Литературная критика

(некоторые размышления о прозе поэта)

если в середине ноября идет снег, и влажные ветви деревьев спокойны
и величественны, хочется говорить о простых вещах, о вещах, в
которых время не затвердело.

передо мной проза Генриха Сапгира – мир видений, мир простых сущностей,
мир явных плотностей, мир, в котором конкретному и плотному веществу
жизни порой как будто не хватает воздуха, и он, этот воздух, накачивается
как бы из вне, из сознания поэта, и многие формальные поиски становятся
уместными, они оформляют этот почти кинематографический (почти
клиповый) мир, я говорю о коротких рассказах Сапгира, лаконичных
и предельно насыщенных зрительным восприятием мира, когда слух
как бы запаздывает, и ты прежде видишь образ (через слово), а
потом уже понимаешь, что эта лента образов, проплывающая перед
твоими глазами, совпадает с твоим внутренним зрением.

у Сапгира множественность ракурсов, с помощью которых он смотрит
на реальность, взгляд его близок к взгляду фотографа, внутреннюю
сущность объекта эти ракурсы естественно не фиксируют, внутренняя
сущность дается через внешнее, через наблюдателя, не случайно
у Сапгира в рассказе «Почти по Чехову» появляется человек с фотокамерой,
потаенное желание которого – быть в фокусе чужого взгляда, стороннего
наблюдения («А чертовски могло бы получиться: фургон наезжает
на зрителя, фары огромные рапидом, и я – косо летящая фигурка
из-под колес. «Гибель фотографа Сорокина» – это тебе не «Полет
вороны».) но когда потаенное желание персонажа проявлено,
возникает цельность картины мира, мира, из фрагментов которого
можно собрать воображаемое (почти документальное) кино, собрать
в единый «сценарий», вот например: персонаж спешит за спешащим
торопливым временем, он вглядывается в прошлое и взгляд его поспешен,
тороплив, естественно отстранен (рассказ «Восточная повесть»),
и в этом отстраненном взгляде наблюдателя клокочет нервное переживание
реальности, повествование оказывается невозможным, почти невозможно
рассказать о прошлом, о жизни, где не было спешки, о жизни, в
которой были почти неторопливые интонации, которых уже не сыскать,
рассказ об этой жизни оказывается затрудненным, рассказчик не
то чтобы заикается, он будто прерывает сам себя, он будто лишен
возможности сосредоточиться и сконцентрироваться на чем-то важном,
его речь прерывиста, как недодуманное, слова обрываются, будто
от неумения их удержать, неумения расслышать, неумения вслушаться,
а вместе со словами обрывается, прерывается тот, другой, по совсем
другим законам существовавший (независимый от наблюдателя) мир,
о котором он (рассказчик) хотел бы рассказать, но мелькают лишь
клочки, обрывки утерянного мира, и остаются только картинки, иллюстрации
из книжки с вырванными страницами.

(«Ну и отвели.

...ные звезды над горами и морем в тума

...скорый судья решил

...прикрыв ладонью лукавый глаз, судья погрузился в раз

Ни к какому решению не пришел судья, и сказал: «Этот человек должен
уме

...стукнула лопата о доски, сквозь песок проступила вода. И ни
один из них не увидел: в шерсти золотые самородки застряли, потому
что не было

...должен уметь видеть будущее, должен знать, как оно пахнет,
должен уметь его приготовить, должен умереть, в конце концов!»)
_ ¹

в рассказе «Летящий и спящий» выявлен какой-то особый (трудно
уловимый) прорыв в одинокое и неведомое человека, Сапгир исследует
естественное будничное одиночество человеческой жизни, жизни,
в которой существует необъяснимая взаимосвязь всех со всеми, и
автор пытается уловить переплетения этих случайных, казалось бы,
нитей, почувствовать их натяжение в этом в суете скоростей летящем
(спящем) пространстве. («И конечно, летящий и не думал
о том, спящем далеко внизу, под крылом самолета, тем более не
помышлял о своей пустой операционной в больнице неподалеку. Время
хоть и медлило, но приближалось неуклонно. Через две недели летящий
поставит спящему неправильный диагноз, неудачно прооперирует,
и тот спящий умрет. Вот, собственно, и все. Но что-то случилось,
что-то вдруг переменилось в атмосфере, будто тень нашла на темное
небо. Гул вверху внезапно оборвался. Вспышка! И через несколько
секунд в открытое окно донесся отдаленный удар. Дом бетонная коробка
заметно дрогнул. Спящий проснулся и сел в постели. Он слушал,
он внимательно вслушивался в себя: что происходит, и не понимал,
что все внутри него уже перестраивается, расправляется, освобождается.
Готовится жить дальше..) _ ²

а вот еще одна тема, она не раз возникала в прозе и поэзии, но
прежде чем ее коснуться, посмотрим на таких существ, как ангелы,
процитирую их способности, скрупулезно запротоколированные в справочной
энциклопедии: «сила Ангелов даруется Богом. Он определяет для
любого Ангела те способности, которыми Ангел будет обладать. Некоторые
способности были показаны во многих христианских сказаниях: быть
невидимым для физического зрения; способность к полету в духовном;
способность к проявлению в материальном; способность появляться
в физическом человеческом теле; способность к воздействию на физический
мир; видение через время, видение как лица человеческой души,
так и мыслей человека в душе и во взгляде, глубинных помышлений
сердца человека; способность уничтожать целые города; возможность
греховного выбора»

(Теперь я взрослый ангел, ангел-хранитель, Алексей Иоанович
Чижов – мое полное имя. Невелик чин, ну да ведь у нас не так,
как у вас, не по чину чествуют, а по светоносности. Кто больше
несказанного (у вас и слова-то такого нет, назовем его добросветом),
так вот, кто больше этого добросвета излучает, тому и почет.)
_ ³

рефлексия на ангелическую тему, вписывание ангелических сущностей
в прозу и поэзию 70-90-х годов возникает не раз (стоит хотя бы
вспомнить роман «Москва-Петушки» (1969) Венедикта Ерофеева, цикл
«Лето с ангелами» (1992) Геннадия Айги, стихотворный цикл «Мемуары
с ангелами в Красково»(1999) Генриха Сапгира.)

рассказ «Ангел Алексей Иоанович» чем-то близок к истории фильма
Вима Вендерса «Небо над Берлином», только не стоит забывать об
иронических и сатирических подтекстах сапгировской прозы, особенности
её – лапидарность, ритмический минимализм, довольно ясно простроенный
сюжет, зрительность образов, их конкретность, автор будто хочет
из плотного вещества жизни сделать нечто менее плотное и потом
опять совершить сжатие, (здесь опять уместно вспомнить термины
кино такие как – наплыв, рапид, разбивка на кадры).

я бы хотела сделать небольшой сравнительный анализ прозы Генриха
Сапгира с прозой поэта другого поколения, поколения тридцатилетних,
увидеть точки пересечения и линии расхождения, рассмотрим рассказ
Сапгира «Ангел Алексей Иоанович» и рассказ Ильи Оганджанова «Кроссворд»
(1997).

во-первых, о совпадениях: в рассказе «Кроссворд», как и в рассказе
Сапгира «Ангел Алексей Иоанович» персонажа зовут по имени отчеству,
здесь мы могли бы вступить в полемику о том, умер ли персонаж
в прозе, умер ли в прозе автор, и какую культурологическую сетку
автор набрасывает на персонажа, у Сапгира персонаж (Ангел Алексей
Иоанович) обретший отчество (почти отечество), обретает вместо
бесплотной нематериальности прежней своей жизни свое крошечное
место на земле, в «Кроссворде» Оганджанова мы видим персонажа,
который, как и многие персонажи Сапгира, не то чтобы затравлен
жизнью, жизнь будто вытравила из него что-то существенное, что-то
сущностное, он, наверняка, как и сапгировские персонажи ест, пьет,
занимается сексом (а у Сапгира многое персонажи занимаются даже
искусством), но мы наблюдаем странное измельчание мыслей, чувств
этих персонажей, и даже когда через фантастическое измерение мы
можем наблюдать за ними глазами ангелов, это мало влияет на то,
что с этими персонажами происходит, они, по-прежнему, продолжают
жить будто закупоренные в непроницаемые оболочки, будто лишены
они чувствительности, будто находятся в состоянии частичной или
полной анестезии («раздражаясь, они начинали убивать друг
друга словами, но слова только рикошетили. Что для него было слово
«фанатик» или «шизофреник». Он был фанатик и шизофреник и хотел
ими быть. С другой стороны «дура» и «самка». Она была дурой и
самкой и это было ее бабье торжество.») _ ³ никто и ничто не способно вынуть сапгировских
персонажей из этих оболочек, не способно преобразить их, и даже
упования (мечты) ангелов («Но ведь ты хочешь, можешь,
надо только попробовать, – говорила она (анеглица – прим. Т.Г.).
Мы же совершенней, и у нас должно получиться более красиво, чем
у них. Ты войдешь в меня с силой и божественной мощью. Тогда мы
станем как те, которые там, неизмеримо высоко.») _ ³ остаются только мечтами, на земле ангела Алексея
Иоановича ждет довольно заурядная жизнь, похожая на жизнь персонажа
рассказа «Кроссворд» («Алексей Михайлович любил разгадывать
кроссворды, был женат и немного выпивал; спускаясь по лестнице,
он всегда отвечал на приветствия соседей и молча проходил мимо,
если с ним не здоровались») _ ⁴,
только привычки, только навязчивые идеи остались в персонаже Ильи
Оганджанова, движение этого рассказа ритмически организовано как
некоторое число развивающихся даже не тем, а фраз, и на кружении,
на повторении этих фраз возникает почти гипнотический мир современного,
«так называемого маленького человека», человека, который находится
в состоянии какого-то вечного летаргического сна, о котором он,
естественно, ничего не подозревает, но проявляется это гипнотическое
состояние довольно банально: в навязчивости, повторяемости фраз,
в монотонности образов, когда в бесконечно долгом движении в своем
маленьком космосе (а человек всего лишь спускается к своему почтовому
ящику за газетой, а потом собирается привычно подняться на свой
(четвертый) этаж), («Алексей Михайлович любил читать рекламные
объявления, немного выпивал и спускался по лестнице не спеша каждое
утро, был женат, но это не мешало ему разгадывать кроссворды и
читать рекламные объявления; и каждое утро он доставал из почтового
ящика газету, потому что был женат, немного выпивал, любил читать
рекламные объявления и разгадывать кроссворды) _ ⁴, в этом, казалось бы, нерушимом крошечном пространстве
происходит сбой – смерть, смерть случайная, буднично отформатированная,
Алексей Михайлович пытается открыть неподдающийся и сопротивляющийся
ему замок, и что-то сбивает его с ног («маленький плевочек
смерти») _ ⁴, однако ощущения
бессмысленности жизни в прозе Оганджанова не возникает (в отличие
от рассказа «Ангел Алексей Иоанович» Сапгира, в котором тщетность
усилий человека перед реальностью жизни очевидна), в «Кроссворде»
Оганджанова жизнь человека хоть и окрашена в сумрачные приглушенные
тона, хоть и происходит на какой-то почти неведомой лестничной
клетке, по которой совершает свое ежедневное короткое путешествие
персонаж, но жизнь на этой лестничной клетке овеществлена тихой
(даже не подозревающей о своем существовании) любовью и лаской
этого Алексея Михайловича, однако скажи такому вот Алексеяю Михайловичу,
что он ласков, что он любит, он изумится и, может быть, даже испугается
таких слов, так как в его жизни все ознаменовано совсем другим
– пристрастием к абстрактным играм, когда в заданность клеточек
вписывается нужное слово, и Алексей Михайлович существует в этой
простой клеточной зависимости (необходимости) без задних мыслей,
без особенных раздумий, и только рассохшиеся табуретки, которые
персонаж «Кроссворда» чинит своими «отяжелевшими руками»,
могли бы (если бы умели) почувствовать и рассказать о тепле его
рук, ведь даже замок в почтовом ящике Алексея Михайловича похож
«на раскапризничавшегося ребенка», и многое в
мире Алексея Михайловича живое и подвижное, только сам он будто
застыл и уже не чувствует ласковости этого маленького мира, так
как слишком занят тем, чтобы вписать себя (свою память, свои путь
и небольшие интеллектуальные способности) в простое и клеточное,
но когда, сбитый смертью, ткнулся он в неразгаданное, все его
телесное бытие приобрело новую форму, особую, прежде неведомую
(«точно истый богомолец упал умерший Алексей Михайлович
перед почтовым ящиком на колени, хотя был Алексей Михайлович атеистом,
но всегда подозревал что Там что-то есть».) _ ⁴

в такого рода рассказы хочется вчитываться подробно, тогда за
их отчужденным и независимым от тебя бытием, проявляется особая
нервность, неожиданная текучесть, когда время длит, не прерывая,
твоё соучастие в разговоре с текстом, а хаотичность жизни будто
успокаивается, умиротворяется, и возникают остановки, где слушающий
слышит, а говорящий неожиданно вдруг замолкает.

___________________________________________________________________________________________

Используемая литература:

Генрих Сапгир – рассказы «Летящий и спящий», * «Восточная повесть»,
** «Почти по Чехову», *** «Ангел Алексей Иоанович»

Илья Оганджанов**** – рассказ «Кроссворд»