Онтологические прогулки

«Ласточка, 

а в-чём ты виновата?»

«Только в-том,

что потеряла брата,

потеряла брата-муравья!»

А.П.

        На протяжении двух тысячелетий в евроатлантической цивилизации доминировала христианская парадигма. Это означало, что определённый тип человека –  рационального, не склонного к мистике, передоверяющего возможность экстатического опыта специально обученным людям (священникам), уравновешенного, гетеросексуального, защищающего приоритет мужчины во всех престижных областях, нетерпимого к любому типу инородцев и т.п. –  всячески поощрялся, лелеялся и утверждался в культуре.

      Но когда, казалось бы механистичность и упорядоченность достигли своего предела, Первая, а затем и Вторая мировые войны разверзли бездну хаоса, давно уже запрятанную внутрь культуры. И оказалось, что многие проблемы современной цивилизации можно успешно решать силами людей другого типа –  эзотериков, сумасшедших (вспомним великого физика Теслу, утверждавшего, что формулы ему диктуют инопланетяне, но продуктивно работавшем на заводе GeneralElectrics), квиров и фриков, иностранцев и женщин.

      Это обращение к человеку нового типа совпало с актуализацией забытых древних религиозных практик, ритуалов, мистерий. Основные моменты, которые были важны при обращении к ним –  это возможность индивидуальной магической работы, вне подавляющих церковных институтов, религиозная свобода –  право выбирать свои религиозные убеждения в сознательном возрасте, а также доступная в христианстве лишь клиру возможность экстатических, трансовых переживаний.

       Внецерковная религиозная активность (как и политическая антиправительственная деятельность в тоталитарных и авторитарных странах) выплёскивалась в сферу искусства. Деятель культуры, создававший произведение, передающее нетривиальный религиозный опыт, таким образом не только делился своими внутренними переживаниями, но и имел шанс быть услышанным, выйти на свою аудиторию. 

      Общеизвестно, что в царской России литература заменяла собой философию. Такие писатели как Лев Толстой и Фёдор Достоевский были властителями дум, сравнимыми скорее с Диогеном и Платоном, чем с Гомером или Еврипидом. В целом в Европе под давлением христианства возникает особый жанр, который мы назовём роман-инициация. Для этого жанра характерно не просто изображение мира в его целостности, но писательская установка на активное преображение читателя, включающегося в повествование и меняющего под его влиянием всю свою жизнь.

      Первое известное нам произведение в жанре романа-инициации –  это «Метаморфозы, или Золотой осёл», созданный римским писателем Апулеем во II в.н.э. Уроженец Африки, сын состоятельного человека, Апулей всё своё состояние потратил на путешествия с целью приобретения мистического знания. Женившись на богатой вдове, юный мистик был подвергнут обвинениям в колдовстве. Сохранилась его речь в свою защиту «Апология, или о магии», которая благоприятно подействовала на суд; Апулей был оправдан. Впрочем, за ним на всю жизнь сохранилась слава мага. И вот человек с репутацией альфонса, волшебника и блестящего оратора пишет роман о превращении молодого повесы в осла. Подобная же вещь есть и у Лукиана («Лукий, или осёл»)[1]. Но разница между этими текстами состоит в том, что в конце романа Апулея речь идёт о мистическом опыте: о столкновении осла с Исидой.

      Луций Апулей был платоником, а это означает, что он разделял идеи Платона, связанные с метемпсихозом, т.е. реинкарнацией. Платон, в свою очередь, был орфиком. Миф об Орфее включал в себя «сошествие в ад»[2], причём музыка Орфея пришлась по сердцу Персефоне, одной из главных действующих лиц Элевсинских мистерий. По предположению М. Элиаде, Орфей и был их основателем[3].

 Портрет Апулея в обрамлении Памфилы, превращающейся в сову, и «Золотого осла».

Фронтиспис «Произведений Апулея» издания 1902 года. 

     Вообще в европейской цивилизации инициация сопряжена скорее со спуском в ад, чем с полётом на небо, и это связано, на наш взгляд, с разделением женского, экстатического и мужского, рационального начал, восходящих к исходному распределению функций между богами разного пола. Инициация как спуск вниз, к Богине-матери, к Гее, связывает духовное рождение и рождение физическое, что было особенно актуально для земледельцев. Простейшая аналогия, доступная землепашцу –  смерть/возрождение зерна и миф о воскрешении Осириса, была совершенно непонятна скотоводам с их дымом, возносящимся в небо. Отсюда и противопоставление Авеля (скотовода) и Каина (земледельца). Осуждение Каина в рамках христианской ортодоксии неслучайно сопровождалось его оправданием в различных сектах, например, среди каинитов.

       Будучи значительным памятником римской литературы, «Метаморфозы...» послужили источником вдохновения для многих произведений европейской культуры. В частности, большой популярностью пользуется до сих пор вставная новелла об Амуре и Психее. Именно она, возможно (наряду со сценами с Изидой) и является тем эзотерическим компонентом, который украсил травестийную историю.

      В «Апологии, или о магии» – писатель достаточно убедительно опровергает обвинение в колдовстве и способствует своему оправданию. Однако, замеченные комментаторами М. Гаспаровым и Е. Рабинович особенно сомнительные пункты (поимка ядовитой рыбы, «колдовской» припадок у мальчика раба, странные предметы, завёрнутые в тряпьё и хранившиеся у домашнего алтаря, бессловесная, что осуждалось в то время, молитва и т.п.) позволяют нам вынести суждение о том, что Апулей всё-таки был магом.

        Его «Апология, или о магии» и «Метаморфозы, или Золотой осёл» – это исторические источники по мистериальной традиции начала нашей эры.

     Интересно, что «Метаморфозы…» связаны общим сюжетом по крайней мере с тремя детскими сказками. Так осёл, попадающий в разбойничье логово, находящееся в укромном месте, по всей видимости, послужил вдохновителем для сказки «Бременские музыканты», записанной братьями Гримм. Ещё одно сходство: животные в немецкой сказке доедают остатки разбойничьего ужина, а осёл-Луций, пленённый разбойниками, не утратил человеческих пристрастий в еде и с удовольствием ест овощи  в саду[4]. Затем, попав к двум рабам, воровавшим у своего господина, осёл получает возможность питаться мясом и пирожками[5]. Он также учится танцевать, бороться, возлежать за трапезой и отвечать на вопросы кивками – всё это за деньги, которые дают одному из его хозяев восхищённые зрители[6]. Осёл из «Бременских музыкантов», убежав от хозяина, хочет зарабатывать сам – игрой на лютне[7].

      Сюжет вставной новеллы «Метаморфоз…», повествующей об Амуре и Психее, перекликается с сюжетом сказки «Красавица и Чудовище» Жанны-Мари Лепренс де Бомон. Психея – признанная красавица, которой воздают хвалу, видя в ней воплощение Венеры. Попав во дворец Амура из-за гнева его матери, богини красоты Венеры, Психея становится женой бога, но не может его видеть. Злые и алчные сёстры подговаривают Психею убить мужа, которого называют не иначе как драконом: «Вспомни предсказание оракула, что провозвестил твой брак с диким чудовищем[8]». В сказке Красотка (Belle) думает во время ужина с чудовищем следующее: «Наверное, Чудовище хочет меня сначала откормить, а потом уж и съесть, раз так славно угощает[9]». Сравним с тем, что говорят сёстры Психее: «Все уверяют, что льстивым угождением и кушаньями он хочет тебя откормить, и, как только живот твой достигнет крайней полноты беременности, пожрёт тебя как самую тучную пищу[10]».

      Общее в атмосфере дворцов Амура и Чудовища то, что еда на столе появлялась без участия слуг, при этом звучала музыка, но нигде не было видно музыкантов. Ни Белль, ни Психея не любили своих странных партнёров до часа «Х». Только нарушение уговора между красавицей и её спутником приводит к тому, что красавица влюбляется в «чудовище», и эта любовь открывает для неё всю прелесть объекта страсти. Психея, заметим, долгие месяцы жила с Амуром в темноте, Белль видела чудовище, но не видела в нём принца. Прекрасная дама во сне Белль, судя по всему – Венера в образе богини любви, злая фея, заколдовавшая принца – ревнивая свекровь Психеи. То есть, если рассматривать эти два женских образа с психологической точки зрения, они превращаются в злую (отсутствующую) и добрую мать по знаменитой схеме Мелани Кляйн.

      Третья сказка, несомненно всплывающая в памяти при прочтении «Метаморфоз» – это русская «Финист – Ясный Сокол». В ней также есть три сестры, причём младшая, самая красивая, просит отца привезти ей с ярмарки пёрышко. Пошептав на обыкновенное с виду перо, девушка получает возлюбленного, который покидает её спальню по утрам, проводя с ней всю ночь. Злые и завистливые сёстры докладывают об этом отцу, он не верит, и они «набрали острых ножей да иголок и натыкали на окне красной девицы[11]». Сравним с предложением сестёр Психеи взять нож и зарезать невидимого мужа, который оказывается пернатым.

      И тут мы видим, что именно объединяет роман Апулея и русскую сказку. Вернее даже наоборот, именно сказка позволяет объединить две, казалось бы, совершенно не связанные друг с другом части романа: основное повествование и вставную новеллу. Так часто и бывает: более позднее по времени произведение позволяет понять исторически более далёкое. Из этого, однако, не следует, что сказка, которая очевидно более близка к нам по времени, основана на истории, рассказанной Апулеем. Рискнём выразить предположение, что эти два текста восходят к одному источнику, принадлежат к мистериальной традиции, хотя и находятся на разных ступенях откровенности. Текст сказки для нас более прозрачен. Более того, он позволяет связать истории осла и Амура.

     Луций, присутствуя при тайном превращении фессалийской ведьмы в сову, на самом деле наблюдает за тем, как она летит на свидание к своему любовнику. Предполагается, что затем она превратится в женщину. Финист – очевидный, хотя и тайный, в виду жанра волшебной сказки, любовник красной девицы. То есть, по сути дела, перед нами одна и та же история о крылатых возлюбленных – будь то маги или боги.

      Фессалийская волшебница, сам Луций как её инверсионный вариант, Амур и Финист Ясный Сокол – это персонажи, чьей движущей силой является любовь, и даже более – страсть, причём наделённые крыльями и способностью к метаморфозу. Их образ двоится, они предстают перед читателем как женщины, птицы, мужчины, ослы, крылатые боги, драконы, любовники, маги. Но, возможно, они значат больше, чем может показаться на первый взгляд.

      Человечество с древности волновал вопрос о возможности индивидуальных полётов. В рамках рациональной цивилизации он решался с помощью разнообразных  аппаратов: самолётов, вертолётов, дельтапланов, воздушных шаров и дирижаблей. В магическом сознании полёт – важная часть мистериального опыта, который нужно попытаться осуществить собственными силами. Полёт для мага – как часть известной максимы «родить сына, построить дом, посадить дерево». Это квест – то есть одновременно и путь, и цель.

      Но когда Луций пытается стать крылатым простым способом, не затрачивая на это никаких особенных усилий – соблазнив служанку волшебницы и подговорив её украсть баночку с мазью, – у него ничего не выходит. Более того, он проваливается вниз по лестнице духовной иерархии. Потому что осёл гораздо дальше от неба, чем человек.  И уже в виде осла Луций проходит свой путь страданий, попадая то в одну передрягу, то в другую, претерпевая побои и унижения, что может символизировать духовное очищение через телесные страдания.

      Ещё один сказочный мотив мы видим в сцене с Венерой, заставляющей Психею разобрать кучу зерна по сортам. Обессиленная пытками Психея, даже и не пытается выполнить это задание, однако на помощь ей приходят муравьи. Золушка справляется с испытанием с помощью других волшебных помощников – голубей (заметим, что голубь – птица, символизирующая любовь и принадлежащая Венере).

      З. Фрейд интерпретирует миф о Психее через древние функции богини любви как богини смерти[12]. Таким образом, Психея в аспекте Золушки – младшей из трёх сестёр, подвергаемой унижениям, но лучшей и выбираемой принцем, соотносится им с богиней смерти, что символизирует добровольный уход из жизни, смирение со своей смертной судьбой.

      Если взглянуть на миф с точки зрения мистерий, то гнев Венеры на Амура, влюбившегося в «соперницу» по красоте, типологически близок к горю Деметры (Цереры), потерявшей Персефону. Последствия его так же губительны для размножения, как печаль Деметры – для плодородия, и пагубно влияют не на злаки, а на людей: «… а через то ни страсти нет никакой, ни приятности, ни благолепия, а всё стало неблаговидно, грубо и дико; ни браков супружеских, ни союзов дружеских, ни от детей почтения, но всеобщее позорище и от несообразных соединений горечь и отвращение[13]». Венера в каком то смысле теряет Амура, в то время, когда он проходит базовую, половую, инициацию и тем самым уходит из под доминирования матери-богини.

     Любая инициация соотносима с погружением в мир мёртвых, поскольку меняет природу иницианта, переживающего кризис перехода на новую стадию как смертный кризис, где смерть старой личности оборачивается рождением новой. Образ Персефоны, похищенной для брака царём поземного царства, здесь раздваивается на утерянного ребёнка Амура и на царицу смерти Психею. Характерно и то, что в романе мы можем восстановить синкретический образ Богини-Матери, предстающей в ипостасях то Венеры, то Цереры, а то и Исиды.

       Одно из заданий, выпавшее на долю Психеи, заключалось в том, чтобы собрать золотую шерсть с бешеных овец, грозящих ей гибелью. Но не подвиг Язона и аргонавтов следует видеть здесь, а устойчивое в мистериальной традиции отождествление, иррациональное тождество Золотого Руна и Философского камня.

      Обратим наше внимание на ту связь, которая существует между «Апологией, или о магии» и «Метаморфозами...». Главный герой обоих произведений – Луций (в первом случае сам автор, во втором – персонаж, носящий то же имя). Естественно, что в «Метаморфозах…» обыкновенное отождествление автора и лирического героя усиливается из-за тождественности их имён. И там присутствует Гермес/Меркурий, которого разъярённая Венера призывает найти Психею. В «Апологии…» статуэтка Меркурия становится оправданием для Апулея, обвиняемого в колдовстве. Он предъявляет её суду с тем, чтобы убедить присутствующих: это всего лишь тот бог, которого обычно носят с собой риторы, а не какой-нибудь другой (вероятно, хтонический), чьё ношение считалось предосудительным.

       И вот представим себе невинную «звёздочку», которую носили в советское время младшеклассники-октябрята. Подавляющее большинство из них даже и не задумывалось о значении этого символа, хотя бы в силу своего возраста. И представим себе оккультиста, живущего в советское время. Почему бы ему не использовать этот предмет в качестве пентаграммы? Во времена Апулея живая связь между Меркурием – покровителем риторов и Меркурием – патроном алхимии ещё не прервалась. И, демонстрируя этот предмет, тайный алхимик мог выдавать себя за явного ритора.

       Существовала ли алхимия в Древнем Риме? Её возникновение возводят обыкновенно ещё к Древнему Египту. То есть ко 2 в.н.э. алхимия – уже достаточно зрелая эзотерическая дисциплина. Интересно, что согласно Книге пророка Еноха, входящей в эфиопскую Библию, ангелы, вступавшие в брачные отношения с земными женщинами, научили их алхимии.

       В этом смысле, история крылатого бога Амура и простой, хотя и красивой, но смертной земной женщины Психеи может быть трактована как история о получении тайного (алхимического) знания. Образ Психеи в данном случае раскрывается перед нами в нескольких смыслах. Это и та, что выведывает божественные секреты, и душа, которую психопомп Меркурий провожает в подземные чертоги, и инициант, переживающий символическую смерть. Образ Психеи принципиально многозначен. Она – Анима, позволяющая раскрыть мистические тайны одного римского алхимика.

      «Апология…» ярко показывает нам тот зазор, который существует между эллинистической и современной европейской культурными практиками.

      Если взять к примеру те обвинения, которые предъявляют Апулею, получится очень интересная картина. Безмолвная молитва, добыча редких сортов рыб, оборачивание священных предметов в тряпицу, присутствие при эпилептическом припадке (подразумевалось, что он был вызван у мальчика-раба специально, чтобы тот предсказал будущее) и тому подобные вещи, которые современному человеку и в голову не пришло бы назвать предосудительными. Однако ни одному современному оратору, в свою очередь, не удалось бы так красноречиво проговориться, защищаясь по последнему пункту, касающемуся мальчика-раба. Приводя в качестве довода то, что «назначенный для пророчества отрок» должен был  быть «телом прекрасен и беспорочен»[14], а мальчик-раб был, напротив, безобразен, Апулей иллюстрирует последней фразой своего опровержения саму суть «оговорки по Фрейду».

       И эта фраза такова: «Воистину, как говаривал Пифагор, не из всякого бревна вырубишь Меркурия![15]»Обыденный смысл данной фразы может быть прочитан как «не из каждого ученика выйдет учёный». Однако в контексте речи Апулея, в которой ритор оправдывается, что заказал фигурку Меркурия резчику по дереву, она становится саморазоблачительной.

        Дело в том, что практический смысл поговорки определялся тем, что фигурки Меркурия делали только из одного типа дерева – вечнозелёного самшита. Дадим слово самому Апулею: «Вот Сатурнин и начал было резать по тому же самшиту,  а я между тем отправился в загородное поместье – и тут пасынок мой Сициний Понтиан вознамерился порадовать меня подарком. Он принёс резчику ларец из чёрного дерева… и уговорил его употребить для работы эту более редкую и более твёрдую древесину, ибо такой-де подарок мне будет особливо приятен… А вы не постыдились солгать, будто я-де просто по всему городу разыскивал нужное для дела полено[16]…»

       Таким образом, оказывается, что Апулей – обладатель не традиционной фигурки Меркурия, покровителя риторов, сделанной из самшита, а особенной вещи – исполненной из чёрного дерева. Казалось бы, какая разница? Но дело в том, что для священных предметов такие мелочи на наш взгляд, привычный к пластмассовым иконкам, продаваемым на пляжах и в поездах, чрезвычайно важны.

      Черное дерево само по себе – один из ключевых символов мистериальной традиции. Оно использовалось для изготовления статуэток «Чёрных мадонн», по преданию привезённых в средневековую Европу тамплиерами. Иконография Чёрных мадонн такова (смуглое лицо, младенец на руках), что позволяет сравнить их с темнолицей богиней Исидой[17]. Исида, наряду с Венерой, входила в число богинь-покровительниц трёх стадий алхимического Великого Делания или процесса создания Философского камня.

      Стадия Исиды – Делание в Чёрном – характеризуется тотальным разрушением, смертью, гниением, из которого появляются ростки новой жизни. Это стадия, соответствующая депрессии, меланхолии, характеризующаяся ощущением безнадёжности. В христианстве с Деланием в Чёрном сравнимо, вероятно, Сошествие во ад. Но этот пессимистический этап в алхимии – не финальный, он необходим для начала трансмутационного процесса.

       Заметим, что «Метаморфозы…» – роман о превращении, в этом смысле он близок алхимическому Великому Деланию. Превращение осла в человека подобно тому, как алхимик превращает свинец в золото. Поскольку существует два типа алхимии: внешняя, занимающаяся облагораживанием металлов и внутренняя, чья цель – совершенство самого человека, такое сравнение нам кажется особенно уместным.

       А что если вся защитная речь Апулея являет собой алхимический манифест? То есть, наша гипотеза состоит в том, что после судебного процесса алхимик-ритор дописал текст своего выступления таким образом, чтобы включить в него свой мистический опыт. Известно, что речь Апулея длиннее, чем речи, обычно произносимые в римских судах. То, что она дописана позднее, не вызывает никаких сомнений. Наше же предположение сводится к тому, с какой целью это было сделано.

      Мистериальная традиция, вынужденная скрывать свои ценности, тексты и символы на протяжении сотен лет, приучилась мимикрировать. Многие известные произведения  детской литературы написаны эзотериками, чьей целью была передача мистических знаний. Это и сказки Александра Пушкина, в юности стремившегося стать масоном, и повесть А. Погорельского «Чёрная курица, или подземные жители», сказки Г.Х. Андерсена, К.Т. Гофмана, «Мэри Поппинс» ученицы Г.И. Гурджиева Памелы Треверс. Когда мы видим детскую сказку, в которой легко заметить параллели с алхимическими представлениями, гностическими или масонскими идеями, мы понимаем, что мистики пишут для детей для того, чтобы повлиять на историю.

        В случае с «Апологией…» зашифрованные в судебной речи мистериальные реалии подобны письму, закупоренному в бутылке и найденному за сотни километров от необитаемого острова. Уже и отправитель его давно умер, а, всё-таки, по жалкому обрывку определяются координаты, и экспедиция плывёт за кладом, за погибшим кораблём.

      Апулей жил в эллинистическую эпоху, когда христианство крепло и мужало. Оно ещё конкурировало с древними культами и гностическими сектами, но отблески будущей победы уже озаряли его образ. Существует мнение, согласно которому, в отличие от своего земляка, Блаженного Августина, Апулей был противником христианства[18]. В этом случае и центральный у Апулея образ осла, который, согласно Новому Завету, сопровождал Иисуса Христа от самого рождения в Вифлеемской пещере, до триумфального въезда в Иерусалим, может быть оценен как сатирический.

      Но вернёмся к алхимии. Юнгианка Мария-Луиза фон Франц в лекции, посвящённой греческой алхимии, рассматривает рукопись Марция «Обращение пророчицы Изиды к своему сыну». Этот текст датируется 1в. н.э., или ранее, а это значит, что он мог быть знаком Апулею. Речь здесь идёт о том, как Изида получает алхимическое знание от ангела, который её желает. В тексте упоминается священный брак между матерью и сыном, Изидой и Гором, который можно с некоторой долей допущения связать с браком Апулея и вдовы Пудентиллы, тем более, что Апулейгодился своей жене в сыновья, будучи соучеником и ближайшим другом её родного сына, а она была вдовой. Вдова – одно из наименований Изиды, из-за которого масоны, возводящие свой мистицизм к древнеегипетскому, и называли себя впоследствии «дети вдовы».

      В рукописи Марция Изида говорит Гору: «Итак, мой сын, реализуй эту тайну, лекарство, эликсир вдовы». Мария Луиза фон Франц сообщает, что из-за того, что в этом тексте Изида нередко называется вдовой, философский камень, тайна в алхимии получают наименование «тайна вдовы», «вдовий или сиротский камень». Катализация с помощью урины неиспорченного мальчика, упомянутая в рукописи Марция, расшифровывается фон Франц через обычай, согласно которому маги использовали свойства бессознательного мальчиков, находящихся на пороге половой зрелости, в своих целях, например, для пророчеств или поиска пропавших предметов. Этот же самый неиспорченный мальчик появляется в «Апологии…» там, где Апулей поясняет, почему юноша-раб не годится для совершения магических действий и пророчеств.

       Апулей не только описал в «Метаморфозах…» преображающее действие мистерий Изиды, в буквальном смысле превращающих осла в человека, но и был посвящён в них в реальной жизни. Уроженец Мадавры, «земляк» Блаженного Августина, Апулей является парной к отцу церкви фигурой, яростно защищающей языческие ценности. Причём оба они были неоплатониками, а Августин неоднократно отзывался об Апулее как о qui nobis Afris Afer est notior[19], икако маге, чьи чудеса, в глазах язычников, превосходили чудеса Иисуса[20]. А ведь сложись их судьба немного иначе, и Августин мог бы остаться манихеем, и Апулей перейти в христианство. И тогда образ осла рассматривался бы нами не в качестве пародии на христиан, обвинявшихся в почитании головы этого животного[21], на котором, согласно предсказанию о грядущем Мессии, Иисус въехал в Иерусалим, а совсем другим образом.

          Но история не терпит сослагательного наклонения, и сейчас мы рассматриваем «Метаморфозы…» в качестве алхимического романа или трактата. В пользу нашего предположения о том, что роман Апулея носит инициатический и алхимический характер, говорят многие детали. Остановимся на одной из них.

        Венера поручает Психее добыть шерсть золоторунных овец, и это подаётся как необыкновенно трудное испытание, с которым Психея справляется с помощью говорящего тростника, издревле считавшегося символом человека. Заметим, что тростник упоминается в мифе об Иштар и Думузи, который внезапно падает замертво, подобно тростнику. У Апулея тростник предупреждает Психею о грозящей ей смертельной опасности от полуденного бешенства овец. До этого хтонический муравей, представляющий силы Земли и, если говорить на языке Юнга, коллективного бессознательного (муравей как часть разумного муравейника) помогал Психее рассортировать разные виды зерна – символа воскресения во многих культурах. Попадая в землю и претерпевая нечто вроде Nigredo, алхимического Делания в Чёрном, стадии разложения и гниения, зерно воскресало в новом урожае, становясь символом богов и богинь плодородия.

       Собирание золотой шерсти овец мы понимаем как метафорическое описание алхимического процесса, суть которого состоит в трудоёмком получении золота. В этом смысле и путешествие аргонавтов также может быть рассмотрено с мистериальной точки зрения. Третье и предпоследнее невыполнимое задание Венеры состояло в том, что Психея должна была добыть воду из горного стигийского источника, который охраняли драконы, и принести её в склянке, бутылке из гранёного хрусталя. Драконы – часто встречающийся алхимический символ, чьё значение сильно варьируется. Наиболее распространено изображение Уробороса, или дракона, кусающего собственный хвост, что означает воскресение, вечную жизнь. Уробороса, заключённого в огромную колбу, мы видим на иллюстрации к алхимическому трактату XV в. «Восходящая Аврора» (Auroraconsurgens), приписываемому Фоме Аквинскому. На его хвосте победоносно сидит синий орёл. Эту картинку можно объяснить как победу духа (птицы в мифологии обычно связываются с духовным началом) над первоматерией, и она относится к одной из финальных стадий алхимического процесса. Таким образом, орёл, помогающий Психее добыть воду Стикса, связанную с жизнью и смертью, символизирует третью стадию испытания Психеи-души.

       Заметим, что Венера – одна из главных действующих лиц этой драматической истории – в алхимии отвечала за медь, и была одной из семи главных планет Великого делания. Четыре испытания Психеи соотносимы с четырьмя стадиями алхимического процесса – Nigredo, Albedo, Zitrinitas и Rubedo. Причём третья стадия, Делание в Жёлтом, была отвергнута алхимиками Средневековья, и сейчас достаточно проблематично определить, каковы были её свойства.

       В этом смысле изучение вставной новеллы «Метаморфоз…» позволяет нам восстановить алхимический смысл Zitrinitas, присутствующий у Апулея как у позднеантичного автора. Здесь нам помогают исследования Марии Луизы фон Франц – соратницы и ученицы К.-Г. Юнга. Понимая алхимический процесс как ступе  и индивидуации, становления личности человека, М.Л. фон Франц помогает интерпретировать текст Апулея с точки зрения выдвинутой нами гипотезы об алхимических отсылках текста «Метаморфоз, или Золотого осла». Надо сказать, что особенно важным представляется нам открытие М.Л. фон Франц последнего текста Фомы Аквинского, известного под названием «Восходящая Аврора». По версии фон Франц, отец церкви надиктовал этот трактат, будучи в предсмертном состоянии острого психоза. Причём спонтанно проявившиеся в трактате алхимические символы многое могут сказать о коллективном бессознательном. Для нас здесь важно то, что «Восходящая Аврора» отчасти перекликается с историей Амура и Психеи.

        Но прежде, чем перейти к анализу сходств этих предположительно алхимических трактатов, подчеркнём одну ключевую мысль: главная проблема в понимании алхимии заключается в том, что её воспринимают в качестве предшественницы химии, хотя на самом деле она является предшественницей психологии. Это подобно тому, как невольно ищется связь между метафизикой и физикой, хотя связь эта обусловлена чистой лингвистической случайностью. Алхимия – это психология прошлого, учение о становлении души. Причём первым, кто заметил это, был ученик З. Фрейда Герберт Зильберер, опубликовавший в 1914 году работу, связанную с психоаналитическим применением алхимии. И уже затем К.-Г. Юнг развил эту идею в своих книгах «Психология и алхимия» и “MysteriumConiunctionis”.

      Если бы мысль о взаимосвязи психологии и алхимии быладостаточно очевидна, никому бы не приходило в голову сомневаться в том, что новелла об Амуре и Психее – это алхимическая история о единении Серы и Соли, или, в терминах христианской алхимии – Бога и Души. Обратим внимание на первую фразу рассказа об инициатических испытаниях Психеи. «Но как только Аврора выехала на небосвод, Венера позвала Психею и обратилась к ней с такими словами[22]…» В этой фразе мы видим связь с одним из самых известных мистических трактатов, принадлежащих перу Я. Бёме «Аврора, или утренняя заря в восхождении», с уже упоминавшимся алхимическим трактатом «Восходящая Аврора» Фомы Аквинского и с масонскими ложами, называвшимися по имени Авроры и с мистическим орденом «Золотая заря». Можно допустить, что даже вхождение в коммунистический миф крейсера с именем «Аврора», провозгласившего своим выстрелом начало новой исторической эпохи, имело под собой тайный оккультный смысл. Дело в том, что здесь мы видим игру латинских слов aurum и Aurora, т.е. слова «золото» и «заря» в представлении римлян сохраняли этимологическое родство.

       Интересно, что все действия, которые Психея предпринимает для того, чтобы добыть «философский камень», побуждаются злой свекровью Венерой. Тем не менее,  они идут Психее на благо. Подобно тому, как жестокие инициационные испытания делают в традиционной культуре из ребёнка человека, Психея в результате выполнения сверхчеловеческих заданий становится бессмертной. Причём ей даже приходится спуститься к Прозерпине в царство мёртвых, за баночкой с красотой для злой свекрови. И делает она это, держа в обеих руках по лепёшке для пса Цербера, а во рту – две медных (Венера олицетворяет медь) монеты для Харона.

      Эти четыре испытания Психеи можно рассматривать с разных точек зрения. Прежде всего, конечно, стоит провести параллели между четырьмя свойствами стихий, применявшимися в алхимии, а именно сухостью, влажностью, огнём и холодом и заданиями Венеры. Тогда можно сопоставить задание с зерном и сухость, добычу воды и влажность, собирание золотого руна в жару и огонь, спуск в Аид и холод. Всё это абсолютно естественно для человека античности. Смысл же этих испытаний состоит в том, что первичная материя, materiaprima, основа для создания Философского камня – может быть найдена в любом месте, будь то гора, равнина или подземный мир и может принадлежать к любой из стихий. В этом смысле Апулей действовал как философ древности, постигающий природу разных сфер.

      Но мы не должны забывать и о том, что Апулей был жрецом Исиды, Великой богини-матери. То есть, насколько мы понимаем ситуацию, был посвящён в тайные обряды, которые нельзя было раскрывать простым смертным. И здесь жрец боролся с писателем, подобно тому, как в Моцарте масон боролся с композитором. На наш взгляд, Апулей достаточно изящно и спокойно (по сравнению с Моцартом, который, по преданию, был отравлен масонами за разглашение их тайн) выходит из этой щекотливой ситуации. А именно, делегирует тайные сведения об Исиде другим женским божественным сущностям. Не надо думать, что если история с Моцартом кажется сомнительной выдумкой, то деятели культуры прошлого никогда не вставали перед подобным выбором. Так, Н.И. Новосадский в книге «Элевсинские мистерии» приводит три примера, ярко иллюстрирующих наш тезис.

      Первый случай связан с Нумерием, захотевшим разгласить тайны мистерий, в результате чего ему приснились Деметра и Персефона, выразившие ему свой гнев за такой легкомысленный поступок. А мы должны понимать, что древние богини – это не агнец-Христос. Со всей уверенностью можно сказать, что Нумерию приснился кошмар. Следующим упоминается Эсхил, едва спасшийся от расправы разъярённой толпы, решившей, что он раскрыл тайны Элевсинских мистерий. Третий случай – пример с Павсанием, который не решился описать местные достопримечательности, будучи знаком с историей Эсхила[23].

       В истории о Венере и Психее явственным образом проглядывает шумеро-аккадская и вавилонская мифологии, а именно истории Иштар и Инанны. Интересно, что Иштар отождествлялась известным мифологом-компаративистом Дж. Кэмпбеллом, на чьих идеях был основан сценарий «Звёздных войн», с Афродитой, или с Венерой. Да и сами вавилоняне относили планету Венеру под покровительство Иштар. В этом смысле мы понимаем Венеру и Психею как две ипостаси Великой богини, Амур же играет здесь роль Думузи (Таммуза) – сына и возлюбленного богини. Такое разделение на две роли объясняется поздним временем создания новеллы, когда непристойность архаического инцеста смягчается и заменяется социально приемлемой внутрисемейной враждой.

      Во всех четырёх испытаниях Психеи речь идёт об аспекте нисхождения в подземный мир, о плодородии – о том, что можно назвать атрибутами Великой богини. Зерно – древний символ плодородия и вечной жизни. Золоторунные овцы символизируют знак Овна, посвящённый Иштар. Склянка с водой, добытая у драконов, слишком сильно напоминает живую и мёртвую воду из русских сказок, чтобы не наводить на мысли о восприятии её в качестве эликсира бессмертия. И, наконец, нисхождение в подземный мир, уподобляющее Психею не только Эвридике и Персефоне, – двум предшественницам Христа, сходящего во ад, – но и Инанне и Иштар, спускающимся в преисподнюю вслед за божественным супругом.

       Интересно, что тростник, подсказывающий Психее одно из правильных решений смертельно опасного квеста – не только растение, с которым сравнивается умерший Думузи, но и материал, из которого сделаны стрелы любви в шумерском заклинании, причём стреляет ими не юноша-Амур, а девушка – жрица Инанны[24]!

       Судя по всему, в тексте Апулея во многих местах разбросаны отсылки к реалиям, которые мы просто не улавливаем. Однако наша задача в том и состоит, чтобы хотя бы отчасти приблизиться к смыслу, который вкладывался в текст автором. Совершенно очевидна параллель между путешествием Инанны и Иштар в подземное царство Эрешкигаль, и тем, как Психея отправляется к Прозерпине. Прежде всего стоит обратить внимание на то, как все трое оставляют в подземном мире некоторые предметы из мира материального – украшения, одежду, медные монеты, лепёшки. Несомненно, это связано с похоронными обрядами, во время которых покойник одевался в лучшую одежду, украшался драгоценностями, в рот или на глаза его клались монеты, обеспечивался запас еды и воды. Это, естественно, жертвоприношение для облегчения посмертной участи. Но путь Иштар и Инанны в подземное царство можно рассматривать и несколько иным способом.

       Иштар, спускаясь под землю, проходит семь медных врат, которые могут быть сопоставлены с семью планетарными сферами птолемеевского Космоса, через которые во многих гностических мифах проводится духовное золото, божественные искры света[25]. Семь сфер соответствуют семи планетам, самым грубым и материальным считался Сатурн – «грязное покрывало души»[26], свинец. Он соотносится со стадией Nigredo – этапом смерти и гниения материи. Далее шли Юпитер (олово), Венера (медь), Меркурий (ртуть), Луна (серебро) и Солнце (золото). Каждый из металлов был на ступеньку ближе к золоту, а для «облегчения прохождения через семь ворот духов планет требовался гнозис, знание астральных магических практик[27]».

       Заметим, что Венера, Меркурий и Юпитер прямо упоминаются Апулеем в этой новелле. А Солнце и Луна не называются, но скрываются под масками Амура и Психеи – царя и царицы, Серы и Соли алхимического Великого Делания. Эта пара, несомненно представляет из себя образ соединения женского и мужского начал, конъюнкцию, и являет собой брак неба и земли, подобный браку Иштар и Думузи, Инанны и Таммуза, Исиды и Осириса. Плод любви (беременная Психея вскоре дарит Амуру дочь) в алхимии – это Философский камень, Lapis Philosophorum.

       Это прохождение Иштар сквозь семь небесных ворот многие европейцы до сих пор могут почувствовать ежедневно. Дело в том, что названия дней недели Sunday, Mondayetc., несомненно, восходят к вавилонской седмице. «Один из порядков расположения имён богов по их достоинству… дошёл даже до нашего времени в названиях наших дней недели: Самас солнце, Син месяц, Нергаль в виде Марса, Небо – Меркурия, Мардук – Юпитера, Истар – Венеры и Ниниб – Сатурна[28]». Обратим внимание на тождество Истар (Иштар) и Венеры, лишь подтверждающее нашу догадку о том, что под Венерой Апулей подразумевал Иштар-Изиду-Астарту.

       Кроме того, в алхимии «душа» – это особый термин, а словосочетание "извлечение души" (extractio animae) обозначает дистилляцию. В некоторых алхимических трактатах идёт речь о «выдержке души[29]». В этом смысле греческое слово «психея», значащее «душа» или «бабочка», приобретает в контексте алхимической новеллы совершенно новый смысл. Дистилляция – это разделение жидких смесей на отличающиеся по составу фракции, т.е., разделение сознательного и бессознательного, смертного и бессмертного. Вероятно, основная проблема в понимании текста Апулея состоит в повышенной метафоричности его текста, в том, что один и тот же персонаж может обозначать разные идеи, два персонажа могут сливаться в один, а под тем или иным богом или богиней может подразумеваться другая высшая сущность. Подобное происходит и во сне, когда мы видим человека, узнаём его внешность, но понимаем, что ведёт он себя как совсем другой человек, который и является на самом деле объектом нашего сна. Также и здесь. С одной стороны Психея – это принцип, душа, которую нужно подвергнуть дистилляции. С другой она – часть мистического брака Бога Любви (Амура) и Души. В конечном счёте, Психея – это и есть алхимик, мучительно занимающийся самосовершенствованием под руководством Исиды/Венеры и получающий в награду бессмертие.

        По словам Марии Луизы фон Франц, в иранском мистицизме существует «целое направление в литературе о конъюнкции, т. е. о союзе выдающейся личности (например, царя с царицей), который отображает союз души с Богом, причем душа мужчины рассматривается как женская: анима сочетается браком с Богом в момент, когда религиозный экстаз достигает высшего напряжения. В этот момент мистик становится невестой, сочетающейся браком с божеством[30]».

       Апулею удалось пройти по тонкой грани между открытием посвятительного мифа и сокрытием тайны от непосвящённых, оставив нам уникальное свидетельство греко-римской алхимии, гностицизма и неоплатонизма. Оставаясь и в наше время невероятно современной, эта удивительная история доносит через тысячи лет смысл древних инициаций, погружает в давно забытый, но становящийся всё более актуальным с каждым годом мир древних мистерий. Возможно, секрет непреходящей популярности Апулея в том и состоит, что он пытался донести в романной форме тайные знания, необходимые для сальвации, то зерно истины, которое не осознаётся, но ощущается, захватывая дух и погружая нас в древние мистерии.