Онтологические прогулки

Гонимый

 

Амалек

 

            Во время Исхода Израилю пришлось сразиться с одним из племён. Моше говорит ученику и преемнику своему Иеѓошуе выбрать мужей, чтобы с Амалеком сразиться, а он сам завтра станет на вершине холма с посохом Божьим в руке. Так и случилось: поднимал руку Моше — Израиль одолевал, опускал — одолевал Амалек. Победа одержана, возможно, отпразднована, но главное: «Сказал Господь Моше: Запиши это для памяти в книгу и внуши Иеѓошуе:// стирая, сотру Я память об Амалеке из-под небес»; «Рука на Господнем престоле: война у Господа с Амалеком// из рода в род» (Имена 17:14,16).

            Ни об одном народе, ни об одном из племён — врагов у Израиля было немало — никогда подобного сказано не было. Почему? В книге Слова заповедь повторена и причины объяснены:

 

            Народу Израиля заповедано: помнить об Амалеке и одновременно стереть память о нём. О том, что помнили, свидетельствует сам факт: давние события, описанные в книге Имена, вспоминаются в книге Слова — предсмертном обращении Моше к народу Израиля. Нельзя не обратить внимания на видимое противоречие. Попробуй стереть память об Амалеке, одновременно помня о том, что он сделал тебе. Почему именно Амалек удостоился такой странной памяти?

            Представим огромную колонну, растянувшуюся на многие километры, по-тогдашнему, на долгое время в пути. Впереди идут сильные, в хвосте — ослабевшие. Именно их «перебил» Амалек, а буквально переводя: подрезал хвост. Несмотря на то, что отсутствует детализация, ясно, речь идёт о самых слабых и беззащитных — детях, стариках, больных. Их убийство не вызвано никакой военной необходимостью, но Амалеку радостна гибель  людей, их убийство оправдано жаждой крови её вкус возлюбившего.

Если Амалек есть абсолютное зло, если единственное спасение от абсолютного зла — его уничтожение, то исполнение заповеди стереть память об Амалеке — обязанность безусловная, тем более тогда, когда пророк Шмуэль приходит к царю Шаулю и, передав сказанное Всевышним,  велит идти уничтожить не только всех представителей этого племени, но даже скот.

 

            Царь Шауль идёт на войну, побеждает, захватывает в плен Агага, царя Амалека. Царь Шауль в точности исполнил повеление пророка, передавшего волю Господню. За небольшим исключением — пощадил царя Агага (по Иосифу Флавию: потому что был поражён его красотой и статным ростом, Иудейские древности 6:7:2) и по требованию народа (опять!) лучшее из скота. Шауль оправдывается, что не выполнил заповедь Господа, во-первых, тем, что народ помимо его воли взял лучшее, а, во-вторых, что у народа якобы были, хотя и ошибочные, но благие намерения: принести лучшее из добычи в жертву Всевышнему.

И было слово Бога пророку Шмуэлю: Господь сожалеет, что поставил Шауля царём. Приговор безжалостен: по слову Господа Шауль от царствования отрешён. Не царь — пророк Агага казнит. Скот, пощажённый людьми Шауля, блеяньем выдаёт: царь  заповедь не исполнил.

            Давид, который вот-вот появится на страницах повествования теперь уже не о Шауле, но о себе, поразит Амалека. Давид выполнит заповедь, которую Шауль не исполнил. Отсюда будущий итог противостояния двух царей Израиля, первого, колеблющегося во всём и всегда, зависимого от воли народа, и второго — цельного, идеального, на все поколения. Здесь, на переломе повествования от Шауля, безвольно искавшего ослиц и царство нашедшего, к волевому Давиду пророк Шмуэль появляется вновь: исполняя слово Господне, он приходит к Шаулю.

 

             Неожиданно в конце этой сцены прозвучали слова, что Шмуэль горевал о Шауле. Конечно, не сказано, что горевал о Шауле-царе. Но вряд ли предыдущее повествование даёт основание думать, что Шмуэль как-то по-особому относился к Шаулю. Поэтому единственное возможное, на мой взгляд, толкование этих слов: прозревая его страдания, его трагическую судьбу, его страшную смерть, провидец испытывает горе, которое Господь решает прервать, говоря: «До каких пор о Шауле тебе горевать», и посылая пророка помазать на царство Давида. А на возражения («Как пойду? Услышит Шауль — убьёт») Господь даже подсказывает Шмуэлю уловку (16:1-2).

 

 

Стал Давид Шаулю врагом

 

Давид помазан на царство. Об этом знает только Шмуэль. Знают ли об этом в семье, отец и братья Давида, повествователю вовсе не важно: они в борьбе, борении двух царей, по сути, участия не принимают. Тем временем царствует отверженный царь, кто избран, не ведающий и, понятно, до умопомрачения ищущий черты помазанника в каждом, кто на пути его возникает. В очередной раз приходится сожалеть, что Текст не стремится, сосредоточившись на Шауле, в душу его заглянуть.

После приговора, переданного пророком, тон повествователя стал совершенно иным.  С этого момента все симпатии его на стороне Давида. Первоначальная любовь Шауля к Давиду сменяется настороженностью, затем злобой и, наконец, ненавистью. В глазах повествователя Шауль превратился в соперника, затем в противника и, наконец, во врага молодого царя.

Первая встреча отвергнутого царя с вновь помазанным представлена в двух вариантах. Повествование словно самим сюжетом намекает на созревающее на наших глазах двойничество Шауля. На языке ТАНАХа звучит это так: «Дух Господа отступил от Шауля,// злой дух от Господа его поразил». Душа Шауля становится ареной борьбы этих духов: отступившего и поразившего. Судьба Шауля переломилась, и это его рабы замечают, предлагая «найти человека, умеющего играть на киноре [струнный инструмент],// когда на тебе будет злой дух Божий, заиграет рукой — тебе будет лучше». Шауль велит найти «человека, играющего хорошо»; один из слуг вспоминает о сыне Ишая, давая для музыканта странную характеристику: «Умеет играть, муж доблестный, воин, умён и красив он,// Господь с ним». Шауль велит привести. Ишай, навьючив на осла дары —  «хлеб, мех вина и козлёнка» — посылает их с Давидом  царю (16:14-20).

 

 

            Второй вариант первой встречи Шауля с Давидом описан в эпизоде битвы Давида с Гольятом (Голиаф), гигантом-воином из стана плиштим, который позорит евреев, с ним не готовых сразиться. «Услышал Шауль и весь Израиль эти слова плишти,// струсили, испугались» (17:11). Юный Давид приходит в стан Шауля, где находятся три его брата. Услышав о щедром вознаграждении тому, кто Гольята убьёт («обогатит царь великим богатством, отдаст ему дочь, дом отца сделает свободным в Израиле», «свободным» — от налогов царю, там же 25), Давид вызывается с Гольятом сразиться.

 

 

            Эта сцена, пожалуй, сильнее первой поражает отношением Шауля к своему уже не будущему сопернику. Можно много рассуждать о том, что Текст неверно «смонтирован», о вставках, глоссах и прочем, но тот, кто последним к нему прикоснулся, всего этого разве не видел? И коль скоро мы в такой последовательности узнаём о развитии отношений Шауля с Давидом, необходимо прочитать два варианта первой встречи царей именно так: Шауль, не знающий о помазании Давида, относится к своему оруженосцу/отважному пастуху, бросившему вызов Гольяту, с любовью. Символично: Шауль сам одевает Давида в царские воинские доспехи, но они пастуху не привычны.

            Давид побеждает. «Люди Израиля и Иеѓуды», ликуя, гонятся за плиштим, их убивая, грабят их стан, и через несколько дней,

 

 

            Пять следующих стихов рисуют ситуацию после победы Давида, взятого Шаулем к себе. Завоевав любовь Шауля, получив и отвергнув доспехи его, завоевал победитель Гольята любовь Ионатана, старшего сына Шауля, наследника царства, с которым они заключают союз. От Ионатана в дар Давид принимает «накидку, ту, что на нём», и доспехи, «меч, лук и пояс». Всё складывается прекрасно. Более того, Шауль ставит Давида над воинами, но — и это уже приговор отношению Шауля к Давиду: «понравилась это народу и рабам Шауля» (18:1-5).

            Если Давид — всеобщий любимец, даже сын царя любит его, значит, как бы ты его сам ни любил, он твой соперник за непрочный трон непрочного царства, тем более что навстречу Шаулю выходят женщины «поющие и танцующие». От них слышит царь: «Шауль тысячи поразил, десятки тысяч — Давид» (там же 6-7).

 

 

            Шауль даёт Давиду доспехи свои. Тот отвергает, принимая одежду Ионатана. Шауль бросает копьё. И оно в скором будущем вернётся к нему, очень странно его самого поражая.

Шауль Давида пытается «приручить». Тому ведь за победу над гигантом Гольятом среди прочего положена царская дочь. Шауль предлагает Мерав, свою старшую, в жёны Давиду и добавляет: «Только будь храбрым воином, сражайся в войнах Господних», замышляя: «Не моя рука будет на нём, рука плиштим будет». Вот у кого научился Давид любовные проблемы решать, что выяснится, когда отошлёт на войну мужа Бат Шевы, поразившую его своей красотой, купаясь на крыше дома в Иерушалаиме. Давид на предложение отвечает: кто я, чтобы «быть зятем царя?» (там же 17-18)

Давно ли Шауль, искавший ослиц и царство сыскавший, наивно прятался от народа, поставившего его царём над собой? Увы, сроки правления Шауля нам неизвестны. Нет ни малейших зацепок, чтобы предположить, сколько царствование  и сколько агония Шаулева царства продлились.

Как теперь относится ещё царствующий Шауль к ещё идущему к царству Давиду? Он некогда сам Давида любил. Но от этой любви чужая любовь отнимает. Сперва Ионатан, полюбивший Давида. Затем народ, превращающий Шауля в противника юного воина и музыканта. А теперь и Михаль, его дочь, полюбила Давида.

Шауль решает использовать в своих целях любовь дочери, возрождая нехитрый план, который с Мерав, старшей, не осуществился. Плетутся интриги: разговоры, намёки, шепотки, одним словом, всё, что положено при царском дворе, которым постепенно дом Шауля становится. На этот раз, видимо, ощутивший свою силу Давид предложение царя принимает.

 

 

            Казалось бы, кому как не царю дорожить собственной клятвой, да ещё именем Бога. Но — вновь война, вновь Давид плиштим разгромил, вновь злой дух и копьё, а Давид, успокаивая, играет, и снова «хотел Шауль приколоть копьём Давида к стене, уклонился тот от Шауля, и он стену копьём поразил» (там же 8-10).

Давид? На сей раз бежит.  

            А Шауль, обо всём позабыв, посылает «в дом Давида посланцев: стеречь и утром убить». Михаль спасает мужа от гнева отца. Шауль дочери говорит: «Почему так меня обманула, врага моего отпустила? Он спасся!»// Сказала Шаулю Михаль: «Сказал мне: 'Отпусти, зачем мне тебя убивать?'» (там же 17).

И правда, зачем? Ни Ионатану, ни Михаль не понять, зачем отец ищет душу Давида.

            Давид убегает к Шмуэлю, надеясь, что авторитет пророка защитит его от обезумевшего царя, который шлёт трижды посланцев беглеца настичь и убить. Но те, увидев пророков и вместе с ними Шмуэля, начинают сами пророчить. Некогда и сам Шауль в пророчество впал: это было одним из предзнаменований, данных Шмуэлем, на его пути к обретению царства.

Три раза Шауль посылает — три раза начинают пророчить. Нет бы, Шаулю знак понять, отступиться, домой воротиться. Но если бы и желал, железная формула его не отпустит. 3+1 — теперь самому Шаулю на пути к убийству Давида, а на самом деле на пути к потере и царства и жизни, теперь саму Шаулю суждено в пророчество впасть: «И он, одежды сорвав, перед Шмуэлем пророчил, лежал голым весь день и всю ночь…» (там же 24)

На этот раз цепь закономерных случайностей останавливает Шауля, жаждущего крови Давида, в другом случае Ионатан друга спасает. В Новомесячье на праздничной царской трапезе должен присутствовать и Давид. Но он боится безудержного беспричинного гнева Шауля. Ионатан принимает удар на себя, сказав отцу, будто это он отпустил Давида на жертвоприношенье в Бейт Лехем. В первый день отсутствие Давида на трапезе Шауль не заметил, что скорей всего означает: гнев свой сдержал. На второй день, заметив и услышав отговорку Ионатана, царь не сдержался и на этот раз уже на сына копьё поднимает. «Воспылал гнев Шауля», сказал:

 

 

Кружение

 

Убегая от себя, Богом гонимый Шауль бежит, гонится за Давидом.

Ионатан предупреждает Давида. И помазанник Божий бежит от гнева Шауля, на этот раз в город Нов (Номва), где коѓен Ахимелех снабжает Давида и его воинов едой и даёт ему меч Гольята, с которым Давид бежит к царю Гата (Геф), где притворился безумным. Затем путь беглеца в пещеру Адулам (Одолламскую), где к нему присоединяется около четырёхсот человек обездоленных. Оттуда — в Мицпе Моав (Массифа Моавитская), где просит царя Моава дать убежище его матери и отцу. Из Моава по совету пророка Гада Давид возвращается в землю Иеѓуда, где в лесу от Шауля скрывается.

            А Шауль? Он в своём городе Гиве, «на холме под тамариском, копьё [!] в руке, рабы стоят перед ним». Царь обращается к своим соплеменникам по колену Биньямина и с иронией вопрошает: «Всем вам даст сын Ишая поля и виноградники, всех вас поставит командирами тысяч и командирами сотен?!» Царь упрекает: «Вы все против меня сговорились, в мой слух не открыли, что сын мой с сыном Ишая союз заключил! Нет среди вас пекущегося обо мне, в слух мой открывшего,// что мой сын поднял раба моего меня подстеречь, как сегодня» (22:6-8).

И тут Доэг из Эдома (Доик Идумеянин), из толпы поднявшись, докладывает, что видел, как сын Ишая в Нов приходил, и что Ахимелех дал Давиду припасы и меч Гольята-плишти. Доэг помогает Шаулю ещё одного врага отыскать. Позвать Ахимелеха «и весь дом отца его — коѓенов Нова»! Допрос короток. Царь Ахимелеха обвиняет в измене, решая: «Смертью умрёшь, Ахимелех!// Ты и весь дом отца твоего» (там же 9-16).

Шауль, некогда пожалевший Агага, царя Амалека, велит гонцам: «Повернитесь, убейте коѓенов Господа: и их руки с Давидом, знали, что он бежит, в мой слух не открыли»,// протянуть руку рабы царя не желали — убить коѓенов Господа». Заметим, повествователь определяет тех, кого велит царь убить, очень настойчиво и определённо: не местоимением, не эвфемизмом, не просто коѓены, но коѓены Господа. После отказа рабов совершить неслыханное святотатство, велит царь Доэгу, и тот убивает восемьдесят пять человек, и в городе коѓенов Нов поражают мужчин, женщин, детей и младенцев (там же 17-19).

Шауль совершает одно из самых страшных преступлений против своих единоверцев, описанных на страницах ТАНАХа. 

В это время Давид, извещённый, что плиштим грабят гумна, вопросивший Бога и получивший ответ: «Встань, спустись в Кеилу [Кеиль], в руку твою плиштим отдаю», спешит туда, побеждает, жителей Кеилы вызволяет. Получив сообщение, что Давид в Кеиле, радуется Шауль: «Бог предал его в руку мою: заперт он, в город с воротами и засовом вошёл». Шауль созывает «весь народ на войну», а Давид, узнав, что царь зло против него замышляет (23:1-9), Господа вопрошает:

 

 

            Ещё одна попытка Шауля Давида убить провалилась. Ещё раз Господь помогает Давиду бежать от царского гнева. На этот раз помазанник Божий со своим скромным войском в шестьсот человек в пустыню Зиф убежал. «Шауль его всё время искал, но не дал Бог в руку его». А сын Шауля Ионатан к Давиду приходит, они снова союз заключают, Ионатан говорит: «Не бойся, рука Шауля, отца моего, не достанет тебя, над Израилем царствовать будешь, а я после тебя буду вторым,// и отец мой Шауль это знает». По Ионатану, у царя Шауля нет будущего. Правда, теперь, когда болезнь Шауля всем очевидна, чтобы знать это, вовсе не обязательно быть прозорливцем. Ионатан уходит домой. А жители Зифа — в Гиву к Шаулю с доносом, сообщая, где беглец убежище отыскал, с заверением в его руку Давида предать (там же 13-20).

 

 

            Вот этого — пожалели — царю явно не стоило произносить. Несчастный, замученный, истерзанный Шауль не гонится за Давидом — злой дух гонит его за музыкантом, спасавшим его от страданий, которого он полюбил, за героем, убившим Гольята и защищавшим страну от врагов. Судя по словам Ионатана, отец его знает, чем завершится ловитва, чем кончится погоня за человеком, которого Бог от него защищает. Всё знает несчастный Шауль. Но гонится, не в силах остановиться. Хочет Давида схватить? От себя убегает.

            А Давид из пустыни Зиф — в пустыню Маон. Услышал об этом Шауль — за Давидом. Так и движутся в полном смысле слова по кругу.

 

Шёл Шауль одной стороной горы, а Давид с людьми шёл другой стороной горы,

было: Давид спешил уйти от Шауля, а Шауль с людьми — Давида с людьми окружают, чтобы схватить (там же 26).

 

            Лишь сообщение, что «плиштим на страну налетели», прерывает дурную бесконечность бессмысленного кружения. Шауль, прекратив за Давидом погоню, идёт навстречу плиштим. А тот поселился в Эйн-Геди (Ен-Гадди, там же 27-29), о чём, от плиштим воротившись, Шауль узнаёт и, взяв «из всего Израиля три тысячи отборных мужей», своё постоянное войско, «пошёл по утёсам серн [устойчивое словосочетание, название труднодоступных мест, утёсов, на которые способны забраться только серны] искать Давида с людьми» (24:1-2).

            Вспомним, когда Шмуэль объявил Шаулю, что Господь царство от него «оторвал», тот «схватил край накидки» Шмуэля — и та порвалась (15:27-28); вспомним амуницию Шауля, которой делится он с Давидом, но та не впору пришлась юному помазаннику-пастуху; вспомним и одежду Ионатана, которую Давид от друга своего в дар принимает. Вспомнив это, заглянем в пещеру, в ней Давид со своими людьми скрывается от Шауля, которого туда нужда привела (эвфемизм: «укрыть ноги»).

Это одна из величайших по силе психологизма сцен во всей танахической прозе. Благородный Давид, вопреки наущению соратников, на царя не поднимающий руку. Поражённый его благородством Шауль, ищущий душу Давида, а нашедший в пещере — пусть ненадолго, хоть на миг — не царскую, но мучительно страдающую душу свою. Простые слова произнесены — царское величие в человеческом благородстве на миг растворилось, мелькнул образ: пастух вместе с отцовским слугой ищет пропавших ослиц, но на беду свою и вопреки воле своей власть над соотечественниками находит.

 

 

            Казалось бы, после такого поступка Давида, жизнь царю даровавшего, после признания его правоты, Шаулю следует прекратить преследование, ведь тот всё равно будет царствовать. Но с круга, на который сам ли забрался, или некая сила забросила несчастного невольника собственного избранничества, ему не сойти. Да и что может он сделать? Отречься от царства? Это значит: отречься от жизни. Шауль уже давно не наивный пастух, он понимает: живых бывших царей не бывает. Даже если в душе своей он царствованием тяготиться, менее всего это должно быть подданным видно. Остаётся одно: изо всех сил на вращающемся кругу, сцепив зубы, держаться, одновременно круг этот вращая — совершая поступки, доказывающие: он царь, нет в стране властителя, кроме него. Давид? Это кто? Зять царя? Михаль, дочь свою, Давида жену, отдаёт Шауль в жёны другому (25:44).

            А круг — на то он и круг — вращается, и происшествие в пещере, свидетельство великого благородства Давида, так повествователю полюбилось, что он решает поделиться ещё одним рассказом, его повторяющим. Но теперь — повествователь искусен! — он событие усложняет, ещё более увеличивая степень благородства Давида: чтобы явить его, юный герой жизнью рискует.

            Жители Зифа видят в Шауле царя, а в Давиде — беглого предводителя шайки бандитов. В отличие от повествователя, любовь к Давиду и правило истории, предписывающее чтить победителей, их ни к чему не обязывают.  Они приходят к Шаулю в Гиву, сообщая, где враг царский скрывается.  

Мы не знаем и никогда не узнаем, с каким чувством это сообщение воспринимает Шауль. В очередной раз стоит лишь пожалеть, что узнаём о Шауле от повествующего о Давиде, который не должен и не желает разбираться в шаулевых чувствах.

Раз так — информация по прежней схеме: «Встал Шауль, спустился в пустыню Зиф, с ним три тысячи человек, отборных израильтян,// в пустыне Зиф Давида искать». Он разбивает стан у дороги. А Давид разведчиков посылает, вслед за ними приходит и сам. Шауль лежит в центре круга, окружённый воинами своими (26:1-5). Знаменательный символ! Понятно, что, окружая царя, воины его от врагов защищают. Но и другое понятно: окружая Шауля, они не дают ему из царского круга вырваться, убежать, быть царём против воли его принуждая. Конечно, ничего подобного повествующим о Давиде вовсе не сказано, даже подумано быть не могло. Но мы ведь размышляем сейчас не о великом победителе, а о великом страдальце и великом несчастном преступнике, который убил сотни невинных.

            Давид вместе с воином по имени Авишай (Авесса) спускается в царский стан: «лежит Шауль, спит внутри круга, а копье [!] воткнуто в землю у изголовья». Авишай: «Сегодня Бог предал врага твоего в руку твою,// вот,  сразу к земле его копьём [!] приколю — второй раз не сделаю». Давид: «Кто поднимет руку на помазанника Господа и останется ненаказанным?»; «Жив Господь, только Господь его поразит,// или придёт его день — умрёт, или на войне падёт он — погибнет».  

Давид молод, может повременить, его время придёт, главное, недостойного не совершить, своего часа дождаться. А Шаулю чего дожидаться? Смерти? Гибели на войне? Предательства собственных воинов? У него выбора нет: и бежит он по кругу, вроде преследуя, на самом деле преследуемый Давидом, из жизни его, как любая молодость старость любую, нагло и весело вытесняющим.

Благородный Давид, благородство своё демонстрирующий, над несчастным царём, бегущим от смерти своей, забавляясь, глумится, веля Авишаю, взяв копьё Шауля и кувшин с водой, уходить. Воины Шауля? «Никто не видел, никто не знал, никто не проснулся — все спали: Господень сон на них пал» (там же 6-12).

            Став на вершине горы, на большом расстоянии от стана Шауля, Давид издевается над Авнером, будто бы не уберёгшим царя от «одного из народа», пришедшего его господина, царя погубить. Он посылает ошарашенного Авнера взглянуть, где копьё царское и кувшин (там же 13-16).

            И далее — диалог Давида с Шаулем, удваивающий, подобно двум первым встречам Шауля с Давидом, повторяющий предыдущий диалог «послепещерный».

 

 

            Похоже, и последнее в этой главе полустишие звучит символично. Впереди перед Давидом — дорога. Шаулю ничего иного не остаётся, как назад возвратиться.

            Что это? Погоня? Для Давида конечно. А для Шауля? Кружение, бессмысленное и беспощадное.

(Продолжение следует)