Литературная критика

 

 

Несмотря на то, что написанный двести лет назад роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин» неоднократно исследовался филологами, в нем до сих пор остались тайны, противоречия, не разгаданные литературоведами строчки. Предвидя некоторые затруднения читателей (но не только по этой причине), Пушкин сам составил первый небольшой комментарий к роману. Но уже через пятьдесят лет после публикации «Евгения Онегина» почувствовалась необходимость в более подробном толковании текста. Это неудивительно: ушли люди, которые прекрасно понимали намеки на события, реалии, деятелей Александровской эпохи, хорошо разбирались в предметах быта, деталях одежды, имели сведения о различных сторонах жизни того времени. Уже в конце ХIХ века писательница А.А.Лачинова под псевдонимом А.Вольский выпустила в свет объяснения и примечания  к «Евгению Онегину». В ХХ веке появились основательные научные комментарии Н.Л.Бродского, В.В.Набокова, Ю.М.Лотмана, но, тем не менее, многие секреты романа не разгаданы до сих пор.

Сам Пушкин признавался, что в романе много противоречий, но почему-то исправлять их не стал. Хотелось бы знать, – почему? Считал, что в этих несоответствиях проявляется своевольный характер живой жизни, частенько поражающей своей непредсказуемостью и парадоксальностью? Или давал понять, что  противоречия заключают в себе какое-то тайное значение, намеки на иносказательность, подводное течение иных смыслов? А может быть, как он это любил, Пушкин мистифицировал читателей и будущих исследователей, и на самом деле в этих несоответствиях нет ничего интригующего – просто ошибки, которые  свойственны любому человеку? Однако нельзя забывать и  о том, что разного рода мистификации, многозначительные намеки, шифрование героев были чрезвычайно популярны во времена Пушкина. Описывая в черновиках романа дневник Онегина, поэт пишет:

«Письмена тайных чисел» намекают на существование шифров в романе, поэтому трудно устоять перед искушением  попытаться разгадать хотя бы маленькую, неприметную загадку в произведениях великого поэта.  Попробуем и мы проникнуть в тайну одного из второстепенных персонажей романа «Евгений Онегин», который и появляется-то в нем всего два раза, но, возможно, за образом этого иронически изображенного героя таится иная, более значительная личность.

      Роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин» густо населен. Перед нами проходят представители почти всех сословий  России первой трети ХIХ века: разочарованные петербургские денди, важные сановники, романтические поэты, провинциальные  помещики,  булочники, гусары, уездные барышни и светские львицы, военные, дипломаты, писатели, театралы, гувернеры, дворовые мальчики, московские барыни… Кого только не встретишь на страницах романа! Некоторые персонажи появляются лишь на мгновение, чтобы пройти по скрипящему от утреннего мороза снегу с кувшином молока или пролететь, бренча шпорами, в вихре вальса на блестящем петербургском балу. Но каждый второстепенный герой наделен яркими черточками, которые делают его образ неповторимым и запоминающимся.

Приемы, которые использует Пушкин для создания  эпизодических персонажей, разнообразны. Он может ввести в действие уже хорошо известных литературных героев (Скотинины, Буянов, Пустяков) либо, редуцировав фамилии, создать похожих или, наоборот, в значительной степени отличающихся от прототипов  персонажей (Зарецкий – Загорецкий, Гильо – Гильоме, Гвоздин –  Гвоздилин), использует говорящие фамилии (Петушков, Харликов, Трике). Краткие, но точные и выразительные характеристики, неожиданные эпитеты, антитезы, повторы, живописные детали – все это помогает изобразить героев ярко и выпукло. Легко узнаваемые типажи не оставляют никаких  сомнений в подлинности их существования и становятся в один ряд с реальными   людьми.  

Таковых в «Евгении Онегине» тоже немало. Пушкин выводит их на страницах романа, нисколько не смущаясь тем, что некоторым из них  приходится общаться с вымышленными героями. Поэт смело называет их настоящие  имена  – Каверин, Чаадаев,  Дидло, Толстой. Но некоторые персонажи русской истории, появившиеся в романе, остались неназванными или, вернее сказать, зашифрованными автором. Можно предположить, что одним из таких  героев является император Александр I.

Отношение поэта к царю  было неоднозначным и, возможно, не совсем справедливым. В стихотворении «К бюсту завоевателя», написанном уже после смерти Александра I,  в 1829 году, Пушкин, вопреки известному выражению: о мертвых ничего или хорошо – высказывается о нем резко и язвительно и  вовсе не собирается пересматривать свою критическую точку зрения на личность царя. Поэт, уподобляя  Александра I арлекину, по-русски говоря, скомороху, подчеркивает  противоречивость и актерское лицемерие императора, его умение менять личины:

Эпиграммы Пушкина на царя неизменно остры и обидны: Александр I предстает в них не в качестве сильного и дальновидного государственного деятеля, а как посредственный человек весьма небольшого ума и ограниченного мировоззрения:

Даже если поэт и признавал благие начинания Александра I, то перед этим обязательно давал царю ядовитую характеристику, всячески подчеркивая нерешительность, слабость воли, «обыкновенность», дюжинность этого человека, и милостиво  прощал монарху его неправедные поступки (под неправым гонением Пушкин, по-видимому, подразумевает свои  ссылки: южную и михайловскую):

Впрочем, существует стихотворение Пушкина, в котором заслуги Александра I признаются безоговорочно. Это стихотворение «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году»,  написанное юным Пушкиным в одической традиции восхваления героической личности.  

Шестнадцатилетний Пушкин, пылкий, восторженный юноша, патриот, воодушевленный  победой русских войск над Наполеоном,  восхищается триумфом императора, военным гением Александра I, его благородством, силой. Он, как и более взрослые и зрелые его  друзья, ждет от царя либеральных реформ, связывает с ним надежды на обновление русской жизни. Лексика и риторика его высказываний об Александре I в  стихотворении «На возвращение государя императора …» соответствуют  стилю Ломоносова, восхваляющего  Петра I:

 Позже сам Пушкин писал в том же стиле, но уже не об Александре, а о Петре I: «Ничтожные наследники северного исполина, изумленные блеском его величия, с суеверной точностию подражали ему во всем, что только не требовало нового вдохновения» («Заметки по русской истории XVIII века», 1822 г.).

Различия в описании двух монархов у Пушкина невелики: Петр I – «северный исполин», Александр I – «божество», Петр предстает в «блеске величия», Александр «величествен», он «брани» сокрушает «могущею рукою». Подобное единство  обусловлено общей задачей создания образа могущественного государя, определяющего не только пути развития своего государства, но и судьбы всей Европы.

В тридцать шестом году, незадолго до смерти, Пушкин пишет стихотворение «Была пора: наш праздник молодой…», в котором отчетливо слышатся элегические мотивы, основанные на философских размышлениях об истории и судьбе. На первый взгляд может показаться, что поэт, преодолев  свое «устойчиво негативное и окрашенное в тона личной неприязни» (Ю.М.Лотман) отношение к Александру I, уже без всяких личных выпадов и колкостей оценивает исторический вклад царя в жизнь России:

 Однако эти строки  можно воспринять и в качестве текста, пронизанного нескрываемой иронией автора, что, в общем-то, довольно естественно для Пушкина, недолюбливающего царя и любящего иронию. Это впечатление усиливает сопоставление с Агамемноном. Один из самых знаменитых греческих героев был царем Микен и предводителем греческих войск в походе на Трою. Казалось бы, подобное сравнение призвано подчеркнуть величие Александра I, его царственное достоинство и талант военачальника. Однако искушенный читатель знал, что Агамемнон прославился не столько военной удачей и подвигами, сколько высокомерием, неуступчивостью, эгоизмом, мнительностью, отсутствием твердости в принятии решений. Судьба его по возвращении на родину, как известно, сложилась трагически.

Продолжение стихотворения, в зависимости от выбранной точки зрения, можно рассматривать либо как апологетический текст, либо, учитывая двадцатипятилетнюю ретроспекцию, как иронически представленный взгляд на прежние надежды, оказавшиеся наивными и утопическими:

Но в 1826 году, когда Пушкин писал пятую главу «Евгения Онегина», его отношение  к венценосному тезке было, скорее всего, обусловлено личными обидами.  

Где же на страницах знаменитого романа появляется Александр I? В каноническом тексте о нем не упоминается ни в одной из восьми глав. В сожженной десятой, где он  изображен уже под своим именем, Пушкин подробно и достаточно жестко пишет и о царе, и об эпохе его правления, давая Александру I нелицеприятную характеристику:

Чтобы найти правителя на страницах канонического текста, надо присмотреться к гостям, которые прибыли в имение Лариных в конце января. На именины Татьяны съезжаются окрестные помещики со своими семьями. Среди них  Иван Петушков, которого Пушкин характеризует двумя словами – «уездный франтик».  Франтик – уменьшительная форма слово франт, значение которого В.И.Даль определяет как «хват», «щеголь», «модник». В Словаре Пушкина «франт» – «человек, отличающийся изысканностью в одежде, манерах,  поведении; приверженец  и  законодатель  мод». Франтом Пушкин называет и  Евгения Онегина: «Второй Чадаев, мой Евгений, / Боясь ревнивых осуждений, / В своей одежде был педант / И то, что мы назвали франт». 

Евгения Онегина Пушкин называет франтом, а для характеристики Петушкова использует деминутив  «франтик». Возможно, автор намекает на то, что Петушков – это сниженный, комичный двойник Онегина,  провинциальный   щеголь, который пытается угнаться за столичной «лихой модой». Судя по иронической интонации поэта, Петушкову это плохо удается. Пустой и легкомысленный модник из захолустья наделен к тому же говорящей фамилией, которая дорисовывает его облик. Петушиться, по Далю, «горячиться, задориться,  кичиться, чваниться». Тщеславный и себялюбивый, но вместе с тем простодушный и недалекий Петушков (соседство столь противоположных, но часто сочетающихся в одном характере качеств делает образ объемным и выразительным), волокита и любитель танцев, вызывает у автора только усмешку. Однако в образе Петушкова Пушкин не просто показывает незадачливого, смешного уездного модника, но и обозначает социально-психологический тип человека, довольно распространенный в России в начале ХIХ века.  Двойники легкомысленного франтика легко обнаруживаются  в обеих столицах:

Можно найти в романе и других двойников Петушкова. Еще в прижизненной критике литературоведы отмечали связь чудовищ, увиденных Татьяной во сне, с гостями на именинах. Современные исследователи романа предлагают самые разные интерпретации этого эпизода. И.В.Резчикова в статье «Символика в романе А. С. Пушкина "Евгений Онегин" (сон Татьяны)» находит интересные лингвистические  параллели: чудовище  с «петушьей головой»  уподобляется Петушкову, в «карле с хвостиком» узнается Харликова, а «череп на гусиной шее» в красном колпаке  напоминает мосье Трике.

 Оригинальную версию интерпретации сна представляет К.П.Викторова в книге «Неизвестный или непризнанный Пушкин». В чудовищах, которые Татьяна встречает в хижине Онегина, исследовательница видит царей и видных политических деятелей России. «Череп на гусиной шее» в её трактовке, обоснованной строгой системой доказательств, – это Павел I, «полужуравль и полукот» – Петр I, злая «ведьма с козьей бородой» – Екатерина Великая, «остов чопорный и гордый» – Потемкин, а «карла с хвостиком» – Суворов. Самого Евгения Онегина (Онегин выступает как предводитель чудовищ) исследовательница соотносит с императором Александром I. Кем же в этой конструкции может оказаться оставшийся, к сожалению,  без комментария К.П.Викторовой  некто с «петушьей головой», чей образ явно перекликается  с Петушковым?

 Попробуем предположить, что это мог быть тоже Александр I, только изображенный поэтом в сниженном, карикатурном образе.

 

 В поведении Петушкова на именинах Татьяны многое напоминает российского самодержца. Как известно из воспоминаний современников, Александр I  блистал на балах, он прекрасно танцевал и был любезным собеседником. Высокий, стройный, красивый, умеющий располагать к себе людей учтивостью, Александр I пользовался большим успехом у женщин.

Петушков на балу тоже чувствует себя весьма уверенно. Как и российский император, он большой любитель потанцевать: обрадованный услышанными звуками музыки, Петушков, даже не допив чашки чая с ромом, спешит   пригласить на танец Ольгу:

В окончательном варианте А.С.Пушкин называет Петушкова «Парисом окружных городков», однако он не сразу выбрал это имя для иронической характеристики героя. В беловых вариантах поэт сначала именует Петушкова «Дюпором окружных городков», потом   «Ловласом», но, в конце концов, останавливается на «Парисе». Упоминание Луи Антуана Дюпора – известного в начале ХIХ века французского танцовщика, недолгое время служившего в театрах России, служило указанием на любовь персонажа к танцам, что и так было понятно из контекста, следовательно, имя Дюпора не вносило никаких новых красок в образ Петушкова.  Ловлас – герой популярного романа С.Ричардсона «Кларисса Гарлоу», имя которого стало нарицательным в русском языке: ловеласами называли волокит, соблазнителей женщин, ловких обольстителей. Это имя, безусловно, делало образ героя более объемным. Петушков вполне оправдывает прозвище ловеласа. На именинах Татьяны он спешит пригласить на танец Ольгу, которая, по-видимому, привлекает его  красотой, хотя правила учтивости наверняка предписывали обращать внимание  в первую очередь на именинницу и лишь потом заниматься остальными дамами. Позже, узнав, что Ольга вышла замуж за улана, Петушков недолго думая делает предложение Татьяне. Поведение его вполне вписывается в рамки образа легкомысленного и непостоянного воздыхателя. Однако Пушкин отбрасывает и это имя и останавливается на Парисе. В чем же дело? Почему поэту  понадобился именно этот античный герой?

     Парис – троянский царевич, похититель прекрасной Елены, фактический виновник Троянской войны. Но воспитан Парис был пастухом  Агелаем и помогал ему пасти стада. Парис, сильный, ловкий  и красивый молодой человек, прославился, защищая других пастухов от разбойников, поэтому получил прозвище Александр (отражающий мужей).

 Итак, второе имя Париса – Александр. Не было ли это намеком  на определенную царствующую особу?  Впрочем, и само имя Парис напоминало о Париже, который был завоеван русскими войсками во главе с Александром I.

Как известно, Парис, бывший виновником войны, сам почти не принимал участия в военных действиях. Вызвав на битву  Менелая, он сначала малодушно бежит с поля боя, а во втором поединке терпит поражение, и только покровительство Афродиты, которая уносит Париса домой, спасает ему жизнь. Правда,  Парису удалось поразить стрелой величайшего героя ахейцев – Ахилла, но согласно мифам, его одолел не сам царевич, а Аполлон, принявший облик Париса. Но ведь и Александр I не принимал участия в военных действиях против французов на территории России, а возглавил армию только после смерти Кутузова, когда войска Наполеона были уже выдворены из России и  в значительной степени деморализованы.

Вводя  в текст имя троянского царевича, которое упомянуто явно иронически, Пушкин не только сохранял мотив успеха у женщин, волокитства (как известно, Александр I был знаменитым женолюбом, а Парис похитил красивейшую женщину своего времени), но и получал возможность намекнуть на ничтожность не только Петушкова, но и его царственного прототипа.

В черновых и беловых вариантах Пушкин в конце главы, кроме Париса, изображает и других героев античных мифов, которых соотносит с персонажами своего романа:

Онегина  Пушкин сравнивает с Кипридой (ср. в первой главе: «подобно ветреной Венере») и с Зевсом (знак царственного положения), а Татьяну –  с Еленой, но явно отдает предпочтение своей героине. В окончательном варианте поэт убирает все античные соотношения, оставляя только парафрастическое сопоставление Петушкова с Парисом, которое давало широкое поле для намеков на прототип персонажа.

Собственное имя Петушкова – Иван тоже связано с императором России. Пушкин называл Александра I – Иваном Ивановичем. В письме брату Л.С. Пушкину (январь – февраль 1824 г. из Одессы в Петербург) он пишет: «Ты знаешь, что я дважды просил Ивана Ивановича о своем отпуске через его министров – и два раза воспоследовал всемилостивейший отказ». В письмах Пушкин придумывал различные прозвища для Александра: он называл его Августом, Тиверием, Иваном Ивановичем; возможно, Цензором. Упоминание «Августа» и «Тиверия» – императоров Древнего Рима было логически обоснованно  и являлось намеком на царственное положение Александра I и его деспотизм. А вот почему Пушкин называет царя Иваном Ивановичем?

В.И. Даль зафиксировал в словаре «Живого великорусского языка» три шутливых выражения, в состав которых входит  патроним  «Иванович». «Кондратий Иванович» – нервный удар, паралич, Кондрашка хватил. «Василий Иванович» –  почетное прозвище всякого чуваша. «Иван Иванович» – почетное или шуточное имя и отчество немцев и калмыков.

В этом же письме к брату Пушкин чуть ниже пишет о Жане Батисте Расине: «А чем же и держится Иван Иванович Расин, как не стихами, полными смысла, точности и гармонии!» Но если в случае с Расином «Иван Иванович» – это прямой перевод имени французского драматурга на русский язык (его отца звали Жаном), то царя Пушкин явно называет шуточным именем.  Мы можем только предполагать, что имел в виду великий поэт, используя подобное прозвище: немецкое происхождение Александра, его взгляды, привычки или что-то еще. Не будем забывать еще одно, не совсем приличное значение этого фразеологизма:

«Иван Иванович» в словаре  В.И.Даля – это   шуточное название отхожего места. Возможно, Пушкин не принимал во внимание это значение слова, но как фоновое оно  существовало и звучало.

Характеристика царя в Х главе «Евгения Онегина» невольно напоминает описание Петушкова:

Царь назван «щеголем» (синоним слова «франт»), он «враг труда». Петушков, беспечный и легкомысленный любитель танцев, отнюдь не производит впечатления человека, привыкшего тяжело трудиться. Он царствует в провинциальных гостиных, пользуется славой у окрестных барышень, и, судя по иронии автора, слава эта явно «нечаянная».

В 1801 году  знаменитый живописец С.Щукин, известный своим умением постигать сложный и противоречивый внутренний мир своих моделей,  пишет портрет  совсем еще молодого Александра I. На голове торчит смешной хохолок, очень напоминающий петушиный гребень.  Наивный взгляд нежно-голубых глаз; самоуверенный и вместе с тем несколько растерянный вид, по-детски полные щеки, победная полуулыбка, однако губы готовы дрогнуть в любой момент… Иван Иванович Петушков?