Литературная критика

                                                                                                                            … я открыл лавку метафор

                                                                                                                                                         Юрий Олеша

     Есть такой замечательный джазовый пианист Леонид Аркадьевич Чижик. Его выступления проходят так: он выходит на сцену и просит у зрителей музыкальную тему, зрители выкрикивают ему несколько тем, он выбирает одну из них, садится за инструмент и импровизирует часа полтора.

      Для писателя Игоря Михайлова темой является место, где он оказывается по какой-либо причине. Александров, Углич, Калязин, Зарайск, Торжок, Кимры, Звенигород, Быково, Вельяминово… Кудымкар, Мстёра, Чухлома, Сахалин и т. д.

       Для того, чтобы написать, ему необходимо попасть в этот город, посёлок, деревню, полустанок, проникнуться им, вдохнуть окружающий воздух, взглянуть на людей, которые окажутся в тот момент вокруг.

       Дальше происходит вот что: он садится на ближайшую скамейку на станции, и, не обращая внимания на визг электричек и запах шаурмы из близлежащей таджикской палатки, расстёгивает молнию на сумке, которую всегда носит на плече и достаёт метафоры. Он раскладывает их на скамейке в ряд, любуется ими, выбирая подходящие. Метафоры суетятся, толкаются, каждой хочется попасть в будущий текст. Игорь с улыбкой наблюдает за ними и старается ни одну не обидеть, лишь самые неподходящие откладывает в сторону, до лучших времён. В мишень можно стрелять пулей, а можно дробью, в этом случае хотя бы несколько дробинок обязательно попадут в десятку.

«Небо сияет голубизной, словно отрез ситца на прилавке».

«Время идёт незаметно и тихо, словно сиделка по ковру в реанимационном отделении».

«Серенький закат полощет над головой сизое знамя вечера».

«Волга с утра катит мелкую волну, словно трясёт мелочью в кармане. Солнце, что купчиха на выданье в прореху занавесок – лукаво, в линялом чепце – выглядывает из-под туч».

«Собака, высунув язык, словно сдвинутый набок галстук, лежит в теньке под бетонным забором, огородившем гектар бесхозной крапивы».

«Очки сияли, как фонари, а фонари напоминали сползшие на нос очки».

«В магазине замерла почти что навечно продавщица, затаилась, словно щука в камышах».

«Сумерки наползают на глаза, как старость».

«Поздняя электричка идёт вразвалочку, огоньки мелькают, пьяные, обветренные станции выбегают на свет, как собака за косточкой. Рельсы, переплетённые в жгут. Время, сжатое в кулак. Где ты, мой Ханаан, мой алфавит, моя земля обетованная?»

      И так далее.

      Метафоры, которым не повезло, можно попробовать продать, разве плохо уважающему себя человеку иметь в домашнем хозяйстве несколько красивых метафор.

– Свежайшие метафоры, – громко рекламирует писатель свой товар идущим мимо гражданам, – бывших в употреблении не держим! Предлагаем навынос: если берёшь три – скидка, если пять – полцены.

      Никто не берёт. «Лохматому вьюноше, пьяному в хлам, только что сошедшему с московской электрички, выписывающему на асфальте кренделя, как фигурист, стайке цыганок с неумытым выводком, нетрезвому бомжу с дубовым веником», нет надобности в самых лучших метафорах.

– Товар высший сорт, берите даром!

      Но и даром никто не берёт, не те времена. Это же не колбаса и не чипсы.

      Отчаявшись безнадёжностью своих призывов, писатель глядит на название станции и приступает к главной цели своего приезда, к импровизации.

       Ну, предположим, Вельяминово.

«А в Вельяминово – ни души. Тишину можно ощутить, как женщину, не веря тому, что это – не сон, и, как и всё хорошее, он исчезнет, растает, стоит только прикоснуться. Вельяминово – кладбище времени. Его сюда свозят со всей округи, складируют и утилизируют… Время иссякло. В это место вбили кол для шестового стриптиза. И по вечерам здесь извивается целлюлитная Джессика из Житомира».

        Или Зарайск.

«Зарайск – провинциальный рай, уездный ад, заштатный край. Водонапорная башня в центре, словно подзорная труба, выглядывает во вселенной, нет ли где ещё места более заполошного, чем он. Но, кажется, что более унылой картины, чем зарайские дворики с осевшими, чёрными избами, повалившимися набок кривыми заборами, заколоченными окнами и пучками соломы, торчащими из крыльца, будто волосинки в носу древнего старика, нет нигде. Не было и не будет».

        Игорь Михайлов заставляет задуматься о том, что названия городов и местечек отнюдь не случайны, стоит лишь вглядеться: За – райск. За раем. Что там за раем, как вы думаете?

        Звенигород.

        «Город со звоном, колоколами, церквушками. Он непременно должен быть таким, как слышится. Богомольным, колокольным, где купола церквей купаются в лучах рассветного солнца, а багровый закат обязательно осенён крестом какого-нибудь древнего собора».                                                                                                        

         Или Торжок.

        «Узорочье башенок и шпилей Торжка – либретто к спектаклю под названием «Минувшее». Манерное, томное, как летние сумерки. Надвратная Нерукотворного образа Спасителя церковь с колокольней. Внутри – провал, чернота, нежить. Там пьёт, гадит, расписывает стены граффити следующее после нас поколение… Храм изнутри распят строительными лесами. Леса, видимо, означают, что колокольню должны были реставрировать. Я хожу по бетонному полу, засыпанному мусором, под ногами хрустят камни, песок, время».

       Порою может показаться, что Игорь Михайлов пишет пресловутую «ироническую прозу». Если б это было так, он затерялся бы в толпе желающих рассмешить читателя. Достаточно много людей сейчас, более-менее овладев ремеслом, занимаются нехитрым делом пересмешничества. Есть такой примитивный жанр под общим названием «стёб». Произведения, написанные «стёбом», сами по себе любопытны, но вспомнить их содержание пять минут спустя невозможно.

         Когда читаешь рассказы Игоря Михайлова «Возвращение в сентябрь», «Ку-ку», «Закурганная», «Угомон», «Купание в Чухломском озере», подозрения в «стёбе» отпадают, потому что уже не до него.

         Объём «Угомона» – чуть больше шести страничек, но это большая, полноценная повесть. Такое впечатление создаёт плотность текста, его удельный вес, выстраданность. Писателей можно разделить на тех, кому есть о чём писать, и кому писать не о чем, – таких гораздо больше, но они всё равно пишут.

         Игорю Михайлову есть о чём писать, но фейерверк неожиданных метафор делает текст таким ярким, что он слепит глаза, парадоксальность характеристик ошеломляет.

         Вот «Закурганная».

«Блондинкой она стала уже потом, когда будущий её муж к французским губам решил подобрать что-нибудь подходящее. Шатенка превратилась в крашеную блондинку. Но Углич, коротковатые ноги и беспородность. Русская: женщина или пони. Женщина из этой пони словно бы вырывалась наружу, просилась отпустить на волю».

        «Закурганная» – повествование о путешествии в Санкт-Петербург Галки, её мужа Борьки, и их спутника, возможно автора рассказа. Всё это, собственно, о Галке, которая никак не могла «выйти на волю». Потому что «хозяйство, муж, дети, хозяйство, курочки, кабанчик Борька, готовка, уборка, стирка, хозяйство, муж, дети, кабанчик, курочки, хозяйство, уборка, стирка, кабанчик… Нет конца и края, сколько ни вглядывайся в серую полумглу, наползшую на село, словно косынка на глаза». И вдруг Питер: «здания с кучерявыми капителями, атланты, крутобедрые колонны, ангелы во главе с архангелом Михаилом, примостившиеся на крышах, словно голуби». Галке кажется, что она спит и видит чудесный сон. Маленькая каморка в гостинице, где «всё полезное пространство занимает двуспальная кровать, удобства в коридоре, да ещё и общая дверь с консьержкой – кажется ей фантастической и нереальной». А тут ещё Михайловский замок, Чижик-Пыжик, Гостиный двор, Летний сад и тот самый подъезд, где можно, если повезёт, встретить Родиона Романовича Раскольникова. Впрочем, в подъезд их не пустили; Галка едва ли в точности знала, чем знаменит этот самый Раскольников, но была очень огорчена.

        И опять кедровая настойка прямо из горлышка, ночь, тихий шелест Фонтанки, дождь в ночном Санкт-Петербурге… А спустя полгода подавленный голос в мобильнике сообщит автору: «Галка разбилась, совсем, насмерть».

        Какой уж тут стёб.

        Хотел написать ещё про «Купание в Чухломском озере», но не буду, потому что это не рассказ, это притча о Русском Севере, стихотворение, зашифрованное прозой. Лучше прочтите сами.

        «Чтобы жить долго и счастливо, надо утонуть в этом во всём. Или погрузиться в его снизошедшее с небеси на грешную землю отражение. Отражение небесного рая – Русский Север…»

         Хотел написать про «Возвращение в сентябрь», но понял, что придётся цитировать рассказ целиком.

       «По моему летоисчислению получается, что сентябрь бывает раз в два года. Или того реже. В зависимости от того, в Питере я или нет. Потому что настоящий сентябрь бывает только в Питере. Сентябрь – это не календарный месяц, это – воспоминание и забытьё».

        Найдите в интернете видеозапись концерта Леонида Чижика, и вы увидите, что сначала виртуоз спокоен и как бы небрежен, но чем дальше он углубляется в заданную ему музыкальную тему, чем сильнее проникается ей, тем разительнее в нём перемена. Он начинает двигать корпусом, плечами, он намного покачивается в сторону клавиш в такт мелодии, он притопывает ногами в чёрных полуботинках, отбивая ритм. Очень важно, когда человек получает наслаждение от выполнения своего дела, это гарантия того, что получится хорошо.

       Я уверен, что Игорь Михайлов получает наслаждение, когда создаёт свой очередной рассказ или очерк, щедро рассыпая метафоры, которые вполне годятся и на продажу – поштучно, оптом, даром, как угодно, в «Лавке метафор», которую придумал Юрий Карлович Олеша. Именно на него более всего похож своим творчеством Михайлов, а вовсе не на Чехова, как утверждают те, кто пишет об Игоре.

       Давний вопрос: искусство должно быть понятно или понято. То, что пишет Игорь Михайлов немногим до конца понятно и мало кем правильно понято. Потому что нужно для начала абстрагироваться от кажущейся простоты его рассказов и очерков, осознать, что они не только, и не столько про многочисленные города, сёла, деревни и полустанки, на которых довелось побывать автору, они про жизнь, как таковую, вообще, они о вечном, поэтому не могут не коснуться каждого человека лично.

        И они касаются, надо лишь напрячься и приглядеться.