Проза

- Старая кочерга! Заела в усмерть!..

Майка вывела хныкавшего сынишку из подъезда. Злобно пнула носком сапога закрывшуюся дверь. Отдачи не рассчитала, оступилась назад на полшага, икнула и принялась с усердием рассматривать сапог. Подошва возле носка треснула, чуть оторвалась от голенища. Разозлившись до предела, она быстро стянула сапог с ноги и, что есть силы, наотмашь, несколько раз грохнула им по двери:
- Учит! Учит! Учит!.. Ты бы своих детей учила. А то, вон, они у тебя все поуехали да позабыли про мамашу… Спиногрызы… Петровна… Не Петровна – чучело! И как земля таких зануд носит? Другая б давно в тартарары провалилась, а ей хоть бы хны… Это я-то за мальцом не ухаживаю? Я-то не кормлю-одеваю? Ты что ль? Мамаша выискалась… Сердобольная. А я плохая… Да я последнее с себя отдам за ради Сашка. Он у меня… как у Христа за пазухой. Все есть… Все будет, что пожелает. У тебя, Сашек, все будет. Не хуже других. Прям сейчас и будет. Не хуже… Хочешь куклу? Барби! Нет, я тебе лучше барби сделаю! Я им покажу! Чучелы…

Майка рубанула воздух рукой, быстро натянула сапог. Пошарив взглядом по земле, воскликнула «О-о!» и торопливо потащила сына к скамейке, стоящей рядом с песочницей.

Всей пятерней проворно выхватила из грязи обертку от шоколадки «Баунти», потерла о край свалявшегося серого пальто. Сдула, брызнув слюной, остатки песчинок:

- Ну, вот готов…

Она осеклась, устремив напряженный взгляд поверх крыши дома, словно призывала кого-то свыше в помощники. Небо осталось безмолвным. Только хмурилось, закутавшись в пелену облаков. В глазах Майки мелькнуло злобное отчаяние:

- Черт! Забыла, как называется… А-а, черт!.. Вспомнила – конверт! Для младенцев. Готов тебе, сыночек, конверт. Весь блестящий… из Америки! Сейчас куколку сделаю, получше, чем в Америке…

Последние слова она выкрикнула с каким-то надрывным вызовом. Еще раз икнула. Изо рта с отвисшей губой вырывалось хриплое дыхание. Поозиравшись, она задержала взгляд на рейках скамейки. Вмиг ее лицо преобразилось. Майка, сомкнув губы, сжала челюсти так, что на скулах вспухли желваки. Налетев на скамейку, словно коршун, она уцепилась за край рейки и рванула его на себя. Слабые, трясущиеся спьяну пальцы, сорвались, под кожу впились занозы. Майка не отступилась, взвизгнула, ухватилась вновь. И вновь неудача, и еще… Ссадины на пальцах закровоточили. Но Майка боли не чувствовала, ведь Сашку нужна была кукла получше, чем у всех. Майка рычала и рвала, хрипела и дергала…

- Мама, мамочка…

Майка, согнувшаяся над скамейкой, замерла, как обухом пришибленная. Несколько мгновений, втянув голову в плечи, не шевелилась. Наконец, глянула на трехлетнего сына. Он, как оловянный солдатик, стоял навытяжку в пяти шагах возле песочницы. В его глазах застыли крупные слезы, которые сорвались и прокатились по бледным от ужаса щекам.

Ноги у Майки подкосились, она бухнулась на колени в грязь. Протянув руки к сыну, замерла. Несколько мгновений беззвучно шевелила потрескавшимися губами, будто читала безмолвную молитву. Наконец, очнувшись, она попыталась на коленях быстро-быстро добраться до песочницы, но спуталась в полах пальто, упала на четвереньки. Поползла. Израненные руки шлепали по грязи, однажды неловко поставленная нога съехала в сторону, в ней что-то хрустнуло. Но Майка, словно невменяемая, ничего не замечала. Добравшись до песка, сразу принялась сгребать его в кучу:

- Ну, вот… И не нужна кукла ихняя – чучело крашенное. Зараза дрянская. Пусть там, в Америке, с ней кувыркаются. А мы, а мы с тобой, сынуля, на море махнем. Вот я чуток подзаработаю, и поедем. Меня малую папа тоже возил. Я там из песка замки строила. Высокие, красивые. И ты тоже будешь купаться в синей воде, с медузами играться, а потом замки строить. Повыше ихних небоскребов…

Пока она бормотала свои заклинания, руки лихорадочно прихлопывали кучу песка. Получился неровный, с вмятинами от разносильных ударов бугор. Вершину замка Майка увенчала остроконечной маковкой, которую слепила после нескольких попыток, сжав мокрый песок между полусогнутыми ладонями:
- Смотри, Сашек, смотри какая красотища. Самый настоящий царский замок. Тут, наверху, у него стража сидит и далеко глядит. А вокруг замка забор высоченный. Сейчас сделаю. Так… так, вот еще нагребу, и готово. К нам никакой злюка не подберется. Все враги убегут, если война начнется.

Малыш, стоящий рядом и успокоенный мирным говором мамы, утер глаза кулачком, присел на корточки и, протянув ручку, осторожно погладил башенку. На его пухлых губках промелькнула улыбка.

- А он спрячет нас от дядей? – спросил Сашек, не отрывая взгляда от волшебного замка.

Майка, прижав руки к груди, отшатнулась. Расширившимися от ужаса глазами посмотрела на сына. Она впервые уяснила, что малыш все видит, все понимает. В ее взгляде мелькнуло ожидание чего-то страшного для нее… Но нет. Личико Сашка, увлеченного игрой, все более светлело. Он уже улыбался во весь рот. Одной ручкой принялся тихо-тихо выкапывать у основания замка вход.

Майка вдруг застонала, закачала головой и со словами «гадина - я», скрючилась, уткнулась лбом в песок. Протяжный стон стал перемежаться всхлипами, а затем перешел в рыдания. Они сотрясали ее тщедушное тело. При каждом вскрике: «Гадина!», она руками, сжатыми в кулаки, била о песок, будто приговаривала себя к этому проклятию.

Сашек беспомощно заозирался, протянул было ручонку к маме, но тут же, одернув ее, сначала тихо, а потом все громче и громче заревел. Не удержавшись на корточках, он завалился на бочок и, будто защищаясь от всего света, спрятал личико в ладошках. Протяжно плакал, растягивая слова «мама». Будто призывал маму в смертельном страхе, как он это делал дома, когда качающиеся дяди начинали кричать и драться, когда били маму, чем под руки подвернется, когда ходили голышом и, наваливаясь на нее, распластанную на полу, хрипели, дергались, а потом заставляли ее плясать. В этом крике Сашка уже не было детского плача, не было той трагедии, которая случается с малышом при потере любимой игрушки или обиде, что не дали сладкой конфеты. У Сашка было, им пока не осознанное, видение, что так всегда и будет: злые дяди и мама, крики, драки и... страх. Даже когда он вырастет, дяди вырастут еще больше, станут еще сильнее. Значит, он никогда с ними не справится, никогда не защитит маму. А она вырастет большой и злой бабой-ягой, похожей на ту старуху, которую он часто рассматривал в своей единственной порванной книжке. Старуха злобилась и тыкала метлой в печку. Так и мама, покачиваясь, подходила к его разбитой кроватке и тыкала в темноте ему в рот, то кусок колбасы, то сыра. Лишь бы не орал…

От недетских криков сына Майка очнулась. Подхватив Сашка на руки, прижала к себе этот страдающий «клубок», принялась качать:

- А-а, а-а. Не плачь, мой родной, Сашек, любимый, я здесь, я с тобой. Никому тебя не отдам. Больше тебя никто не обидит, никто не посмеет на тебя пальца поднять. А поднимет, так я его откушу и проглочу. И так дам обидчику, что он у меня покатится… Не плачь, славный мой сыночек. Все теперь у нас будет хорошо. Больше я этих дядек на порог не пущу. А будут надоедать, так я их скалкой отхожу… почешутся. Мы теперь с тобой вдвоем жить будем. Нам никто не нужен. Только бабушку Петровну будем в гости звать. Она ведь добрая, тебя любит. Будет к нам приходить, чаи пить с шоколадками. Мы ее апельсинами будем угощать. И кофе пить, и «Баунти» есть. Не плачь, мой родной, твоя мама с тобой. Мы теперь только вместе будем.

Сашок стал понемногу затихать. Он, чуть вздрагивая всем тельцем, еще повсхлипывал, а потом на руках у мамы ему стало тепло и сладко. Ее покачивания и ласковый шепот были так покойны, что он вскоре заснул. Лишь мгновениями Сашек подергивался, будто встречал во сне что-то страшное. С личика постепенно сползла гримаса страха. Оно размякло, покрылось румянцем, как это бывает у всех здоровых малышей, гуляющих на улице.

Майка сидела, боясь шевельнуться. Со стороны казалось, счастливая мама, не желая потревожить неловким движением сон любимого сына, замерла в неудобной позе на сыром песке. И если бы не ее неряшливый вид: выбившиеся из-под шапочки лохмы рыжих неровно окрашенных волос, грязно-кровавые руки и перепачканное пальто, так бы оно и казалось. Но жильцы, порой выглядывавшие из окон или проходящие мимо, лишь укоризненно покачивали головами: опять пьяная Майка чудит и ребенка мучает. Насмотрелись на ее выходки в последние годы: то на балкон нагишом выбежит и орет благим матом на весь двор о мужиках-негодяях, то с бабками ругается, костеря их на чем свет стоит за то, что судачат, «несут о ней чушь всякую», то женатых мужиков к себе зазывает, а тех, кто отказывается, записывает в «слабаки», намекая на то, что у них в штанах не все в порядке.

Что с Майки спрашивать, если родители были пьяницами. Отец работал на «Красном Октябре» литейщиком. Постоянно, как он выражался, «снимал нагрузку» после трудового дня. Лет шесть назад зимой напился так, что поздно вечером, не дойдя десятка шагов до подъезда, рухнул в палисаднике в сугроб. Там его метель и накрыла. Лишь через неделю дворовая ребятня случайно откопала, когда строила снежную крепость.

С тех пор повадились к Майкиной матери пьяные ватажки. Накачавшись водкой, отправлялись с ней любиться на кухню.

Майку поначалу не трогали, строго цыкнув, чтобы молчала, оставляли в единственной комнате. Но потом ее «проспорили» за бутылку водки. Вошли двое и предложили выпить. Она, шестнадцатилетняя девочка, вздумала было отбиваться. Не хотела глотать вонючую жидкость. Рот ей разжали, больно надавив на щеки и челюсть. Майка кричала, хрипела, выплевывала ненавистную водку. Но мужики, хохоча, вливали еще и еще до тех пор, пока она не напилась до упада…

Потом Майку «сделали». Боли она не почувствовала, только резь внизу живота…

Очень скоро ей самой уже хотелось хлебнуть водки, чтобы задавить стыд перед однокашниками, чтобы не видеть грязи в квартире, чтобы не чувствовать отвращения к себе самой…

Вскоре Майка родила Сашка. В наступившие свободные времена никто уже не спросил, как Майка собирается жить, никто не предложил помощи. Даже в школе учителя сделали вид, что ничего не произошло. Свобода разрешала, дело личное…

В день, когда друзья-собутыльники гурьбой отпраздновали явление Майки из роддома, ее мать, упившись в усмерть, утонула в ванной. Майка осталась с Сашком. Как-то раз, ради спящего сына, попыталась было не пустить гостей расслабиться. Они топором поддели фанерную дверь и пригрозили причесать им ее голову, если наперед вздумает артачиться. Больше Майка перечить не посмела. Да и сама без выпивки уже не могла. День трезвая – сама не своя. Злилась на весь мир, лупцевала путающегося под ногами малыша. Но подпаивать Сашка, чтобы крепче и дольше спал, мигом взъярившись, отказалась. Пригрозила убить любого, кто до него дотронется. И однажды чуть было не привела свою угрозу в исполнение. Одному ослушавшемуся исполосовала ножом все руки. Едва оттащили.

Майка, пообтесавшись в кругу собутыльников, начала выказывать крутой нрав. Зачастую верховодила в попойках. Из десятка наведывавшихся мужиков лишь одного она слушалась безоговорочно.

Черноволосый бледный лицом молодой симпатяга из интеллигентной семьи по кличке Умник посещал ее нечасто, поскольку учился на врача. В отличие от других, он никогда не матерился, был страшно вежлив. При нем Майка делалась тише воды, ниже травы. В силу своего разумения пыталась угодить. То подложит в тарелку самый крупный кусок колбасы, то оботрет после ванной особо припасенным чистым полотенцем.

В день его прихода она принадлежала только ему. Все знакомцы негласно признавали за ним особые полномочия.

Умник часто открывал Майке глаза на мир. Подолгу растолковывал международное положение. Объяснял, что теперь в мире всем верховодит богатая Америка, что, может быть, скоро мы тоже станем богатыми, если будем слушать хитроумных американцев. Они, конечно, не дураки, за советы возьмут нефтью и газом. Только и нам на наш век хватит, если идиотами не будем.

Иногда Умник читал Майке собственные стихи. Валяясь на потертом с буграми от сорвавшихся пружин диване, остекленело глядя в потолок, Умник часто бубнил свое любимое стихотворение:

- Когда за мной пришлют Костлявую,

Я лезвие в сторонку отведу.

Обнявши за былую талию,

Поглажу нежно, и в бреду

Она припомнит жизнь залетную,

Когда гуляла девкой молодой,

Парней любила безоглядно,

А не бродила по земле с косой…

Майке от этого стиха становилось жутко и сладко. Она теснее прижималась к Умнику.

Вот и сегодня, когда из-за угла дома вывернулся Умник с Дзыном – парнем, прозванным на китайский лад за раскосые глаза, Майка поначалу улыбнулась, но уже через мгновение улыбка сошла с лица. Она крепче прижала к себе спящего Сашка.

Умник, подходя ближе, расстегнул высокий воротник куртки-дутки, заулыбался во весь рот:

- Мая – луч света в темном царстве моей души! Что же ты в таком непотребном виде на земле восседаешь? Как Мать Скорбящая… И кто это тебя вывалял? Уж не любилась ли ты с кем прям на земле-матушке? На матушке нельзя, она – мать, и ты ее могла этим сильно обидеть.

- Майка! Третьим будешь? – возбужденно просвистел Дзын, распахнув плащ и кивнув на торчащие из внутренних карманов два горлышка «Пшеничной».

- Пошли вы… вонючки, отсюда, - процедила Майка и отвела взгляд в сторону.

Лицо Умника окаменело, глаза чуть расширились, но тут же сузились в маленькие щелочки. Несколько мгновений они горели бешенством. Потом незаметно их выражение опять переплавилось в блаженное.

- Мая, это ты мне говоришь? – воскликнул Умник. – Мне? Своему единственно любимому? Ты что же все позабыла? А наша любовь под мерцание лампочки? Я помню чудное мгновение, передо мной явилась ты… из ванной…

- Козел, - прошипела Майка и громко добавила. – Идите отсюда, я завязала. Мне сына растить надо…

- Ха, сына! А что же ты его папочек прогоняешь? Мы ведь все принимали посильное участие в его сотворении. Как же он без нас? Безотцовщина! Это до добра не доведет. Вырастит каким-нибудь шалопаем. Ну, нет. Мы себе такого эгоизма позволить не можем. Мы его вырастим и воспитаем.

Пока Умник произносил свою речь, Дзын бестолково переводил взгляд с него на Майку. В конце концов, все поняв, он запрокинул голову вверх и громко заржал.

Умник продолжил:

- Во-первых, на что ты будешь его кормить-одевать? При нынешней инфляции твоей зарплаты хватит разве что на кусок черствого хлеба. Ты в своей столовке раз в неделю тряпкой повозишь по столам и дело с концом. На том труды твои праведные заканчиваются. Где ты еще деньги найдешь? Кроме как уборщицей тебя никто не возьмет. Даже в проститутки в свои двадцать ты не годишься. Чучело… Так что мы – твои меценаты. Накормим, напоим, и спать с нами уложим. Не жизнь, а малина райская. Мая, ты моя, не серчай, мы тебе не в убыток. Ну, уйдем мы все, как ты жить будешь?

Умник, перестав улыбаться, смотрел на Майку холодными карими глазами. Та, сжавшись в комок, опустила голову.

- Чудачка, вставай, застудишься.

Умник взял ее под руки, помог подняться. Шагнув, Майка охнула. Дала знать хрустнувшая недавно нога. Умник охватил Майку за талию, намереваясь отвести ее домой. Но Майка замотала головой, уселась на скамейку.

- Ну, не хочешь с нами идти, мы одни управимся. У тебя квартира открыта? Ну, вот и ладно. Мы с Дзыном сейчас пузырек раздавим, колбаской закусим и будем тебя дожидаться. Хочешь, оставим тебе клюкнуть? Выпьешь, согреешься. Колбаса тоже вкусная, копченая. Мы с Дзыном целую машину бутылок в магазине разгрузили, чтоб ее купить. Все ради тебя… А ты нас козлами обозвала…

Умник притворно укоризненно покачал головой и направился с Дзыном к Майкиному подъезду. Майка неподвижно осталась сидеть на скамейке. Лишь в тот миг, когда мужики должны были скрыться в подъезде, она украдкой бросила на них мимолетный взгляд. И тут же перевела его на розовенькое личико сына. Как-то криво улыбнулась и принялась тихонько покачивать его, заунывно припевая убаюкивающую песенку.

Так прошло минут десять. Сашек, порой причмокивая губками от удовольствия, продолжал спать безмятежным сном. А Майка, все чаще поглядывая на свои окна, постепенно начала качать малыша все резче и резче. Наконец, от случившегося толчка он проснулся.

- Ну, что, мой дорогой, проснулся? Любимый мой, сынуля. Ну, что глазками-синеглазками хлопаешь? Узнал свою мамочку? Узнал, конечно, узнал. А улыбка-то, улыбка… прямо до ушей. Рад мамулечку видеть? И мамуля рада тебя видеть. Проснулся мой малыш…

Майка зыркнула на свои окна. У нее мелко задрожали руки. В кухонном окне появился Умник, призывно помахал бутылкой. Указательным и большим пальцами показал остаток водки, мол, может и не достаться. Майка перевела взгляд на сына:

- Ты тут, сынуля, спишь, а замок тебя дожидается. Говорит, когда же Сашек придет со мной играть? А я отвечаю, как проснется, так и придет. Ну, вот ты проснулся. Хочешь поиграть? Хочешь, вместе будем играть?

- Хочу, - пролепетал Сашек.

Они подошли к песочному замку с недостроенными стенами ограды. Сашек вновь принялся выкапывать двери, а Майка строить ограду. Но ограда выходила у нее какой-то неказистой: в одном месте толще, в другом тоньше. Вершина ограды вообще получалась неровной. Майка никак не могла сладить со своими трясущимися руками, то придавливала, то вовсе не касалась насыпи. Она шумно вздыхала, но продолжала строить. Еще раз глянула на свои окна. Умника там уже не было. Майка нахмурилась, уже без улыбки посмотрела на сына. Тихо, словно про себя, спросила:

- Сашек, строишь?

Увлеченный, Сашек ничего не расслышал.

- Ну, молодец. Совочек бы тебе… чтоб копать удобнее…

Майка замерла за спиной Сашка. Пальцы неровно скручивали пуговицу на пальто до тех пор, пока она с треском не оторвалась. Майка вздрогнула, чуть помедлив, развернулась и быстрым-быстрым прихрамывающим шажком заспешила к подъезду.

Время уже приблизилось к обеду. Тучи грязно-снежными комьями нависли над городом. Поселки Мирный и Горный обезлюдели. Даже кошки попрятались под дома. Скоро посыпались первые дождинки.

Малыш вначале не заметил, а потом, обнаружив отсутствие мамы, не сильно огорчился. Слишком был увлечен строительством замка. Темные тучи, покосившийся грибок с разодранной крышей, обессилевшие сбросившие листву деревья выглядели страшными великанами. Малыш испугался. Он испугался и заплакал. И чем сильнее на него падали дождинки, тем сильнее он плакал. Сашек размазывал слезы вперемешку с каплями дождя. Было ужасно страшно, что его мама потерялась. Он встал, чтобы пойти искать ее, но, сделав шаг-другой, споткнулся, упал в грязь и горько-горько зарыдал. Ему почудилось, что он остался на свете совсем один, что скоро придут злые дяди и заберут его в мешок. Как забрали маму…

Ноябрьский ливень накрыл весь Волгоград…

(Окончание следует)