Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

 

После одной презентации

они курили и смеялись доверяясь
шампанскому курили и смеялись
как элемент
таблицы этой милой вечеринки
джаз место свое знал креветки тоже
ликбез прошли

они садились и вставали атмосфера
пока они то не садились то садились
была дымком
то вога то астматика-вулкана
скорее впрочем вога чем вулкана
наверняка

они пришли и не пришли на этот вечер
на этот вечер они ходят и не ходят
они пришли
но даже бедра оголенные но даже
разрезы платьев не складировали взгляды
смущался джаз

они все делали легко и улыбаясь
они с улыбкой даже делали улыбку
и «очень жаль»
о так играть не получалось у германтов
не говоря уже о брехте и лепаже
сгущался вог

мы все куда-то мчимся кто в экспрессе
кто на авто кто рысью кто улиткой
но едут все
и вот пока мы едем в никуда-то
мы можем пить курить или смеяться
 ну как они

 

Проститутка

Ей много лет, но выглядит как будто
вчера ей было двадцать – ни морщин,
ни седины, ни старческого взгляда;
над этим совершенным образцом
трудился ботокс, фитнес, и в награду
она ученым выдала патент
на область прогрессивного. Звучат
духи ее молочным суррогатом,
коко шанелем, контральто стройки,
канканом перекрестков. Каждый раз
улавливая этот резкий запах,
мы близость отдаляем от себя;
но стоит улыбнуться ей (так Федра
не телом обжигалась, а улыбкой), -
как мы стоим на цирлах. День и ночь
печатая движенье губ по швам,
она свою лишь делает работу.

Все простой с ней – пустых не надо слов,
ведь мы привыкли к диалогу в духе
всеотрицанья: – Может, красота?
– Довольно достоевщины. – А ценность?
– Зависит от цены. Ну, что там дальше?
– Добро. – Что дальше? – Кажется, любовь.
– Вы, кажется, на век родились позже.
Знакомый диалог? (среди друзей
пусть нет друзей, но главное – знакомых).
И вот когда пожары на стене
устраивает солнце пооконно
под вечер, мы идем куда-нибудь
без слов (они поношены), без цели
(она смешна) и чувствуем, как нос
обматывает запах, резкий запах,
знакомый запах малодушной шлюхи,
что мы цивилизацией зовем.

 

Натюрмарт

весна пришла

иллюзией;

отхаркиваясь снегом, город

с усмешкой смотрит на то,

что зовут обновленьем;

он спал и не спал

на своей асфальтовой шкуре;

нищенки без листвы глядят

с тихой завистью

на разноцветные глаза светофоров;

вспоминая о буре,

небо смотрит пустыми глазами

на то, что внизу не творится;

город-бронза!

он птичьими голосами звонит,

он съедает на завтрак

тишину,

на обед – хит сезона

(все равно – листопад или слякоть);

город-бронза!

каждый час обновляясь,

на что ему свежая мякоть

с увиденного натюрмарта?

 

***

пристегнуться ремнями безопасности

к этому миру

несложно:

с девяти до шести заниматься делами,

быть клиентом солидного банка,

ездить на Красное море,

мир похож на

мир

просто мир

мир без затей

мир с утвержденного бланка;

мир, что так убедителен,

сферичен,

как мыльный пузырь,

вдруг становится ясно,

что ремни безопасности

иллюзорны,

а сама иллюзорность тверда,

как железо;

выстегнутые в никуда,

онемевшие от пореза

Настоящим

мы, словно эквилибристы,

идем по канату из

того, что было

в то, что будет;

этот миг

можно назвать озареньем,

а можно и пыткой,

этот миг

закончится,

и тогда

у нас будет право-обязанность

назвать его озареньем

или пыткой.

 

***

давай выпьем с тобой вина,

видна

жизнь при этом иначе – ее

недовыбеленное белье

станет белей бинтов;

того же, кто

скажет, что двигатель жизни – это страх,

мы поймем; того, кто скажет, что полный крах –

единственный всеми доступный итог,

мы поймем; того, кто расценит любовь как ток,

идущий в одном направлении,

мы поймем

и закажем еще вина, потом споем

радостную элегию, снимем трэш

с хэппи-эндом в конце, выкинем роял-флэш

при игре в дурака,

пока мы не стали травой, пока

видя сплошные маски, ввязываемся в игру,

мы будем считать, что круг –

лучшая из фигур, приглашаются все;

мы глушим напиток богов на чертовом колесе

и, всматриваясь в пейзаж

чужой, говорим убежденно о том, что он – наш.

 

***

ночью

мир становится чище,

укусы дня нам знакомы

по боли (порою сладкой),

по боли (порой напрасной),

по боли, с которой память

не хочет знаться;

акулы – не только зубы,

но закон природы,

человек – не столько сила,

но скорее слабость;

в клинче белодневном,

велодлинном, спелоскором

победы от поражений

всегда отличны;

звонит телефон –

а может?

непрочитанных два имэйла –

а все же?

взгляд справа в-тебя-до-почек

или?

акула – не только челюсть,

но сначала – челюсть,

человек – не всегда из плоти,

но бессилье не быть из плоти;

и в помаде, ссадинах, хлорке

дней неде, дней обы, дней выхо

мы расходимся по кабинетам и ждем

обтирания ночью.

 

                                           Яну Кертису
 

   За отсутствием маски

всем резво-прыгающим вокруг
кактуса следует знать одно:
этот процесс невозможен без
толстых перчаток, иначе жизнь
быстро разводит руками; влез

кто-то на сцену и, черт возьми,
даже не думает нас водить
за нос (хотя мы обычно за);
этого здесь не прощают – жизнь
мигом закатывает глаза;

я не молчит от презренья, я
носит фаянсовое лицо
в случаях труднодоступных для
твердых извилин; не фа, а фи
высказать проще при сложных ля;

этот рефлекс не путем зерна
мы получили – изобретен
он, как и грабли, теплица, плуг;
маска обязана промолчать,
если доносится горький звук;

полые люди так любят тех,
кто наполняет их, но изволь
маску, перчатки свои иметь,
если их нет, то гори, пылый –
так интересней еще смотреть;

мысль наша кактус, наш кактус дух,
жизнь наша кактус, наш кактус плоть,
боль наша кактус, пока водой
кто-то не стал в нас и не исчез,
 небо ночное прикрыв звездой.

 

Наверность

Увидеть то, что видит в это время
она. Услышать то, что слышно ей.
Как вычерпать разлитое пространство,
разбросившее лодки? Как быть с этим,
ну, с этим (нежеланьем притворяться,
что все в порядке?) именно, что с этим
поделать? В`иски смочены виск`и,
но с этим не дано расстаться с этим;
и так всегда – одно притворство тянет
другое за собой; какая мерзость –
и виски безо льда, и эта цепь;
как много в баре лиц, рукопожатий,
улыбок, нефильтрованного пива,
что вечером разгонят в организме
на молнию застегнутую кровь;
как мало в баре лиц, рукопожатий,
улыбок, нефильтрованного пива,
что вечером тебя заставят вспомнить,
как забывать. Который, кстати, час?
(как будто это важно). К стойке бара
подходит (выражение – на якорь)
она, хотя она и не она;
«вы курите?», «прошу», финальной нотой
в их диалоге стало в до-мажоре
беззвучное рычанье простыней.
С утра он был в кафе, надеясь видеть
все то, что видно ей. Надеясь слышать,
о чем она молчит. Ведь только память
 вычерпывает метры до нее.

 

Бессонница города

Сношены

лица,

что же нам

снится?

 

Пановы

рощи?

Да, но мы

позже

 

днем их –

как спички

гнем и в ка-

вычки

 

вензелем

ставим

(грезили –

знаем);

 

сцеплены

пульсы –

дебеты,

курсы,

 

цессии,

ставки –

в прессе и

шатких

 

зданиях

тела;

данная

эра

 

пятницы –

в ней же –

тянется

меньше;

 

с книгами,

почтой,

криками

«срочно!»

 

пропасти

уже,

с «ой, прости» -

хуже;

 

взброшены

жальца,

сношены

яйца–

 

птицей ли?

в пятна?

снится и –

ладно.

 

Насчет тирана

Не сочинял

размеров новых он, «Огня, огня!»

для подавленья

упрямых масс он вовсе не кричал;

и если все же лопалось терпенье

его – на чай

 

плевал и всё.

Когда он появлялся, то Басё

сбивался с хокку.

И если жизнь – игра, то игрокам

(тебе и мне) он объявил «по срокам»

и «по рукам».

 

Его – народ

не ненавидит, а наоборот

как будто любит.

Что скажете на это, доктор Фройд?

Всего дороже нам, что нас же губит?

И никакой

 

другой тиран

не лопал столько струн и столько стран –

одной победой.

Всех президентов, как и всех блядей,

равняющий, он чаще всех обедал

в глазах людей.

 

Один Эфир

тирану, нагибающему мир,

заделал кукиш;

и это греет, как горячий грог,

но ведь пока для жеста руки сложишь –

наступит срок.