Литературная критика

Прежде всего, нам необходимо описать свойства игрек. Вернее,
множества, членом которого является Y.

Это, конечно же, тоже странный человек, ибо нестранные люди не могут
быть героями литературного произведения. Их просто не
существует. Или могут, но в окружении сонмища странных, когда
странность – норма, и тогда одинокий нормальный, как ни
странно, это почти вызывающий маргинал.

В чем же главная странность момента? Это, очевидно, главный вопрос.
Проблема существования, впрочем, никуда не делась.
Экзистенциализм умер, как только пропало это самое существование,
почти пропало. «Пиши пропало.»

Добро господину Богомякову пропагандировать здоровый образ жизни, но
кто же против? Однако, борьба ведется не за здоровый образ
жизни, до этого дело не доходит, а просто за присутствие,
говоря казенным языком, в таком присутственном месте, как
«реальная жизнь». Что бы начать, не теоретически, а, так
сказать, на деле осуществлять житие порядочного человека,
необходимо уйти от борьбы за это замечательное звание, и даже не за
него, а за нечто предварительное, гораздо более. Но лишь тот
достоин присутствия, кто каждый день за него идет на бой.
Вот такое Гете! А бой – это ведь не «просто жить». Это война,
на которой, как известно, погибают лучшие. Бой навязывает
свою логику. Это вещь маргинальная. Начни рассказывать
простоживущим о перипетиях боя, и они отвернуться, ибо это
неприлично.

Итак, существование – это вопрос. Для того, чтобы это ослабленное,
проблематичное существование попытаться текстуализировать,
оказалось необходимым прибегнуть к довольно сильным
«дискурсам». От поедания дерьма до неистового насилия. Когда дерьмо
было съедено и несметное количество симулякров изнасиловано и
убито, выяснилось, что поскольку в так называемой реальности
поедается дерьма, и убивается, и насилуется на порядок
больше, и все равно, при этом, существование никоим образом не
просматривается, то и постэкзистенциалистская философия
справедлива лишь по отношению к ситуации конца света, который как
бы уже произошел. Но тогда непонятно, а что мы тут, вообще,
делаем?

Но мы – живы. Индивидуально, как бы. Каждый в отдельности. Все это
уже предвидели и пророчествовали, и это мы видим на
авангардисткой сцене и в кино, но только, обычно, как
бездоказательную декларацию существования живых людей с помощью бесконечной
демонстрации людей мертвых.

Говорят, что существует красота человеческих страданий, что весьма
сомнительно, так как это скорее красота воспоминаний о
человеческих страданиях, то есть, попросту любование со стороны,
своего рода садизм, оправдываемый, или, наоборот,
усугубляемый, так называемым состраданием. То же, и красота смерти.
Она, разумеется, не в пику уродства жизни, а во славу этого
уродства, но парадокс в том, что чем красивее смерть, чем
больше в ней «красоты», тем меньше уродства жизни, и самой жизни.

И фраза Пушкина «Я жить хочу, что б мыслить, и страдать» это
одновременно и простой риторический прием, так как жить и страдать
тут почти синонимы, резонирующие друг с другом, и простая
жалоба.

Итак, главной странностью игрек является то, что он живой и
некрасиво страдающий человек! Ни поеданием дерьма, ни насилием, как
мы выяснили, этого правильного ответа не получить, и игрек
адекватно не представить. Нет, конечно, если героя
художественно, зверски и садистски трахать и трахать, а затем до
отвала накормить дерьмом, и несколько суток медленно, мучительно
убивать, это как-то сработает. Герой, мы можем предположить,
наконец-то «сделает» одну очень важную вещь. То есть,
привыкнет. Привыкнет к дерьму и траханью, к мучению, и к смерти,
к своей собственной. Потому как привыкнет читатель,
догадывающийся, что и к смерти можно привыкнуть, и даже иногда
нужно. Например, в случае неизлечимой болезни. А привыкший к
смерти – это не вполне человек живой, и даже не вполне
страдающий, ведь мертвым – не больно. И мы получим или порнографию,
или литературу для критика, в большей, или в меньшей степени
интеллектуала, интерпретирующего интерпретации, короче все
тот же конец света.

Так как же составить, и решить наше уравнение?

Если проблема в «отдельности», то удастся ли нам обойтись одним
игреком, одним неизвестным? На первый взгляд, нет, но, если
вдуматься, то добавление в уравнение второго неизвестного
совершенно излишне. Достаточно и читателя. Он – второе
неизвестное, абсолютно симметричное первому, и даже третье, если нам,
по простоте душевной, или неумению, так и не удастся
разрушить пресловутый метанарратив. В общем, задача усложняется. Ну
да, глаза боятся, а руки делают!

Мы пойдем по шаблону. Пусть наш игрек – все тот же шукшинский
среднепьющий механизатор, «изобретший» вечный двигатель. Правда,
не очень понятно, зачем он это делает. Какие-либо
психологические мотивировки не очень убедительны, кроме одной.
Заработать надо. Не случайно ведь именно чемодан с долларами, или
мешок с рублями, является главным героем большинства текстов и
фильмов массового разлива. Впрочем, на втором месте
маньяк-убийца по причинам, о которых мы писали выше.

Итак еще раз, наш механизатор уже без всяких кавычек (но, может
быть, все-таки, и в кавычках, как узнать) изобрел вечный
двигатель, чтобы продать его, и заработать кучу, огромную кучу
денег даже не для того, чтобы облагодетельствовать сварливую
тещу, жену, и пару-тройку детишек, а потому что очень большие
деньги – самая надежная слава, и единственная слава,
позволяющая присутствовать непрерывно, покупать присутствие.
Двигатель он изобрел по настоящему, и перпетум неделями жужжал у
механизатора в сарае, но об этом мы узнаем только в самом
конце рассказа. Потому что рассказ начинается с убийства в
поселке молодой и красивой учительницы физики местной школы.
Отдавая дань моде, зверское изнасилование и убийство это, в
лесочке на окраине деревни, можно подробно описать, не раскрывая
только до времени инкогнито насильника. Начинается
расследование, и подозрение падает на Механизатора, так как кто-то
видел, что физичка заходила к нему в сарай. На допросе игрек
признается, что девушка приходила к нему в сарай, чтобы
посмотреть на работающий вечный двигатель, согласилась, что все
здорово, но посоветовала ему не мечтать о глупостях, сломать
игрушку, и никому ничего не рассказывать. А заняться просто
жизнью, растить детей, сажать картошку, и делать добрые
дела. Механизатор признался так же, что тогда, в сарае, ему так
захотелось трахнуть учительницу, так захотелось, что для
того, чтобы угодить ей, он тут же сломал вечный двигатель, и
пообещал просто жить.

- «Ну, и как, трахнул?» – спросил следователь.

- Трахнул, но по согласию! Трахнул, но не убивал! Не убивал я, люди! Не я это!

- А жизнь новую, простую, начал?

- Начал! Но не сразу, а месяца через два! А вот, как убили ее, то
тогда и начал, так как после сарая я только об ней и думал!
Тоска мне без нее была.

- Что, понравилось?

- Да не в том дело!

- А в чем же?

- Да ведь она одна во всем свете и знала, какой я, кто я, что я,
понимаете… (что при этом имеется ввиду, трудно сказать)

Но ему не поверили, судили и расстреляли вскорости. А перед тем и
жена, и даже мать отреклась от него, хотя и продолжала любить
в сердце своем. А какие он письма, какие письма писал из
тюрьмы перед смертью уже другой женщине! Типа, повидал я много,
так что даже устал, душа моя скорбит, остаюсь ваш,
Механизатор Игрек.

А через год выяснилось, что учительницу изнасиловал и убил по пьяни
местный участковый, тоже отец двоих детей, ммать его!
Смертную казнь к тому времени отменили, участковому дали десять
лет ментовской зоны, и через пять лет выпустили по амнистии.
Вернулся в семью, работает механизатором, честно работает, да
и пить бросил. Только злой очень. Тихий и злой.

Вот такой вечный двигатель!

А что же, решение уравнения, раскрытие тайны игрек, и прочая
философия конца света?

Ну, не получилось у меня!