учиться рисовать,
возвращаясь к нормальному , а не полубогемному образу жизни в
его худшем проявлении. Настоящее искусство есть возвращение
к себе, а не бегство от себя, насаждение идеала, доброго и
уравновешенного, а не навязывание в качестве такового чего-то
мерзкого и невнятного в своем облике. Искусство есть
обращение к зрителю и в вечность, а не в пустоту в любом смысле
слова. И стоит оставить страшилки и злюки визуального типа для
зарубежных блокбастеров, поскольку творчество это еще и
вдох, набирание сил, чтобы создать что-то прекрасное и
выразительное. А страшные истории, как когда в пионерлагере на ночь,
наверное, никто уже не рассказывает, ведь иногда житейские
ситуации бывают страшнее любого вымысла, так нечего
копировать то, что рассчитано не на всех, а на любителей подобных
зрелищ и чтива.

Граффити любопытно до определенной границы, как игра, эксперимент и
приложение энергии, пока они никому не мешают и в результате
дают нечто благообразное и доброе; как урок дизайна и намек
на то, что городским властям пора избавлять мегаполис от
унылых внешне кварталов и объектов внутри их. Но как только
они переходят от положительного к отрицательному, от плюса к
минусу, сразу непредвзятому взгляду и мнению становится
очевидно, следом кого и чего они являются на самом деле, чей
автограф в очередной раз выводит рука того, кто пишет и рисует
граффити. Если отдавать отчет, кому приходится служить в этом
случае, то вряд ли лишний раз потянет на улицу, чтобы
изобразить нечто межеумочное и дилетантское. И Старый Свет и
Новый Свет уже полвека живут с граффити и умеют различать, где
здесь искусство, а где – дьявольщина, поэтому одно
поддерживают и даже выставляют в музеях, а с другим борются, поскольку
граффити создает менее привлекательный туристский облик
стран и городов, так что, и здесь – ничего личного, только
бизнес. Хотя и в католических, и в протестантских странах помимо
денег не забывают и о душе, пусть и на словах, Тем более
это касается России, где граффити уже не прошлое, но ещё не
будущее, а настоящее, к которому, при всей удивительности
национального самосознания, необходимо найти определение, чтобы
не открыть дорогу инфернальному – тому, что портит не только
вид городских объектов, а и душу во всей её невербальной
выразимости и исключительной самоценности, настроенности на
добро и красоту. Чтобы не увлекла за собой ущербность в
духовное подполье, из которого все равно рано или поздно придется
выбираться на свет дня и приходить к нормальной жизни,
которая по определению без инфернального вполне может обойтись,
как бы она ни была неожиданна и поэтому неповторима.