Онтологические прогулки

Родившийся как герой мифа, из воды извлечённый, умирает Моше на горе героем истории.

Подобно тому, как жизнь, зародившись в воде, вышла на сушу, рождается Моше вытащенным из воды. Так и народ, прошедший в Ям Суф между застывшими водами.

Спасённый из могучего Нила, преодолевший огромное море Ям Суф, Моше остановлен Господом, смеющимся над человеком, перед скромным Ярденом, который можно было даже в многоводные времена вброд перейти.

Миф статичен. Сюжет в нём подобен сменяющимся картинам. Вот, дочь Паро на берегу. Вот, Моше во дворце. Но миф обрывается, начинается действие: Моше выходит к страдающим братьям, затем покидает Мидьян, возвращаясь в Египет, став героем истории и творцом её.

Моше рождается точно так же, как родился Саргон, царь Шумера, Аккада, мать которого была жрицей, тайно родившей ребёнка и пустившей его по Евфрату в тростниковой корзине. Корзину выловил водонос, воспитавший Саргона, ставшего садовником, позже — царём. В корзине, брошенной в Тибр, спасаются младенцы Ромул и Рем, основатели Рима.

Положенный на берегу, вытащенный из воды, Моше отделён, избран, чтобы, будучи вытащенным из воды, реки, Нила, Египта, вытащить из воды, реки, Нила, Египта еврейский народ.

Свидетелю спасения Моше миф, рассказывающий о том, что происходит везде и всегда, больше не нужен. Далее всё происходит здесь и сейчас, повествователь должен только запоминать и записывать: выйдя из дворца, Моше покинул миф, оказавшись в истории.

Рождённый евреем, воспитанный египтянкой, вышедший из дворца к братьям-евреям, бежавший от преследования в чужую страну и вновь вернувшийся к рабам-братьям в Египет, избранный Господом, чтобы вести Им спасённый народ, Моше от рождения и до смерти скиталец, бездомный изгнанник.

Убив египтянина, Моше бежит, опасаясь быть преданным евреем. Кроме прямого, у этого сообщения есть и символическое значение: Моше бежит от египтянина в себе, бежит, чтобы постичь себя, ведь не так просто «выдавить» из себя египтянина. Уходя из Египта, Моше, воспитанный во дворце, и его соплеменники, хотя в степени меньшей, уносят на подошвах сандалий своих следы великой культуры; не случайно исследователи в Учении находят цитаты из египетских текстов.

Моше избран Богом, его пославшим к Израилю.

Моше принят Израилем, его к Богу пославшим.

Косноязычие, на которое ссылается Моше, надо думать, не что иное, как не слишком большое умение общаться с братьями, в среде которых в юности жить не довелось. Не удалось ему примирить дерущихся соплеменников, после чего — бегство в Мидьян, и новое появление перед ними уже в качестве Господня посланника.

В отличие от Моше, самого скромного человека из всех людей на земле, ничто человеческое Аѓарону не чуждо: ни горе по сыновьям, внешние проявления которого запрещает Моше, ни зависть к младшему брату. Бог избирает Моше, а его, Аѓарона, Моше жестоковыйно выпрашивает у Всевышнего.

Сила Моше в близости к Богу, что оборачивается отдалённостью от народа. Сила Аѓарона в близости к народу, что оборачивается его отдалённостью от Всевышнего. Если гармония человека в единении Адама и Хавы, то гармония спасителя народа и законодателя в единении Моше и Аѓарона. Сказал псалмопевец о Господе:

 

Текст Учения, написанный прозой, несколько раз «прорывается» поэзией. Но даже на таком, не обделённом поэзией фоне особняком стоит вдохновенная Творцом и созданная Моше предсмертная песнь. Господь — Моше: «А теперь напишите себе эту песнь, сынов Израиля ей научи, в уста им вложи,// чтоб эта песнь о сынах Израиля была Мне свидетельством» (Слова 31:19). «Напишите себе эту песнь» — сказано это Моше. Подобно тому, как он представляет народ пред Всевышним, а Его — перед народом, Моше должен написать вдохновенную Им песнь от имени всех. Моше-пророку дано провидеть: когда Израиль придёт в землю, молоком и мёдом текущую, насытится он, разжиреет, к иным богам обратится, Бога отвергнет, союз с Ним нарушит. И это тоже песнь Моше засвидетельствует. 

Впереди у народа дорога, долгая, бесконечная. Моше прошёл лишь малую долю, но без отрезка, отмеренного ему, последующего пути просто бы не было. Он прошёл. Его опыт бесценен. Никто кроме него об этом пути не может по-настоящему рассказать. Лишь его слово вмещает ту память, без которой дальнейший путь невозможен. Это слово было услышано, в чём заслуга сказавшего и услышавшего, призвавшего имя Господа и Божие Богу воздавшего, заповедовавшего помнить и помнящего, открывшего, услышавшего Всевышнего и слышащего, открывающего. 

Сколь долог, бесконечен путь впереди, столь коротко и бесконечно слово народу пустыни, кочевому народу, который и в своей стране, дарованной Господом, полной оседлости не изведает, завоёвывая и теряя, в изгнание уходя и из изгнания возвращаясь. Обычное название народа Израиля в Учении: сыны Яакова, сыны Израиля. Но у поэзии особые слова. Иешурун (от корня со значением «прямой») — самое «высокое», самое редкое, самое идеальное имя. И его поэт Моше швыряет безжалостной рукой: «Разжирев, Иешурун стал лягаться» (Слова 32:15).

У Песни чёткая структура. Путь народа, осмысленный как диалог Избравшего народ с народом Его избравшим, заключён в раму двух обращений: начального (Слова 32:1-7) и конечного (там же 39-43).  В поэтическом завещании Моше немало прямых и скрытых цитат. Моше уподобляет Господа орлу, парящему над птенцами: «Орлом, храня гнездо, над птенцами парил,// крылья простёр, взяв, на крыле его нёс» (там же 11), тем самым воскрешая в памяти: «Видели вы, что Я сделал Египту,// вас поднял на крыльях орлиных, принёс вас к Себе» (Имена 19:4).

Недоговоренности, иносказания привычны слушателю-читателю Учения. Моше говорит: «Ревность Его возбуждали чужими,// мерзостями гневили Его» (Слова 32:16). «Чужие» — это чужие боги, а «мерзости» — языческие боги, языческие ритуалы.

В Песни нет ничего нового. Всё сказано, и не раз. Всё знакомо. Новое — характер текста, в котором излишни детали, существующие в параллельном прозаическом тексте. Новое — ёмкость, способность вместить в 43 стиха то, чему посвящены были сотни. Новое — ритм, захватывающий, увлекающий, прорывающийся, словно водные потоки зимой в иссохшей пустыне.

Сорок три стиха песни Моше — это история отношений народа и человека с Господом, иными народами и другими людьми, это постоянная со-бытийность реальности и идеала, это падение и вознесение народа и человека, это «я» поэта, становящееся синонимом коллективного «я» народа. Эти сорок три стиха — свидетельство бытия народа и человека в Боге, в слове, Им изреченном и Ему сказанном человеком.  

Обычно ритму Учения свойственно более широкое дыхание, стих делится на два полустишия, и одной паузы вполне достаточно, чтобы перевести дух, дыхание «восстановить». Ритм Песни иной: ломкий, задыхающийся, поэт чаще делает паузы, ибо слова набегают, громоздятся, словно воды моря, расступившиеся перед Израилем. Стих Моше состоит из трёх, четырёх и даже пяти частей. Обращающийся к небесам и земле пророк-поэт — связующая нить, посредник, а если прибегнуть к кабалистической терминологии, — сосуд брачного союза Господа со Своим народом.

              Если небеса не услышат, есть ли смысл обращаться к народу? Если Господь слух затворяет — молитва бессильна, а «речения уст» — бесполезны. «Речения уст» Моше — это Учение, первый адепт которого он. Не случайно, очень часто в ТАНАХе оно будет именоваться Ученьем Моше, а он — человеком Божьим, рабом Божьим, Шимьа (Слышащий Всевышнего).

 

 

Моше слышит Всевышнего, и Господь слышит молитву Моше.

 

 

Он — первый ученик, он — первый учитель. Первый ученик, он познал на себе всю горечь отступления от Учения, и этот опыт потомкам обязан он передать. Моше не без изъяна, пусть в глазах обычных людей незначительного; но не их суд, суд Его — истинный суд. Более чем к современникам, обращается Моше, как и любой человек, готовящийся перейти черту, отделяющую жизнь от смерти, а время — от вечности, к потомкам. На пороге смерти-вечности Моше, вдохновенный поэт, поёт песнь, в которой его детище, его народ стоит на пороге: между верой и неверием, между смертью и бессмертием, между жизнью истинной и жизнью мнимой. 

 

(Слова 32:1-43)