Литературная критика

У Николая Лескова есть рассказ «Овцебык». Его герой ищет истину. Он непримирим, не согласен с текущим положением вещей, чувствует жизнь ему современную, как положенную на неверных, не истинных основаниях. Поиск Истины, с большой буквы, для него становится целью: поиск, во что бы то ни стало. Этот поиск через ряд приключений, через ряд попыток найти истину в работе, в старообрядчестве, приводит Овцебыка к гибели. Таким правдоискательством занимается и вся литература 19 века. Важнейшей темой, средоточием русской мысли становится именно попытка отделить ложное от настоящего. И попытка трагическая, она идёт через отрицание: не то, не то, не то? А что – то? И есть ли то?

Овцебык в своих душевных скитаниях искал законченной истины, постоянной субстанции. Искал её в системах предлагаемых ему наличным миром, предполагал конечность правил игры и искал познать эти правила. Непримиримость и усталость, самоубийственный нигилизм лесковского персонажа – результат обманчивой надежды на «формулу вселенной», «формулу любви». Душевная болезнь Овцебыка можно сравнить с ролевой компьютерной игрой, в которой ты не знаешь правил и не понимаешь, что происходит. И только отдельные намёки и диалоги, картинки, поединки, профессиональные навыки – они понятны, но бесцельны. В лучшем случае, если она хорошо сделана (а наличный мир сделан неплохо) – ты побродишь в ней некоторое время, но потом выключишь. Выключишь с мыслью: кажется, создатели игры что-то перемудрили.

Ведь игра, виртуальная реальность тем и хороши, что полное познание законов виртуального мира – обозримая в пределах жизни личности задача. Например, познать законы игры в крестики-нолики можно в течение нескольких минут. Крестик, нолик, крестик, нолик, крестик. Конец.

Динамическую, изменчивую природу истины, реальности Овцебык не только не мог принять и понять, но и не предполагает.

Но вернёмся к истокам проблемы. Для нас эти истоки в романтической литературе. Романтик отвергает косный и несовершенный общепринятый мир и подвергает критике мещанскую уверенность в прочности этого мира. Взамен романтики предлагают фантазию, вселенную высоких помыслов, выдающихся людей, способных слышать тайную гармонию. Их мир призрачен и фантастичен, но и ясен: есть зло и ложь презренной обыденности, и есть добро воображения, героизма.

В России романтическая модель мира потерпела крах в связи с уничтожением декабристов. Впрочем, Пушкин уже в «Руслане и Людмиле» начинает разрушать эту модель изнутри, т.к. чувствует её неполноценность. Но после 15 лет пустоты и тишины (по выражению А. Герцена) бесплодность постдекабристского, всё ещё романтического сознания становится для русских писателей очевидной. Возникает «натуральная школа», призыв обратиться к реальности от мороков нелепых мечтаний.

И вот под знаком этого пафоса отказа от фантазий, даже порой формального запрета на фантастическое, пройдёт большая часть века для русской мысли. Писатели замечтались, заигрались, утеряли связь с реальностью – так возвратим же её.

Как и во всём прочем в русской литературе, настоящее начало темы виртуальности – в «Шинели» Гоголя. Акакий Акакиевич, если вы помните, любил переписывать бумаги. Даже брал работу на дом. При этом он органически был не способен к порождению новых смыслов; когда его просят самостоятельно составить какой-то документ, он мучается-мучается, да и отказывается от чести. «Дайте мне что-нибудь переписать». Но тут уж он истинный поэт! Тут он в своей стихии и переписывает, право, лучше других. Реальность переписываемых бумаг для него истинна. После шинели современные романы про офисный планктон, погрязающий вконтакте, выглядят бледными, на плохом ксероксе сделанными копиями.

По определению канд. физ-мат. наук В. Афанасьева (в передаче А. Гордона) виртуальная реальность – это ситуация, когда изолируются обычные раздражители и заменяются искусственными. Обычные раздражители: честь, амбиции, любовь полностью замещены чиновничьими бумагами, которые для Башмачкина – лучше и чище мира. Он истинный романтический герой, а вовсе не типичный герой в типичных обстоятельствах или т.н. маленький человек. И как романтический герой он способен на высокий трагический безнадёжный бунт. Его «Зачем вы меня обижаете?» – не лепетание ничтожества, а утверждение: «Не ведаете что творите. Не знаете кто перед вами». Но потому я и говорю о том, что Гоголь всему начало: автор тут смеётся, разрушает романтическую модель, перевернув её с ног на голову.

Здесь время ввести ещё одно определение виртуальной реальности. В.Р. – это искусственно созданный мир или часть мира, который воспринимается как мир реальный _ ¹. Уточним: в нормальном, не патологическом состоянии воспринимается как мир реальный до определённой степени. Башмачкин конечно патология, игромания, когда человек совершенно не способен отличить. Вот с этими-то патологиями и пытаются биться рациональные Дон-Кихоты – реалисты 19 века. Бьются, уничтожают, но и создают свои, называя реализмом иногда безудержное мечтательство.

Самая заметная в этом плане фигура – Александр Герцен. В замечательном игривом рассказе «Доктор Крупов» он констатирует: все больны, все сошли с ума. Люди полагают, что здоровы, но все поражены странным безумием. От скудоумия это безумие или от большого ума – не так уже и важно. Люди верят в бредни, совершают бессмысленные поступки и придают им статус важных… И единственное лекарство, которое находит доктор Крупов – значительные количества коньяка по вечерам.

В этом рассказе Герцен предвосхищает и «Палату №6» и, что ещё интересно, алкогольный эскапизм Венички Ерофеева из поэмы «Москва-Петушки».

Герцен рассказывает о необходимости нравственного пробуждения от сна и призрачных грёз. И в «Былом и думах» исповедует свой собственный путь пробуждения. там же он оперирует понятием «реальная натура», то есть свободная от мистицизма. Но на всём протяжении этого восхитительного мемуара видно, как тяжело даётся Герцену это пробуждение, и насколько оно лишь полу-пробуждение, утренняя дрёма. Уже зная о множественности существующих реальностей (например, реальность косной среды, или реальность «обёрток и переплётов» в которой живёт его дядя Сенатор) Герцен подвергает их все критике, как ложные, но тут же утверждает свой идеал – мир человеческого достоинства – как подлинный. Однако же очевидно, что это лишь очередная виртуальная модель, причём модель полезная, высокая. Но модель, захватывая сознание, притворяясь Истиной, Бытием, а не событием подводит Герцена, не даёт ему пробудиться до конца. Идеолог губит правдоискателя.

Вот почему столь бесценен И. Гончаров со своей «Обыкновенной историей» (а затем и «Обломовым»). Роман прост: молодой человек Адуев, воспитанный в романтически возвышенной атмосфере провинциального дворянства, приезжает в город и сталкивается с грубой, но «подлинной» реальностью. Эту «подлинную» представляет его дядя Пётр Адуев. В этом столкновении молодой Адуев проигрывает, и принимает правила игры в «реальном» мире. Правда он становится довольно-таки неприятным молодым мужчиной, но зато уж земным в полной мере. Итак, роман прост и ясен, очередное развенчание виртуальностей от представителя натуральной школы. Но не так. У «Обыкновенной истории» есть эпилог, в котором Пётр Адуев – рациональный, земной, деятельный, полезный, терпит крах. Крах не финансовый, не скандальный. Крах идеи. Он вдруг со всей очевидностью предстаёт перед фактом, что жизненная система, которой он придерживался, неполноценна и содержит опасные ошибки. Вспомним его отчаяние, когда он ничем не может помочь своей жене, которую, собственно, и погубила эта «реальность». Пробуждение героя начинается, но слишком поздно.

В «Обломове» мы имеем ярчайший пример описания виртуальной реальности, это, конечно, «Сон Обломова», обломовская идиллия. В этой идиллии есть и невинность детства и детская же жестокость, но она сто очков вперёд даёт всем вымыслам и жизненным системам которые предлагает Петербург. Обломов прекрасен своим неагрессивным нигилизмом: для чего, зачем ему суетиться? Суета бесплодна и мир неполноценен. А Обломовка совершенна, точнее завершена, ясна и конечна, правила игры в ней просты и приятны. Фантазия эта выполнена Гончаровым с таким изяществом, что и сам право пожил бы… Пожил бы, пожил, да и выключил бы «компьютер». Обломов же смог выключить его лишь ненадолго и натолкнувшись на жестокость со стороны возлюбленной (а именно любовь и только любовь способна вывести из морока в подлинную жизнь) разочарован и угасает навсегда.

Несмотря на подвижнический труд Гончарова и Герцена новонародившаяся мыслящая молодёжь 50-70-х заражается самой злокачественной виртуальностью: нигилизмом. Пафос её прост. Раз уж всё – подмена и обман, и в первую очередь высокое искусство, изящная словесность – то сломаем все «компьютеры», откажемся от самого инструментария создания виртуальностей. Нет искусству для искусства, только польза! Нет высоким чувствам, только биология! Но гордыня такого подхода в том, что, якобы отказавшись от вымысла и фантазии, мы начнём познавать объективный мир в его закономерностях. И однажды познаем его полностью. И сделаем всех счастливыми. Т.к. каждый будет знать подлинную, единственную, самую настоящую реальность, а не эти ваши тургеневские «Дымы», да Герценовские «Думы». От Герцена оставим одно «былое», а от Тургенева только Базарова.

Как Овцебыки они предполагают найти формулу вселенной и, зная формулу, – управлять Истиной. И вновь ускользает динамика, мысль о том, что бытие нам дано только в его становлении, Сущее же бытие – привилегия Бога. Создавая представление о мире, как охватываемом разумом объекте, русский нигилист и утилитарист (во главе с Добролюбовым, Чернышевским и Писаревым) создаёт опаснейшую из виртуальностей. Она настолько проста, что невероятно привлекательна и убедительна. Что-то вроде игры в тетрис: игра куда проще, а ведь была болезнью целого десятилетия. Вот как Бердяев оценивает эту игру в «Вехах»: «научный позитивизм... был воспринят в самой крайней форме и превращён... в примитивную метафизику... в особую религию, заменяющую все прежние...» _ ²

Примеры можно множить и множить, но закрывает век – наконец синтезируя и действительно отличая одно от другого, реальное от виртуального – Достоевский (Толстого оставим в стороне, это отдельный и предлинный разговор).

Начнём с раннего романа Фёдора Достоевского. Особого внимания заслуживают коротенькие и весьма необычные «Белые ночи». Главный герой здесь не имеет человеческого имени, а только ник-нейм: Мечтатель. Он живёт в своих мечтаниях, разговаривает с домами и покоряет государства и женщин. Конфликт романа – столкновение Мечтателя с реальностью, в котором герой терпит неудачу. Настенька – персонаж ещё более интересный. Она тоже виртуал, её жизнь в реальной жизни убога, это жизнь мертвеца. Её никнейм – производное от греческого Анастасий, воскресающий, точнее перестающий-быть-неподвижным. Но часть слова отрицающая стазис в её нике перевёрнута. Она Настазис, замирающая. Мечтатель становится для неё надеждой снова стать Ана-стасией. Но слишком хорошо Настенька видит, что мечтания мечтателя – это ещё одна форма застылости, мертвечины. Это и сам Мечтатель понимает, но и для него Настенька – надежда выскочить и круга повторений, из паутины призрачных белых ночей. Когда же к Настеньке возвращается Жилец – жених из «реального мира» (а впрочем, мы ничего о нём не знаем!) – выбор её очевиден, хотя и жесток. Мечтатель возвращается в скорлупу своего монолога, даже не начав диалог, а только пообещав его друг другу, несчастные виртуалы снова оказываются по разные стороны мониторов.

Мечтатель затем превращается у Достоевского в подпольного человека, который полностью воплотится в образе Кириллова из «Бесов». Это человек, который прямо заявляет: «Почему 2х2=4. Я не хочу, не верю». Подпольщик говорит миру и Богу: ты принципиально не подлинен. Раз во мне нет гармонии, то и в тебе её нет, раз во мне нет бессмертия, то и в тебе нет, раз я не ведаю Истины и не могу её постичь, то и ты – может быть великое, но лишь творение, тварь, содержащая в себе червоточину гибели.

При всей кажущейся бесперспективности подобного подхода впервые в истории русской мысли доведена до предела и действительного понимания идея изначальной и непреодолимой в рамках земной жизни противопоставленности человека миру и божественному в мире. Проблема умаления в человеке добра, умаления вплоть до полного исчезновения сформулированная Августином Аврелием – вот проблема Достоевского. И решение этой проблемы способно продвинуть русскую культуру из инфантильного мечтательства на следующую ступеньку осмысленности.

Различить Истину и Ложь, Виртуальную и Подлинную реальность – это ведь суть отличить добро от зла. До сих пор мы не можем точно сказать, добродушен Обломов или же добр? Гадаем: положительный или отрицательный персонаж Штольц? Хорошо или плохо поступила Ольга Ильинская? В измерениях привычных, бытовых и вовсе не возникает подобных вопросов, добро и зло смешиваются до синонимичности. Сама оппозиция добра и зла воспринимается как оппозиция двух равнозначных субстанций.

Христианская философская мысль, начиная с Евангелия, через Аврелия, утверждает: зло не существует. Точнее так: зло не субстанция, оно – лишь отсутствие добра, лишь побочное следствие существования добра.

У Достоевского, как и у Августина, зло не имеет самостоятельного бытия. Ложь – это шрам на лице мира. Разрыв реальности _ ³. И в этих то разрывах и гнездятся виртуальные, иллюзорные ценности, страсти и системы. Дело нравственного существа – различать и очищать своё бытие от иллюзий.

В произведениях Достоевского тьма героев нравственно слепых и ослеплённых, подобно Раскольникову. Слепота и есть неразличение, вплоть до незнания о существовании проблемы различения, добра и зла (а это – возвращение сознания в состояние Адама и Евы, состояние отнюдь не приличное современному человеку). Вспомните образ ослеплённого Павла, когда с ним заговорил Иисус. Напуганный Павел, упав и шаря руками, спрашивает «кто ты?» и оказывается способным принять ответ и поверить в него – тогда прозревает.

Раскольников же ослеплён иным и, несмотря на свою проницательность и ум (как он ясно видит зло в Лужине!), он не видит света, не слышит ответа, потому что задаёт не тот вопрос. Раскольников ослеплён не светом, но темнотой. Оглушён не полнотой бытия, а его одномерной тяжестью, опустошённостью в разрыве мира.

Недостаток любой человеческой фантазии (игры) в её определённой конечности. Набор правил игры (фантазии) обозрим, жизненные же «правила» – не объемлемы разумом. Музыка – потому музыка (и постольку музыка), что она, будучи «выдумкой» человека, конечной знаковой системой, собою указывает на инвариантное, на сотворённость мира. Искусство – способ сознания. Но именно музыка, фантазия, литература – то, что, не притворяясь, признаётся в своей вторичности и «виртуальности» – признаётся несуществующим и необязательным. Другие же выдумки: «чувства», карьера, семья, деньги и т.п. притворяются сущим, хотя чаще всего – они извращения сущего.

Что такое виртуальность? Это состояние сознания в котором бытие определено набором правил и характеристик: добро, зло, благо, неудача и т.п. – это ясные, количественные понятия. Причём для достижения цели (конца игры) важен не полюс (+-=), а его выраженность. В современных компьютерных играх, например, зачастую есть характеристика доброты или злобности в условных единицах. Это лишь метафора таких обыденных измерителей достоинства человека как финансовый, образовательный или любой иной ценз.

Может быть основная характеристика виртуальной реальности – её охватываемость сознанием, измеримость, конечность. Она – человеческое создание, а значит содержит в себе смерть, ошибку, неполноту.

Августин же вообще отказывается от полярности: зла нет, есть мало добра. Зло – виртуально. У Мартина Бубера зло не зло само по себе, т.к. Бог не создавал злое, а лишь направленность страсти на иллюзорные объекты _ ⁴.

Поэтому в музыке ценен не порядок и точность воспроизведения звуков, но тот диалог, который потенциально происходит со слушателем/исполнителем и между ними.

В русской литературе 19 века самой важной историей, самым важным сюжетом мне и представляется история того, как человек учится различать.

Сентябрь 2009 г.

______________________________________________________________________

Примечания

1. Это определение дано докт. физ.-матем. наук А. Томилиным в передаче А.Гордона «Технологии виртуальной реальности».

2. Бердяев Н.А. Философская истина и интеллигентская правда.//Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции. Репринтное воспроизведение издания 1909 года. – М.: Издательская фирма Международной ассоциации деятелей культуры «Новое время», 1990. – С. 11.

3. Касаткина Т.А. «Дневник писателя» 1873-1881 гг./Касаткина Т.А,//Достоевский Ф.М. Собрание сочинений: В 9 т. Т.(. В 2 кн. Кн. 1.: Дневник писателя/Ф.М. Достоевский. – М.: Астрель: АСТ, 2007. – С. 7.

4. См. М. Бубер. Образы добра и зла.