Литературная критика

 

«Афины и Иерусалим»

 

Было когда-то проклятие Лабдакидов, подхлестнувшее античную драматургию: «Царь Эдип», «Семеро против Фив», «Антигона». И это только главное из списка, который не короче того, гомеровского, корабельного. Дружинин нашёл другую пружину действия: проклятие Ляпуновых, проклятие жертвенной, гибельной, всепоглощающей любви, любви как болезни к смерти. С античной точки зрения такая любовь – однозначное проклятие. А мы? Мы, спасибо литературе, познали любовь чувствительной, романтичной. Мы, спасибо физиологии, путаем любовь и секс. Потому так неожиданно возвращение к подлинности, к неприкрытой античности, к трагедии!

Думали, что времена переменились, а они всё те же. Любовь – «огнь поядающий», любовь уничтожает личность, создавая из неё… А вот тут кому как повезёт, хорошо, если горстка пепла останется, несколько букв для книги или несколько чисел для математики.

 

Главный герой романа Никита Ляпунов – классический человек долга, несколько скучный в обыденной жизни, как будто он заранее знает о тех испытаниях, для которых и создан. Потому и не разменивается на мелочи.

В какой-то момент кажется, что любовь сделала из Никиты Ляпунова математического гения. Так ли это мы не знаем. Задача решена, доказательства найдены, но вот верны ли они?.. Это остаётся за рамками романа, это ни автору, ни читателю, ни герою не важно.

 

Роман назван «Лиза», потому что нельзя было назвать его по-другому!

 

Кто она эта Лиза? Какое-то есть в ней абсолютное совершенство, свойственное только богам или демонам; какая-то беспощадная и безрассудная, даже сверхрассудная логика, в своей узкой области применения, во всём, что связано с Никитой Ляпуновым, далеко перехлёстывающая за границы разума. Со всякого обыденного ума сшедшая логика.

Лилит?

Суккуб? Женоподобное существо способное только похищать мужское семя, но не могущее рожать детей? Ах, если бы всё было так просто! От суккуба есть проверенные способы избавления, да и кто ещё в этих суккубов верит, какая несвятая наивность? Иное дело люди! Вот с кем бывает по-настоящему страшно! Так что, надеяться нечего, Лиза – человек.

 

Сибирячка становится петербурженкой, русская – израильтянкой, шифровальщица – никем, женщина – музой! Нищему да вору любой наряд впору. Лиза, не приходя в сознанье, накидывает на себя любые обличья. «Метаморфозы» Овидия вкупе с его же «Наукой любви».

 

Никита и Лиза. Он тянет её повсюду, но созидающим началом остаётся она, обустраивает место для жизни, не считаясь с тем, что когда-нибудь ему предстоит там жить одному. Он обвиняет её в предательстве, но, похоже, он просто не понял, что преданность и предательство для неё равно невозможны. Даже слова такие она, наверно, не понимает. Естественная натура, которая живёт как дышит. Свобода, которая не осознаёт себя.

 

Античный рок называется в России по-разному как бы это сказать по-прежнему, всё бы это по-теперешнему, но всегда слово из трёх букв.

Действует рок и в личной судьбе героев: выписывая ей фальшивый допуск к гостайне, выдавливая их заграницу, устраивая ему унизительную проверку при возвращении; действует и на остальном, большом пространстве романа, пространстве страны, преследуя людей, начиная войну. То, что герои романа делают всё, чтобы от рока отгородиться, уберечься, ничего не решает: непокорных этот рок влачит также как и покорных. Лиза жертвует образованием, карьерой, но рок, принявший жертву, никогда ею не удовлетворяется, а старается сожрать ещё и жертвователя.   

 

Текст колеблется между «эллином и иудеем». Действительно, два полюса есть у человеческой жизни – Афины и Иерусалим. Только в романе всё не так в лоб: вместо Афин – Эпидавр, город захолустный, но знаменитый своим театром, в котором до сих пор ставят Софокла, вместо Иерусалима – светский и праздничный Тель-Авив, возвращающийся с началом войны к иудейской жестоковыйности и подлинности.

Ни философии, ни веры в полную меру, но и никакой ущербности.

 

Пока ты, в ком есть доля еврейской крови, в безопасности и относительном благополучии, ты можешь считать себя кем угодно, да что там считать, можешь быть кем угодно, но как только наступает настоящее несчастье, то уже никуда не деться: ты – еврей! «Человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалялся от зла». Неважно, бежишь ли ты вдоль берега моря, реки, или сидишь на гноище, ты всё тот же Иов. Для Никиты Ляпунова Б-г избрал орудием казни женщину по имени Лиза, ту о которой была Песнь Песней.

 

Возвращение героя в Россию напоминает кому что угодно: либо возвращение Лазаря к жизни, либо вторичную смерть Лазаря, то есть возвращение в смерть. В любом случае сторожевые ангелы приграничья недовольны такими переходами. То, что в начале книги было туристическим маршрутом, стало путём из одного мира в другой.

 

Последний перелёт в Тель-Авив не вызывает затруднений, потому что Ляпунов движется, притягиваемый смертью. На первый взгляд, подступающей смертью собаки.  

 

Пес с простой и ёмкой кличкой «Грек», при всех географических перипетиях сохраняет исконный запах, запах греческих мышек. Человек меняет свои запахи, при любви человек начинает пахнуть другим человеком, а разлюбив?.. Это будет дурной запах!

 

С точки зрения Грека, развитие событий в романе происходит строго противоположно описанному Буниным:

 

Невзирая на карты, строго между Афинами и Иерусалимом, Эпидавром и Тель-Авивом находится город Петербург. Может, это неэвклидова геометрия порождает такую же географию. Предельная конкретность Петербурга в романе, заставляет поверить, что слова Достоевского выдохлись: «А что, как разлетится этот туман и уйдет кверху, не уйдет ли с ним вместе и весь этот гнилой, склизлый город подымется с туманом и исчезнет как дым, и останется прежнее финское болото, а посреди его, пожалуй, для красы, бронзовый всадник на жарко дышащем, загнанном коне?». Петербург устоялся, Петербург окаменел. Когда человеку нечего делать ни в Афинах, ни в Иерусалиме, он может жить в Петербурге, самом умышленном городе мира. Математика – душа Петербурга.

«Но музыка от бездны не спасёт» – писал Мандельштам, математика тоже не спасает.  

 

Главная стихия романа – водная, морская. Греция – вся из себя плавающая, путешествующая. Тель-Авив – город приморский. Даже квартира Ляпунова в Петербурге находится на Большой Морской, чтобы если не море, то хотя бы память о нём.

Всё главное, водное дано в романе только намёками и пойди ты их пойми…

 

В старой трагедии мы хотя бы догадывались, за что проклятие, то есть версий, конечно, было много, но они не противоречили, скорей дополняли друг друга. Было хоть какое-то понятие о справедливости. В новой нет даже такого, скудного утешения. Так что по-эллински происходящее не объяснить. По-иудейски? Ну тогда совсем непонятно, почему в ответе за грехопадение одни Ляпуновы.

 

Роман заканчивает традицию, начатую в русской литературе Карамзиным: если героиню зовут Лиза, то она обречена на всяческие несчастья. Теперь Лиза сама – несчастье, не бедная, но бедственная Лиза.

Всё перевернулось. Утопиться думает новый Эраст. Но не топится, это было бы слишком прямолинейно.

 

И всё же кто такая Лиза? Муза? Такая муза, что стать настоящим творцом, гением математики (вне зависимости от результатов вычислений) Ляпунов смог стать только в отдалении от неё…

«Гнев, о богиня, воспой…»

 

Книга написана хорошо, сдержанно и обстоятельство. Это одновременно и список достоинств и недостатков. Но ближе к концу Дружинин забывает обо всех своих умениях и начинает писать по-настоящему: неосторожно, расковано, не боясь сентиментальности или даже пошлости. Текст наконец-то становится романом, и даже изначальная излишняя дотошность оправдывается, потому как на её фоне врыв и всхлип последних глав звучит яростней и трагичней.