Литературная критика

Сергей Бирюков. Амплитуда авангарда . М.: Совпадение, 2014. – 400 с. 

2015-й год – юбилейный год для Академии Зауми. И юбилей уже не шуточный: четверть века. Эта организация – академия, по сути, в платоновском духе - возглавляемая поэтом, исследователем авангарда, доктором культурологии Сергеем Бирюковым и объединяющая десятки ведущих авторов со всего мира, теоретиков и практиков современного авангарда,  зародилась в 1990 году в Тамбове на основе литературной студии, ведомой тем же Бирюковым с начала 80-х.  В 1991 году в стенах университета им. Державина студия, прибавив академизма («акадэмизма»!), именовалась уже «АЗ», при этом «большая Академия», частично с ней перекрываясь, в это время достаточно бурно налаживала контакты с известными и неизвестными (забытыми, начинающими) российскими и зарубежными авангардистами,  способствовала формированию некоего уникального тамбовского литературно-поэтического пространства… Я, например, простите за пример, вспоминаю первую свою публикацию стихов в университетской газете «Пигмалион» в том же 95-м, а рядом – тоже, по-моему, едва ли не первая вообще публикация Виктора Iванiва – непонятный эксцентричный псевдоним с подписью «Новосибирск»… С тех пор немало воды  – и чернил! – утекло, достижений тоже немало (большинство из них описаны - можно прочесть), есть и потери (в этом году ушёл от нас Витя Iванiв), но история продолжается – история Академии и история Авангарда – наступающее будущее авангарда исторического или убегающее в бесконечность настоящее авангарда – как назвал его Бирюков – внеисторического…

На фоне академического юбилея мне бы хотелось поговорить  о книге  Сергея Бирюкова  «Амплитуда авангарда», являющейся своего рода продолжением известных его литературоведческих книг «Зевгма…» (М.: Наука, 1994), «Року укор. Поэтические начала» (М.: РГГУ, 2003), «Поэзия русского авангарда» (М., 2001) и др. В этой книжке карманного удобного формата собраны исследовательские статьи автора, публиковавшиеся, конечно, ранее, но именно здесь обретшие некую завершённость и монолитность академической и теоретической работы. Хотя, отметим это сразу, привычные академичность и теоретичность, с их тяжеловесностью, мутью и занудством, к текстам Бирюкова категории неприложимые. На мой взгляд, перед нами как раз тот редкий случай, когда фраза из концовки аннотации «для всех, интересующихся данной проблемой», вовсе не будет преувеличением. Бирюков-поэт, который, что и говорить, «не всем понятен», парадоксальным образом помогает Бирюкову-исследователю: главный академик пишет просто, образно, ярко, всё поясняя, и в то же время мастерски используя паузу, монтаж и недосказанность, и посему - что особенно показательно – лаконично.

Открывает книгу статья о главном поэте русского авангарда – Велимире Хлебникове.  В статье «Код Велимира» Хлебников, с его поэтическими и иными открытиями, предстаёт как «ключевое явление в русской культуре». Всматриваясь и вчитываясь в творчество великого будетлянина, продолжатель его традиций в начале статьи пишет: «Хлебников - центральная фигура века. Он решительно переменил вектор поэзии, направив его в сторону языка. Он стал писать как бы не на языке, а самим языком». Декодирование, насколько оно возможно и уместно, удаётся, но иногда литературоведческие штудии будто уступают место идущей от хлебниковской метафизике: «Так «на холсте» музыкальных и словесных соответствий возникает Лицо. И это лицо Гармонии, Природы, Бога, Гения, Автора, Читателя…». Кто-то уже отмечал, что именно к зауми, к заумной поэзии (добавим: как мы её литературно понимаем с ХХ века, и – на будущее) приложимо пушкинское «И вырвал грешный мой язык…», а Велимир Хлебников, конечно, пророк этой новой эры – Эры Зауми…

Своего рода антипод Хлебникова – Кручёных. Антипод-продолжатель – что, по Бирюкову, вполне в его стиле. Естественно, хлебниковская и кручёныховская заумь для автора книги разнятся. Но несмотря на лёгкое (в противовес романтически-тяжёлому – у символистов) отношению к искусству, «Кручёных становится поэтом. Как Дюшан со своим писсуаром становится художником». Остроумное сравнение вызывает улыбку, но, скорее всего, здесь исследователь не только иронизирует. «Кручёных, - образно пишет Бирюков, - не описывал жизнь, а чиркал спичкой искусства о коробок жизни, высекая мгновенное пламя – быстрое, обжигающее». И далее (да простят нас автор и читатели за некую реферативность) даются расшифровки: «Мы находим в его разнообразном творчестве не только эпатаж, не только решение формальных задач, но и прорыв к артистизму в передаче тонких оттенков человеческой психики», «помимо прочего, эти «тексты» заставили по-новому взглянуть на проблему поэтического, насколько широки или узки могут быть границы поэзии», «совершенно неожиданно антипоэтические выбросы Кручёных стали восприниматься как обострённо поэтические…». Иронизировать же вполне возможно на тему восприятия потомков: «Страшно представить: о дыр бул щыле уже пишут  в «Учительской газете» и вполне положительно»; или: «Литература, надо отметить, в основном сугубо научная, со всей суровой терминологией, от которой, думаю, Алексей Елисей Словосей «дичайший», Бука русской литературы и прочая и прочая, переворачивается в гробу».

Впрочем, тут как раз намечается подход к одной из основных, лейтмотивных, мыслей автора: наше восприятие авангарда искажено исторической дистанцией, «культурой», «теорией» и «акадэмизмом». Как известно, теории у самих ставших столетней историей авангардистов были, но, по выражению Бирюкова, конспективные, да и сами они, конечно, «вообще не мыслили в тех категориях, которые мы сегодня к ним прикладываем».

«Впрочем, образ Кручёных только начинает вырисовываться» - правда, это уже из другого очерка, посвящённого Елене Гуро, любимой поэтессе автора…

(Заметим в скобках, что, на наш взгляд (да и вообще обычная диалектика), исторический процесс восприятия имеет двустороннюю направленность: что-то «только вырисовывается» в умах и трудах культурологов и литературоведов, при этом другое, наоборот, размывается и разъедается с непомерной быстротой. Так, ближайший пример, даже слова самого Сергея Бирюкова об осознании Хлебниковым равноправия «различных вер, языков и культур», написанные лет пятнадцать назад, в нынешнем «культурологическом хаосе современности», в разгуле – а иначе не скажешь! – политкорретнесс-мультикультурализма, с пристёгнутыми к нему с флангов прущими ЛГБТРами и легалайзами, выглядят уже немного иначе… Будто Председатель Земного Шара грезил именно о таком будущем!)

В книге две равных по объёму части: «ПОЛЕ АВАНГАРДА» и «ПО(С)ЛЕ АВАНГАРДА», то есть, по сути, единое поле. «Авангард, - отмечает Бирюков, - имеет тоже право на традицию, как любое другое стилевое течение, но понятно, что традиции у него иные». 

В первой части помещены короткие очерки о близких футуризму поэтах Неоле Рубине, Бенедикте Лившице и Иване Игнатьеве, а также о единственном, кажется, в этом насквозь поэтическом контексте «чистом» прозаике – Сигизмунде Кржижановском. Думаю, не может не привлечь особого читательского внимания статья с интригующим заголовком «Тело языка и язык тела в русской авангардной поэзии»,  а в ней главка, именно так и названная: «Эротический аспект», в которой, помимо прочего, рассматриваются стихотексты женские – поэтесс футуристической направленности  Ады Владимировой, Татьяны Вечорки и Нины Хабиас. Так, на примере текстов последней (гражданской жены имажиниста Ивана Грузинова) исследователь заключает: «Надо сказать, что школа футуризма и имажинизма дала возможность Хабиас выйти на столь рискованную тему как бы прикрытой стилем… Таким образом «грамматика эротики» нашла адекватное выражение в грамматике новой поэзии».

Несмотря на иноземные фамилии, поле экспериментов именно русское, с водоразделом…  По Бирюкову, «авангард второй половины XX века является истинным авангардом. Авангардом, осознавшим себя таковым». Во второй части мы не найдём статей о блестящих продолжателях Хлебникова и футуризма, пограничных, нынче на всех углах разрекламированных  обэриутах (наверное, к сожалению)… Наиболее интересен здесь, на мой взгляд, очерк о Георгии Спешневе – самобытном, уникальном авторе, работавшем в Советском Союзе «в стол», без малейшей оглядки на окружающую литдействительность. «Поразительно, - пишет Бирюков, - но задолго до появления компьютерных возможностей Спешнев создаёт настоящий гипертекст, о создании которого сейчас всё ещё спорят…» В систему открытий авангарда входило не только переосмысление жанров, но и создание новых, доселе небывалых – как будто и впрямь из будущего!  Единое поле, но всё же привычная нам хронология: Леонид Аронзон, Владимир Казаков – значимые фигуры – для нас, будетлян, значимые… Причём все названные трое - не только поэты, но и прозаики, хотя и с этими регистрами в авангардной парадигме всё условно…

Своего рода мостик в «нашу» современность – Геннадий Айги, уже легендарный, с которым не раз беседовал автор… Снова метафизика, лингвистическое визионерство… - авангард, как и классика, осмысливает самые фундаментальные вещи. Фундаментальность открывается в деталях, непривычных и не-приглядных, находящихся за гранью восприятия, за умом… Так, Константин Кедров, поэт и философ, извлекает судьбоносные смыслы уже из самой своей фамилии: код вер, рок дев, век орд, вод рек! Или: «На самом деле автор как раз очень изощрён, настолько, что он исчезает, его не видно, это не пресловутая постструктуралистская «смерть автора». Автор, которого на самом деле никогда не было, спокойно может умирать. Совсем другое дело живой, дышащий автор», - о метафизическом измерении «словомузыки» Елизаветы Мнацакановой…

«Поэзия для глаза», «поэзия для голоса и слуха» - бирюковские дефиниции из другой книги, «Року укор». И тут опять вспоминается императивное «…и виждь, и внемли» - вот откуда поэзия визуальная и саундпоэзия! С учётом этих векторов анализируются современные (внеисторические!) авангардисты: Анна Альчук, Глеб Цвель, Елена Кацюба, Валерий Шерстяной, Наталия Азарова...

Своего рода гвоздём программы смотрится «Литературно-критическая лекция» (о творчестве Ры Никоновой и Сергея Сигея) – несмотря на академичность жанрового подзаголовка, на поверку – текст самой что ни на есть свободной формы, с ироничностью уже открытой. Например, о трудностях восприятия новой, кажущейся эпатажной эстетики: «Эти сов ременники или ременники сов, они ещё там, они читают ещё то, в то время как происходят какие-то сдвиги, которые улавливает поэт за умом». Или - «о поэте и поэзии»: «Думаю, что эти «гра» и «ницы» проходят внутри нас. Почему получается, что у одних получается, а У других не получается, звучит натянуто, поэзия как-то исчезает… Вот беда… Да!

У одних и лопух поёт, а у других страдивари глохнет».

И наконец, ответ на сакраментальный вопрос, где смысл и есть ли он вообще. Заумный поэт и исследователь зауми отвечает так: «Отвечу: есть! Смысл в смысле. И это не игра слов. Весь этот текст и есть смысл. Это то, что хотел сказать и сказал автор!

Вам не нравится? Но это уже другой смысл. Ваш! Таким образом, мы находим уже два смысла.

Третий смысл тоже возможен…» (- и 5-й, и 6-й, и т.д.)

«Подбирается он к нему (Сигей. – А.Ш.) с разных сторон, к смыслу то есть. Это любопытно само по себе. Потому что меня, например, смысл не интересует. Он есть, но я о нём знаю на интуитивном уроне». Получается,  исследование через  созерцание.

Завершают книгу статья о рецепции творчества Велимира Хлебникова в русской поэзии, интервью «Авангард после авангарда» (альманах «Транслит», №9, 2011), а также традиционно схематичное curriculum vitae автора, но состоящее, пожалуй, из наиболее полной его библиографии.

Такова представленная в сборнике амплитуда авангарда – от академического до анархического, от классического до «пока ещё не», от исторического до внеисторического, от Москвы до Торбеевки и Сосновки, от Канады до Японии…