Проза

Солнечный удар

 

 7-го марта 2007 года студентка Бакаева попала в солнечный поток.

Она шла из одного институтского корпуса в другой по воздушному переходу, но на его середине вдруг остановилась и замерла.

В руках у Бакаевой были: черновик курсовой работы, первый том Бартольда и красная папка из пластика – которые она растерянно прижимала к груди.

Из окна кафедры за переходом наблюдал преподаватель Ивачев. Он писал исторический роман, поэтому подолгу задерживался в институте после занятий.

Заметив странно стоящую Бакаеву, Ивачев постучал по стеклу, будто студентка была аквариумной рыбкой, которую приятно спугнуть. Но Бакаева не услышала. Она стояла в мутном солнечном столбе совершенно счастливая.

Ивачев немного удивился и  вернулся к своему роману.

Он написал как монахи, бережно подобрав рясы, переходят ручей, описал высокое средневековое небо и крепостные ворота, тронутые по низу мхом… А потом ему стало интересно – ушла студентка Бакаева или нет?

Он подошел к окну. Но солнце уже переместилось и стекла перехода налились сочным белым светом, за которым ничего нельзя было разобрать.

Тогда Ивачев закрыл кафедру и быстро спустился вниз. Бакаевой уже не было. Он огляделся по сторонам, шагнул на то место, где она стояла, но ничего не произошло. Он повертел руками, сделал шаг влево, шаг вправо, пожал плечами и пошел домой.

 

У сквера, в предвесенних пустых ветках он увидел трех человек.

Это были приличные люди – в пальто и с дипломатами (Ивачев подумал, что они геологи или геофизики из какого-нибудь НИИ). Они стояли на проталине канализационного люка и передавали по кругу стакан. Из щелей люка поднимался пар.

Ивачев попросил прикурить. И один из них, с рыжей, смятой у воротника бородой, видимо не расслышав, протянул Ивачеву стакан.

- Ну? - дружелюбно произнес он, вроде приглашая  Ивачева к тосту.

И все остальные тоже посмотрели на Ивачева выжидательно.

Ивачев взял стакан с застрявшим в фацете солнцем, выпил, вдохнул сырую шерсть своего шарфа, и вдруг сказал:

- Я… влюблен.

 

 

 Другой аспирант

 

Рома был аспирантом и в отличие от студентов, имел в общежитии отдельную комнату.

 Комната была большой и светлой. А ее окна выходили на тихую зеленую улицу, очень похожую на ту, где он вырос, но давно не бывал.

Утром Рома делал зарядку. Или читал. Или просто смотрел в окно, на тугие дрейфующие кроны. А вечером к нему приходила девушка из этого или другого общежития. Тогда Рома включал электрический чайник, спускался за кексом и иногда договаривался с комендантом, чтобы оставить девушку до утра.

Но однажды все изменилось – общежитие оказалось переполненным и к Роме поселили жильца – аспиранта с другого факультета.

Сначала появилась вторая кровать. А на следующий день Рома увидел на ней его.   От присутствия в комнате чужого человека, Роме стало нехорошо. Он  вышел на улицу  и гулял по городу допоздна.

 А когда вернулся – жилец не спал. И это было самое неприятное. Это сохраняло возможность общения. Рома угрюмо разделся и лег. И тот, другой аспирант спросил:

- Вам не мешает свет?

Рома притворился спящим. Свет со вздохом выключился. Но заснуть Рома не смог. Воздух его комнаты был совершенно отравлен. И Рома старался придерживать дыхание, как делал это всегда пробегая, например, мимо выхлопной автобусной трубы.

В общем, было очевидно, что кто-то из них двоих должен уйти – найти в этом городе женщину, снять комнату – выкручиваются же как-то.

Утром, жилец сделал последнюю попытку сойтись. Он предложил свой кофе и попросил стакан – «пока не освоился». Рома сделал вид, что не расслышал. И некоторое время еще чувствовал, как тот, другой аспирант, стоит за его спиной со своей дурацкой кофейной банкой.

Больше они никогда не говорили.

Комната была негласно разделена пополам. На одной стороне подоконника лежали книги Ромы, а на другой – этого, Димы. Вся мебель постепенно удвоилась. Напротив одного стола появился второй. Напротив тумбочки – другая, точная такая же и с похожим электрочайником.

И в сумерках, когда хозяева сидели за столами, одинаково согнувшись над книгами,  один из них казался отражением другого – как если бы по центру комнаты стояло огромное зеркало.

Конечно, здесь неминуемо вставал вопрос света и ветра, неделимых, казалось бы, субстанций. Например, если Рома открывал форточку, ветрено становилось в обеих частях комнаты. А люстра освещала все углы одинаково интенсивно.

Но и эти сложные вопросы были решены. Верхний свет просто перестали включать. А форточка закрывалась первым замерзшим. К тому же постепенно, у соседей выработался общий биоритм. Они ложились и вставали в одно и то же время. И если один начинал есть, то вскоре пробуждался аппетит у другого. Иногда, доходило до того, что их чайники закипали одновременно. И Рома, конечно, отмечал эту бытовую нелепость.

И хотя, с одной стороны между ними пролегала невидимая стена, с другой стороны никакой стены не было. Поэтому Рома прекрасно видел соседнюю жизнь. Он видел, как этот Дима выходит с полотенцем в коридор, чистит обувь или поправляет под головой подушку.

А однажды Рома проснулся от всхлипов. Он долго прислушивался, но всхлип не повторился и он заснул. После этой ночи сосед два дня не появлялся в комнате. А потом Роме сказали, что тот покончил с собой. Из-за какой-то второкурсницы. Бросился в реку с Крымского моста.

Несколько следующих дней Рома ходил по комнате, по привычке соблюдая невидимую границу. Он вдруг подумал о том, что может быть, если бы в ту ночь Диме было б с кем поговорить… может быть он не стал бросаться с Крымского моста. Может быть, если бы кто-нибудь сказал ему: «Наплюй, старик, жизнь такая длинная. Будет у тебя еще этих второкурсниц восемь мешков» - может тогда Дима остался бы жив.

Наутро Рома поехал на кладбище. Там уже стояла женщина – старая и заплаканная. Это была мама Димы.  И Рома объяснил:

- Мы с ним жили вместе.

И мама Димы всплеснула руками и стала его обнимать, а потом повезла к родственнице, у которой остановилась. Там был накрыт стол, потому что сегодня как раз был девятый день. И Рома чувствовал себя очень неудобно.

- Познакомьтесь, это ближайший друг Димочки, - говорила мама Димы.

И весь вечер Рома сидел как на иголках. Он не знал, как незаметно выйти из-за стола. Поэтому сидел до самого конца. И зачем-то съел ближайший салат. Целую миску.

 

 

Студенты

 

В те нежаркие летние вечера они катались на велосипедах по бульварному кольцу, по черным лужам, присыпанным тополиным пухом, и потом, осенью, по желтым тополиным же почками, которые налипали на шины плотной коростой, вместе с песком и голубиными перьями.

Он рассказывал ей, что за границей для велосипедистов существуют специальные дорожки. Она слушала его, открыв рот. И когда они останавливались на светофорах он брал ее за подбородок специальным мужским жестом, заимствованном из одного американского вестерна.

В их институте действовал любительский театр. И они оба играли в нем. Однажды после репетиции он помог донести ей пакет с тяжелым театральным костюмом. Они поднялись в квартиру. Она велела ему мыть руки, а сама убежала куда-то вглубь – примерять костюм. Он расшнуровал ботинки, и пошел по коридору - искать ванную, но за первой же дверью увидел ее голые ноги, удвоенные зеркалом. Над ними шевелился пестрый тряпичный ком, который вдруг рухнул на пол и превратился в платье.

Потом они гуляли по городу, а у него перед глазами все стояла эта картина – четыре белых ноги и солнце.

А потом они расстались. Он стал юристом. А его бывшая девушка стала писательницей.

Много лет спустя в женском журнале своей жены он случайно прочитал ее рассказ. Его бывшая девушка писала о том, как они катались на велосипедах и объясняла причины по которым они расстались.

Когда он закончил читать рассказ своей бывшей девушки, он спокойно просмотрел все напечатанные в журнале фотографии и даже специальный раздел с дамскими машинами, которые мчались на фоне небывалых по красоте ландшафтов и безо всяких водителей.

- Знаешь, я подумала, внедорожники больше угоняют… - сказала жена. – Может возьмем минивэн?

И вот  тут-то он взорвался:

- Да в конце-то концов! Дадут мне спокойно почитать в этом доме!

Затем он оделся, хлопнул дверью и вышел.

В тот день он долго гулял по городу и два раза обошел бульварное кольцо: сначала по, а потом против часовой стрелки. И никто не знал его причины. Ни один человек.

 

2003