Литературная критика

*

Первый снег – одно из таинств природы. У него есть свои служебные
духи и свои заклинания. Предощущение первого снега – чувство
огромное, но скрытое и порой утомляющее этой скрытостью. Музу
гимнической поэзии, Полигимнию, греческая античность видела
скрытой таинственным покрывалом, белёным пеплосом. Мне
видится общее между первым снегом и покрывалом Полигимнии. Его
складки-слова падают как письмена, запечатлённый дух
неизвестной речи. Поэт, мне думается, видит первый снег только один
раз в жизни – когда на него нисходит гимническое слово.
Когда воспевание, или, что то же – хвала, преображаются в
сущность. Тогда поэт начинает писать гимны. И каждое написанное им
стихотворение становится гимном. Все гимны сливаются в один
– гимн первому снегу.

У эрзя заклинание первого снега обладает почти первенствующим
значением: им совершается хвала за прожитый год и испрашивается
плодородие в грядущий. Первый снег у ирландских кельтов связан
был с праздником Самайн, когда, по преданию, души умерших и
духи земли выходили из своих холмов. Славянские девушки
умывались первым снегом. Явление первого снега можно воспринять
как календарное и символичное: зрелость, мудрость,
просветление, умиротворение. Но это не совсем так. Первый снег –
явление сакральное, это послание. Послание из мира, бесконечно
большего, чем человеческий. В котором все насущности и беды
земли тонут без следа. Остаётся только один тихий, долгий и
величественный звук хвалы. Если представить себе звук
первого снега, увеличенный во множество раз, думаю, он будет
звучать как звук разрушения большого города. Если смотреть в
ночное небо, то кажется порой, что снег идёт верх, что снег
восходит.

*

Автор в скупом вступительном замечании к книге говорит: «Этот
сборник складывался семнадцать лет на полях других сборников. Так
что результат в известном смысле юноша. Хотя образ первого
снега и связан с началом зрелости. В двоении – между
юношеским чувством и зрелостью формы – весь нерв «Первоснежья»».
Думается, стоит доверять авторской интерпретации. Синтезом
этого распадения на тезис и антитезис наступает жар первого
снега: гимническое вдохновение.

Поэтический язык Вишневецкого для современности необычен. Он почти
чужд ей и в то же время узнаваем. При чтении первого же
стихотворения в «Первоснежье» искушённый в современной поэзии
читатель спотыкается о твёрдый знак в конце буквы «азъ»,
архаичные «азъ» и «глаголь», о намеренно ретроградную, я бы даже
сказала, раздражающе-ретроградную метрику и рифмовку:
соль-глаголь, назад-взгляд. Автор провоцирует читателя возмущаться,
но и очаровывает, приковывает его возмущённый слух
реликтовой для современной поэзии глоссолалией. И с первого же
стихотворения читатель вынужден выбрать: принять эту поэзию или
отвергнуть.

*

«Первоснежье» – это действие и действо, это жест и поступок. Это
Галатея, нечто целостное, состоящие из нескольких членов,
которые обладают гармонирующими друг другу формами и движениями.
Стихи и эссе, две части стихов и четыре эссе, названные «В
память об ушедших». Снова вспоминается Самайн: оживающие
образы предков и ушедших близких. Авторы, эссе о которых собраны
в Первоснежье, символичны для культуры конца двадцатого
столетия. Гаспаров, Топоров, Бродский и Айги. Четыре имени как
четыре стороны света. Четыре ноты, четыре интонации. Снова
вспоминаются кельты: хранящие мир четыре друида. Культура
двадцатого столетия невозможна без христианства, но параллель с
четырьмя Евангелистами (от культуры) была бы, мне думается,
слишком навязчивой. Скорее, это священные животные
Иезекииля, несущие колесницу Божией Славы. И снова возникает тема
хвалы, гимна. Уже в самих названиях, существующих как текст
внутри книги: «Местность», «Царство», «Весна в Аппалачах»,
«Хвала Гаспарову», «Десять лет без Бродского», «После Айги» –
проступает столица космогонии автора: смерти нет. Она
существует для поэта как путь в неизведанное. Как небо, в которое
уходит первый снег.

Книга оставляет впечатление невероятно дорогой простоты, в испанской
духе, когда простое, без излишеств, белое платье стоит
намного дороже барочного наряда. Вишневецкий очень смело
обращается с каталогом поэтических методов. Это та смелость, с
которой предпочитают сверхдорогую простоту изысканности барокко.
Форма книги безукоризненно соответствует ностальгическому
пафосу, подвижность казавшихся устаревшими
метрико-ритмических суставов позволяет «Первоснежью» свободно чувствовать себя
и вне контекста современной московской и – шире –
русскоязычной поэзии. «Первоснежье» уходит, как тает первый снег, без
остатка, в свою эссеистическую часть. А именно в ней и
определён контекст поэзии Вишневецкого. Действие – выход из
контекста – является и началом действа, драмы
«Первоснежья».

*

Думается, драма «Первоснежья» – драма поэта, оказавшегося налегке
после того, как длительное время нёс тяжёлый груз, и в
совершенно новом пространстве, только отчасти напоминающем ему о
том, где он жил прежде. «Первоснежье» – следующая книга после
большого сборника «На запад солнца», вышедшего в «Русском
Гулливере» в 2006 году. «На запад солнца» составлена из
стихов, начиная с 1989 года и заканчивая 2003 годом. Расстояние
–15 лет. «Первоснежье», в котором всего 15 стихотворений,
охватывает период с 1990 по 2007, всего 17 лет. «Первоснежье»
невозможно сравнить с книгой «На запад солнца», настолько они
разные. И, тем не менее, они написаны одним поэтом, и это
чувствуется. Вишневецкий архаичен и тем нов для современной
поэзии. Неслучайность выбора именно такой просодии
подчёркивается, это сознательный выбор.

Память входит в свои права
и наводит прицельный взгляд

на ступенчатый спуск к воде.
Там в иное время, в ином
колесе событий – но где? – 

Здесь кажется очевидным всё: и ритм, почти смеляковский, хотя и
много мягче, и скачок строки со строфы на строфу, наподобие
пушкинского: «и, задыхаясь, на скамью\\ упала». Даже точка в
конце первой строчки наступающей строфы узнаётся, но где и у
кого... И только потом, про прочтении всей наступающей строфы,
вдруг возвращаешься к строфе ушедшей, чтобы вспомнить,
именно вспомнить. Что именно этого: память входит в свои права
(как совершеннолетний!) и наводит прицельный взгляд, не было
ни у кого. Память входит – как входит патрон в ложе оружия,
накануне выстрела. После упоминания о воде она тут же и
возникает: там в иное время, в ином... Колесо событий возникает
уже в следующей строчке, и больше похоже на револьверный
барабан.

Покуда не проклюнулся зрачком
орла весь лес изменчивых обличий....

Из книги «На запад солнца»

Предыдущая книга Вишневецкого обладала той насущной тяжестью бытия,
витальностью, которая придаёт яркость и чувственность
мыслеобразам поэта. Закатные лучи подчёркивали каждый изгиб,
каждый жест. В закатном воздухе каждый звук и запах казались
сильнее. Но вот поэт решительно сбросил эту тяжесть. Он
чувствует себя отчасти новорождённым. «Пальто пристаёт ко мне точно
тканая шкура» («Местность»). Необычность и вместе с тем
лёгкость ощущений порой подавляют. Пространство, в котором
оказался поэт, абстрактно, оно называется просто: Город. Или:
луга, сады, Царство. Только в «Весне в Аппалачах» возникают
географические названия – из прошлой жизни. «В жизни другой я
был бы наверное волком»... В «Первоснежье» почти все
существительные преображаются в метафоры: лиры деревьев, погребённые
под городом реки. Из них складывается единый, на всю книгу,
гимн, и древний, и новый. Это гимн прошлому: культуре,
языку, народу, – и это панихида по нему.

я горло зажимаю не от взмаха
крушащего, а от того, что взмах

меня давно уж выбросил туда,
где дышат существа иного толка,
и только мысль, как лёгкая иголка,
латая жизнь, снуёт туда-сюда.

«Как я боялся – о! – окаменеть...»

*

Возможно, так же чувствует себя Полигимния в мире современной
русскоязычной словесности. «Первоснежье» решительно выходит, как
порой ходят древние явленные иконы, не путать их с
чудотворными, из сообщества поэтической новописи. Поэту невероятно
тяжело, практически невозможно заявлять о себе вне контекста.
Неволей он стоит перед выбором: принимать чужой контекст или
создавать свой. Принятие чужого контекста ничего общего не
имеет ни с христианским смирением, ни с благородной
покорностью борца за справедливость перед казнью. Создание своего
контекста приводит к массе разочарований. В сказаниях многих
народов есть образ воина, стоящего на перекрёстке. Этот
абстрактный образ можно детализировать. Ирландские кельты выбирали
короля из воинов именно на Самайн, во время первого снега.

«Первоснежье», находящееся неизмеримо далеко от всех лагерей
современной поэзии, обладает поразительной поэтической
достоверностью. Язык этой книги возможен только в определённом месте и в
определённое время, но он обладает всем временем. Он
движется одновременно и вверх, и вниз. К опыту ушедших и в
неведомое.

Из собранных в книгу стихотворений особенно заметны «Царство», из
эссе – «После Айги».