Литературная критика

Всю жизнь эта известная неутомимость героев Достоевского, их энергия
и вечное движение вдохновляли меня. Или, во всяком случае, это
меня сопровождало. Попав в очередной раз по глупости в безвыходную,
как мне казалось, ситуацию, и, направляясь от безысходности куда-нибудь
туда, куда идти не было никакого смысла в видах практического
разрешения создавшегося положения, я начинал бредить, я вспоминал
фразы Достоевского, посвященные безнадежным метаниям Раскольникова,
Версилова, или Мышкина. Чаще всего мне приходила в голову стандартная
фраза, исполненная, впрочем, совершенно нестандартного, и совсем
нелогичного энтузиазма, фраза про то, как он спешил куда-то. Он
– это герой не на грани нервного срыва, а на грани самоубийства,
обитатель ловушки совершенно глухой, беспросветной. Куда спешил,
не важно. На Сенную, на Вознесенский, к Пяти углам, в нумера,
в игорный притон, в «воксал», не важно. Главное – зачем?

И откуда этот энтузиазм не героя, но автора, повествующего о том,
что вот он, или она спешат куда-то? Что может случиться такого
существенного с обреченными людьми, которым бы надо уже успокоиться,
смириться, засесть в подполье вместе с философией, объясняющей
предстоящий для них конец света, как нечто естественное, совершенно
нормальное, справедливое, и, стало быть, благодетельное? Самое
интересное, что и после того, как происходило событие, навстречу
которому спешил герой, и о котором так вдохновенно сообщалось
читателю, нельзя было сразу понять, да в чем же собственно фокус,
из-за чего вся эта суета?

Ну, что там обычно случалось с очередными убийцей, сумасшедшим,
больным, проституткой в меблирашках этих, или в воксале? Да какая-нибудь
или вообще без внятной практической цели, или с целью выдуманной,
фантастической встреча. Встреча с человеком.

Тогда, когда я в юности раз за разом перечитывал романы Достоевского,
меня, не то чтобы озадачивал этот хоровод бессмысленных встреч,
не то, чтобы он будил во мне какую-то мысль, нет. Я воспринимал
это чисто эмоционально, то есть, даже не осознавал, что тут какая-то
правда, какая-то подсказка. Тем не менее, неосознанно, просто
как эмоцию, я эту правду в себя жадно впитывал. Словно знал –
когда-нибудь пригодится.

И она пригодилась. Но и в последствии, оказываясь и сам чуть ли
не в положении героев Достоевского, и направляясь и сам на практически
бесполезные встречи, и вспоминая при этом то самое «он спешил»,
я не понимал, и не раздумывал, почему приходит мне на ум эта навязчивая
фраза, какой в ней спрятан шифр, и причем тут мое личное спасение?

В конце концов, как можно догадаться, большинство, почти все из
тех моих таких безвыходных, таких пограничных ситуаций разрешились.
Не без потерь, иногда немалых, но они прошли, и прошли они благодаря
именно ненужным, бесполезным свиданиям с людьми, на которые я
и «спешил» когда-то, сам не зная, зачем. Нет, потом конечно, были
встречи и необходимые, и решающие, и даже, может быть, судьбоносные,
но сначала должны были случиться встречи другие, это я теперь
знаю.

Почему знаю, откуда знаю? – это я сейчас и попытаюсь объяснить.
Тем более, это просто.

Все дело, наверное, в книжке Виктора Ерофеева «Найти в человеке
человека», выпущенной издательством «Эксмо» в 2003 году. Работа
Ерофеева может быть иначе озаглавлена «Достоевский vs экзистенциализм»,
или книга о том, что если... то все дозволено, кроме любви. Книга
небольшая, но в ней – жизнь, прежде всего интеллектуальная жизнь
самого автора, В. Ерофеева, да и не только интеллектуальная, поскольку
и вообще, в выражении «интеллектуальная жизнь» второе слово совершенно
не обязательно, на мой взгляд, трактовать специфически узко. Даже
наоборот, то, что кроется за словом жизнь в обсуждаемом выражении
следует, по-моему, рассматривать именно как вот жизнь, почти по
Мопассану.

Несмотря на то, что моя статья не рецензия, мне все же хотелось
бы заметить, что стиль сообщения Ерофеева о Достоевском, Сартре,
Камю чрезвычайно симпатичен. Скрупулезно перечисляется все, что
имеет значение, и при этом создается впечатление какой-то метафизической
сущности содержания соответствующих высказываний, вплоть до иллюзии
принадлежности тех или иных замечаний самим Камю, Сартру, Достоевскому.

Так вот, признаюсь, именно в книге Ерофеева я и наткнулся опять
на «он спешил», и, как говорится, вспомнил все. Конечно, текст
Ерофеева сначала послужил лишь толчком для моих размышлений-воспоминаний,
но затем я вернулся к книге с благодарностью, поняв, что ответ
старой загадки, так долго мучавшей меня, принадлежит ей.

Вот, собственно, этот небольшой отрывок, побудивший меня вместе
с названием –«Найти в человеке человека» - вспомнить некоторые
обстоятельства своей собственной «интеллектуальной жизни»:

«Герои Достоевского живут, словно по часам с испорченной пружиной,
стрелки которых, жужжа, вращаются с устрашающей скоростью. Их
суетность могла бы показаться даже комической, чаплиновской, если
бы их неотложные дела не отличались слишком большой серьезностью.
Герой спешит, либо неся беду, либо спасаясь от беды».

Далее Виктор Ерофеев указывает на совершенно необычную энергетику
героев Достоевского, которая, так же как и их необыкновенный ум,
скорее всего одолжены им самим ФМД.

Это, в сущности, все. По моему вопросу, так сказать. Как видим,
«лирики» нет, есть герои по обе стороны беды. И все же. Виктор
Ерофеев просто констатирует данность, пишет о том, как у Достоевского
по тексту, и это его, Ерофеева стиль, избегать литературоведческого
насилия и произвола во имя, в конечном счете, самоутверждения,
поскольку ведь и любое самоутверждение, и самое благонамеренное,
и самое безобразно-бессовестное имеет в виду для себя некую явную,
или закулисную «истину».

И все же. И все же без определенного «произвола» никак. Это, несомненно,
понимают все. Интерпретация рождается из контекста, который имеет
свои права, не отменяющие, разумеется, прав собственно текста.

Мой «произвол» состоял в том, что я позволил себе усомниться в
серьезности суеты, а точнее, в рациональной, или (что для героев
Достоевского еще важнее) иррациональной ценности содержания дел,
поглощающих героев Достоевского после того, как они перешли некую
известную черту. Их положение было серьезным, это да, но не их
так называемые дела. И серьезен был энтузиазм Достоевского, ведущего
героя на очередную встречу с человеком.

ФМД все знал о значении бессмысленных встреч, но не стал объясняться.
Наверное, в этом тоже не было смысла.