Литературная критика

Жизнь как морковка,

или небо в алмазах

К 150-летию со дня рождения А. П. Чехова

Чехова любили почти все. Его любили друзья, родственники, женщины.
Его любили – вот неожиданность! – даже коллеги по
писательскому ремеслу. Почти все они, на удивление единогласно,
оставили о нем самые теплые воспоминания. Чехова любил желчный
Бунин. Неистовый Розанов, критиковавший вся и всех, не написал о
нем ни единого дурного слова. Даже великий
непоследовательный Толстой, который граф и Лев, бросавшийся всю жизнь из
крайности в крайность, всегда отзывался о Чехове с чувством
неизменной нежности.

Наверное, было что-то такое в нынешнем юбиляре, что при личном
знакомстве вызывало к нему самую искреннюю симпатию. Да и то
сказать, душевные качества располагали: был он скромен, но не
застенчив; уверен в себе, но не горделив; исключительно
интеллигентен, но не чуждался и ночных дружеских попоек; прекрасно
умен, но все же «хватило ума» заняться литературой.

Не может не вызывать уважения благотворительная деятельность Чехова:
он отважно работал врачом во время холерной эпидемии,
опекая 25 деревень. Открыл на свои средства в Мелихове
медицинский пункт, построил три школы для крестьянских детей,
колокольню и пожарную каланчу, участвовал в прокладке шоссейной
дороги на Лопасню, добился открытия там же почты и телеграфа. В
родном Таганроге создал общественную библиотеку.

Чехова было за что любить, было за что уважать.

И вот незадача!

Среди такого великого сонма горячих симпатизантов Антона Павловича
чувствую себя каким-то одиноким изгоем. Страшно признаться: я
не люблю Чехова! При всем уважении к его личности и делам,
не чувствую того особенного пиетета, который неизбежно
возникает к подлинно любимому писателю. Чехов был, несомненно,
хорошим человеком, заботливым семьянином, наверное, и – добрым
приятелем, но все это отравлено для меня тем, что Чехов
написал. И даже не тем, что СОБСТВЕННО им написано в строках
его сочинений, сколько тем «мессиджем», тем сообщением,
которое сквозит адским холодом СКВОЗЬ строки его писем, его пьес,
его дневников.

Василий Васильевич Розанов когда-то думал, что самым роковым,
диавольским и страшным писателем для России оказался Гоголь.
Розанова ужасала вереница демонических образов, столь мастерски
выписанных нашим гением и помещенных авторской волей на
просторы России. «Мертвые души» по мысли Розанова, оказали
гипнотическое и магическое влияние на умы русских читателей и, тем
самым, на долгие годы в этих умах оказалось водворено
ложное, искаженное представление о России и русском характере,
которое впоследствии плавно перетекло со страниц гоголевских
сочинений на страницы новых авторов. Вспомните, ведь недаром
Достоевский говорил о своем поколении литераторов, что все
они – «вышли из гоголевской шинели».

Ах, милый Василь Василич! Настоящий-то УЖАС вы и проглядели! Оставим
в стороне ваше отношение к автору «Мертвых душ», но
сказочные гоголевские персонажи ни в какое сравнение не идут с тем
паноптикумом реально мертвых душ чеховских персонажей,
возглавляет который и ведет в никуда фигура самого нашего автора,
Чехова Антон Павловича. У вас, Василь Василич, было
чрезвычайно живое воображение и пылкая натура. Вас впечатлили,
наверное, еще в детстве гоголевские образы и на всю жизнь
остались самым неизгладимым впечатлением в душе. Помню, помню и
сам, как в семилетнем возрасте вставали волосы на голове от
ужаса, когда зимними вечерами бабушка читала нам с братом
«Страшную месть». Так ярко впечатлиться чеховскими образами
невозможно. Гоголь рисовал нам карикатурный ад: где у бесов
копыта и хвосты, а грешников варят в нарисованных на холстах
громадных казанах и жарят на необъятных сковородках – в
принципе, в таком мире еще есть что-то интересное. Есть чем
впечатлиться. Недаром столько любителей у фильмов ужасов.

Чехов же нарисовал ад настоящий – ту серую искаженную обыденность,
которая царила в его душе. Это – неинтересный мир. В таком
мире жить совсем незачем. И впечатлиться нечем.

Сатана не столько черен, сколько сер. И столь драматичен, сколько
пошл. В одну из его задач входит: внушить людям, что
прекрасный и необыкновенный мир, который их окружает, на самом деле
скучен и до отвращения обыден.

Мне кажется, что Чехов пал одной из жертв этого внушения. Сначала
пал, а потом стал транслировать эти мысли всему мiру. Начав
как автор коротких, смешных непритязательных рассказов, он
вскоре превратился в певца скуки и обыденности. Сын глубоко
верующего, церковного человека, он потерял веру и, как
следствие, потерял вкус к жизни. После 25-лет Чехов пережил глубокую
депрессию и написал своих «Мужиков» – вещь уже серьезную,
но вполне безрадостную.

Не подумайте, что автор статьи всегда против безрадостности. Горе
смеющимся ныне. Иногда бывает время, когда человеку нужно
поплакать и погрустить.

Но Чехов не радуется, не плачет, и не грустит. Чехов равнодушен.
Иногда даже странно становится – зачем он все это писал? Только
для того, чтобы поделиться внутренней безысходностью?

Но и безысходность ведь бывает разная. Вот Леонид Андреев чувствовал
безысходность – и страдал от этого, писал пессимистическое,
но и бился, стучал во все двери, призывая: люди, дорогие,
как вы можете так обыденно и безнадежно жить, если завтра
умрете? Леонид Андреев – это натянутая струна, это бунт, это
огонь. Человек, если горит – не безнадежен для Царства
Небесного, пусть он даже бунтует пока против всего мироздания, даже
против Самого Бога. Бог любит тех, кто борется с Ним
искренне, полагая свою борьбу – борьбой за подлинное благо. Бог их
победит, но победит, поддавшись. Не зря избранному народу
еврейскому дано было пророческое наименование «Израиль», что
значит – «богоборец». Царство Небесное наполняют, не те,
кого мiр счел своими и порядочными. Не те, кого считают
хорошими людьми. Царство Небесное наполняют плохие, но горячие люди
– недаром в рай первым вошел разбойник, распятый вместе со
Христом. Потому и сказано в Книге Откровения: «Знаю твои
дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или
горяч! Но, как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну
тебя из уст Моих». (Откр.3:15,16)

А Чехов что?

Однажды его жена, актриса Ольга Книппер, задала ему в письме самый
важный вопрос, который только может волновать человека: «Что
такое жизнь?»

Антон Павлович, который любил ошарашивать свою жену ледяным
цинизмом, ответил так: «Ты спрашиваешь,– писал Чехов,– что такое
жизнь? Это все равно что спросить: что такое морковка? Морковка
есть морковка, и больше ничего неизвестно».

Вот так! Сказал, как отрезал, великий писатель. Ему бы, несчастному,
выйти в огород и посмотреть на растения, где в великом
изобилии даже наших скудных равнин произрастают не только
морковь, но и злаки, и деревья, и бегают среди деревьев даже такие
удивительные, загадочные и непредсказуемые животные, как
дети. Но не увидел Антон Павлович. Увидел жизнь, как
абсолютную морковку.

Пройдет каких-нибудь 13 лет после его смерти и в 1917-м году эта
«морковка» обратится для России в стальную секиру. Секира
пойдет кромсать всех, равнодушных и горячих, умных и глупых, всех
– для того, чтобы стало ясно в вечности людям – кем же ты
был, что созрело в твоей душе за время твоей жизни.

«Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево, не приносящее
доброго плода, срубают и бросают в огонь».(Лук.3:9)

Был у Чехова такой приятель и корреспондент –
Михаил Осипович Меньшиков.
Замечательный человек, мыслитель, журналист, настоящий боец. Много сил
он положил на публицистическом поприще, чтобы предотвратить в
России пришествие революции. Его расстреляли большевики
одним из первых. Так вот, согласно мнению некоторых
исследователей, Чехов именно Меньшикова избрал прототипом своего
«Человека в футляре». Таким образом, пугало советских детей,
«человек в футляре» на поверку, оказался мучеником и героем,
которого Чехов проглядел.

Зато Чехов предсказал «небо в алмазах». В ХХ веке это небо
опрокинулось, рассыпав алмазы, на русскую землю, и мы увидели в
крови, смерти и лагерной наготе иное небо, которое предсказать
невозможно – небо, которое каждый видит в своих страданиях,
небо Голгофы.

Чехов умер от кровохаркания. Надеюсь, он тоже увидел свое небо. Небо
Голгофы в алмазах.