Литературная критика

5

«Весь»: «всё» и «все»

(Стилистические «аномалии» в «Идиоте»)

Начало — конец

В первой же фразе романа появляется «весь» — местоимение-артикль. Причём — прошу прощения у классика и читателей, ежели я не прав — ни к селу, ни к городу. Подъезжая к городу, поезда обычно скорость сбавляют. Но тот поезд Петербургско-Варшавской дороги, который везёт Мышкина и Рогожина, подходил к Петербургу «на всех парах». «Из пассажиров были и возвращавшиеся из-за границы; но более были наполнены отделения для третьего класса, и всё людом мелким и деловым… Все, как водится, устали, у всех отяжелели за ночь глаза, все назяблись, все лица были бледно-жёлтые, под цвет тумана».

В начале романа Лев Николаевич едет в Россию, а в конце «идиотом» возвращается за границу. Туда же после сумасшедших событий сбегает Лизавета Прокофьевна Епанчина, которая «желчно и пристрастно критиковала» всё заграничное. «И всё это, и вся эта заграница, и вся эта ваша Европа, всё это одна фантазия, и все мы, за границей, одна фантазия» (Заключение).

В.И. Даль: местоимение «всё» не определяет «много ль, а то, что есть, что налицо, что было, без остатка, сколько есть, сполна, целое, целиком».

В «Идиоте» это словечко — водораздел между покушающимися на «всё» и удовлетворяющимися малым «остатком».

«Всё» и «все»

Но водораздел — для героев. Повествователь, даже говоря об удовлетворяющихся, всё равно под властью подсознательного «всего». Так о вполне «остаточном» генерале Епанчине: «Но всё было впереди, время терпело, время всё терпело, и всё должно было прийти со временем и своим чередом».

Тем более — о покушающихся: «Знаете, тут нужно всё представить, что было заранее, всё, всё»; «А между тем всё знаешь и всё помнишь; одна такая точка есть, которой никак нельзя забыть, и в обморок упасть нельзя, и всё около неё, около этой точки, ходит и вертится».

Разумеется, далеко не всегда из подсознания автора выплескивается столь сгущённый местоименный раствор. Иногда он насыщен чуть менее, зато (если можно так о растворе) — куда как протяженней.

«— Вот вы все теперь, — начал князь, — смотрите на меня с таким любопытством… — Там… там были всё дети, и я всё время был там с детьми, с одними детьми. Это были дети той деревни, вся ватага, которая в школе училась… Я, пожалуй, и учил их, но я больше так был с ними, и все мои четыре года так и прошли… Я им всё говорил, ничего от них не утаивал. Их отцы и родственники на меня рассердились все, потому что дети наконец без меня обойтись не могли и всё вокруг меня толпились, а школьный учитель даже стал мне наконец первым врагом. У меня много стало там врагов, и всё из-за детей… Ребёнку можно всё говорить, — всё; меня всегда поражала мысль, как плохо знают большие детей… Впрочем, на меня все в деревне рассердились больше по одному случаю… Он был отдан на излечение от помешательства; по-моему, он был не помешанный, он только ужасно страдал, — вот и вся его болезнь была… Но я вам про этого больного потом лучше расскажу; я расскажу теперь, как это всё началось …

Мать её (Мари) была старая старуха… ей позволяли торговать снурками, нитками, табаком, мылом, всё на самые мелкие гроши, тем она и пропитывалась. Она была больная, и у ней всё ноги пухли, так что всё сидела на месте. Мари была её дочь, лет двадцати, слабая и худенькая; у ней давно начиналась чахотка, но она всё ходила по домам в тяжелую работу наниматься… Она пришла домой, побираясь, вся испачканная, вся в лохмотьях… Раз, прежде ещё, она за работой вдруг запела, и я помню, что все удивились и стали смеяться… Она первая её и выдала на позор: когда в деревне услышали, что Мари воротилась; то все побежали смотреть Мари, и чуть не вся деревня сбежалась в избу к старухе… Когда все набежали, она закрылась своими разбившимися волосами и так и приникла ничком к полу. Все кругом…

Так как они не могли снести, то помогали, все бежали за гробом и все плакали…  Но с этих похорон и началось на меня главное гонение всей деревни из-за детей…

Когда я уже отправлялся на дорогу, все, всею гурьбой, провожали меня до станции».

«Весь» Рогожин и «все»

На дне рождения Настасьи Филипповны, когда врывается незваный Рогожин, князь вдруг предлагает страдалице руку и сердце, а она, приняв деньги, их отправляет в огонь. «Но мало-помалу всем почти разом представилась идея, что князь только что сделал ей предложение… Глубоко изумлённый Тоцкий пожимал плечами; почти только он один и сидел, остальная толпа вся в беспорядке теснилась вокруг стола. Все утверждали потом, что с этого-то мгновения Настасья Филипповна и помешалась. Она продолжала сидеть и некоторое время оглядывала всех странным, удивлённым каким-то взглядом… Потом она вдруг обратилась к князю и, грозно нахмурив брови, пристально его разглядывала; но это было на мгновение; может быть, ей вдруг показалось, что всё это шутка…

— Будет, будет!.. Моя! Всё мое! Королева! Конец!

Он от радости задыхался; он ходил вокруг Настасьи Филипповны и кричал на всех: «Не подходи!». Вся компания уже набилась в гостиную. Одни пили, другие кричали и хохотали, все были в самом возбужденном и непринужденном состоянии духа…

— Господи, господи! — раздавалось кругом. Все затеснились вокруг камина, все лезли смотреть, все восклицали…

— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев… Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в огонь вложу!..

— Прочь! — закричала Настасья Филипповна, отталкивая его. — Расступитесь все!..

— Зубами-то и я бы сумел! — проскрежетал кулачный господин сзади всех в припадке решительного отчаяния. — Ч-чёррт возьми! Горит, всё сгорит! — вскричал он, увидев пламя.

— Горит, горит!.. кричали все в один голос, почти все тоже порываясь к камину…

— Даром сгорят! — ревели со всех сторон…

Вся почти наружная бумага обгорела и тлела, но тотчас же было видно, что внутренность была не тронута. Пачка была обёрнута в тройной газетный лист, и деньги были целы. Все вздохнули свободнее.

— Разве только тысчоночка какая-нибудь поиспортилась, а остальные все целы, — с умилением выговорил Лебедев.

— Все его! Вся пачка его! Слышите господа! — провозгласила Настасья Филипповна, кладя пачку возле Гани…

Вся рогожинская ватага с шумом, с громом, с криками пронеслась по комнатам к выходу вслед за Рогожиным и Настасьей Филипповной. В зале девушки подали ей шубу; кухарка Марфа прибежала из кухни. Настасья Филипповна всех их перецеловала».

Я хочу всё объяснить, всё, всё, всё!

У Достоевского сугубо своя ценностно-временная шкала, которой он наделяет наиболее близких героев: «Да, за этот момент можно отдать всю жизнь!», — то, конечно, этот момент сам по себе и стоил всей жизни…» 

Таков наделённый князь Мышкин, о котором Аглая: «Здесь все, все не стоят вашего мизинца, ни ума, ни сердца вашего! Вы честнее всех, благороднее всех, лучше всех, добрее всех, умнее всех!.. Для чего же вы себя унижаете и ставите ниже всех? Зачем вы всё в себе исковеркали, зачем в вас гордости нет?»

Аглая покушается на своё личное «всё»: «С вами я хочу всё, всё говорить… Я хочу хоть с одним человеком обо всем говорить, как с собой… Теперь я уже всё рассчитала и вас ждала, чтобы всё расспросить об загранице… Я хочу в Риме быть, я хочу все кабинеты ученые осмотреть, я хочу в Париже учиться; я весь последний год готовилась и училась и очень много книг прочла; я все запрещённые книги прочла. Александра и Аделаида все книги читают, им можно, а мне не все дают, за мной надзор». А также: «— Потому что я всё знаю, всё, потому так и выразилась! Я знаю, как вы, полгода назад, при всех предложили ей вашу руку… Вчера вечером вы бросились её защищать, а сейчас во сне ее видели… Видите, что я всё знаю…»

А Лебедев покушается на «всё» всеобщее: «Собственно одни железные дороги не замутят источников жизни, а всё это в целом-с проклято, всё это настроение наших последних веков… и действительно проклято-с… Богатства больше, но силы меньше; связующей мысли не стало; всё размягчилось, всё упрело и все упрели! Все, все, все мы упрели…»

В отличие от них, Мышкин покушается на «всё» и личное и всеобщее: «Я боюсь за вас, за вас всех и за всех нас вместе. Я ведь сам князь исконный и с князьями сижу. Я, чтобы спасти всех нас, говорю, чтобы не исчезло сословие даром, в потёмках, ни о чём не догадавшись, за всё бранясь и всё проиграв». «Я хочу всё объяснить, всё, всё, всё! О да! Вы думаете, я утопист? Идеолог? О нет, у меня, ей-богу, всё такие простые мысли…»

(Окончание следует)