Онтологические прогулки

 

 

 

От автора

 

Время жизни человека, имя которого кириллицей писали и пишут нечасто, — одно из самых тяжёлых в еврейской истории. В 70 г. н.э. Тит, будущий император, после долгой осады захватывает Иерушалаим (Иерусалим). Страна покорена, город разрушен, Храм — мучительные руины. Не смирившиеся в 132 г. поднимают восстание, которое через три года римляне потопили в крови. Мудрецов, национально-религиозных лидеров, публично казнят. Среди них — рабби (дословно: мой рав, мой учитель) Акиву, чья жизнь пришлась на это тягостное безвременье, которое он, его ученики и друзья-противники превратили в эпоху создания иудаизма без Храма. Его заместила молитва, ставшая средством связи с Творцом во всех ветвях иудаизма и отделившегося от него после восстания христианства.  

В основе этой книги — анализ нескольких текстов, герой которых один из возродивших иудаизм, создавших его таким, каким знаем сегодня, анализ текстов, являющихся энциклопедией веры. Надо лишь их прочитать, что, конечно, непросто. Около двух тысячелетий отделяют нас от рабби Акивы. Изменился язык. Многие реалии времени трудно представить. То, что в наши многословные времена не способны охватить эпопеи, предки в нескольких абзацах передавали, создавая текст, к современности обращённый, связанный с прошлым и в будущее устремлённый, текст, извечную дилемму решающий: идти в ногу со временем, с прошлым не порывая.

Некогда мои кропотливые штудии завершились изданием книги «Смерть и рождение рабби Акивы» (Иерусалим, 2002). Нынешний текст — на её основе более обобщённый взгляд на личность великого рабби, чья роль в возведении нового здания старой религии была часто решающей. Пример: благодаря ему в канон включена Песнь песней, а Коѓелет (Екклесиаст, Екклезиаст) — ему вопреки.

От рабби Акивы идут мощные волны, накатывавшие на современников, их в своё движение вовлекая, достигающие потомков, их возвращая к истокам. От рассказов о великом учителе в поисках истоков его деяний и мыслей мы будем уходить назад, возвращаясь к героям ТАНАХа, и заглядывать вперёд, вплоть до нашего времени, находя отчётливые отзвуки мыслей и деяний великого рабби.

Тексты о рабби Акиве, его современниках и ТАНАХ, процитированные здесь,  переведены мной. Ряд из них, из Талмуда и мидрашей, звучат по-русски впервые. Буквой ѓ передаётся отсутствующая в русском языке буква ה, звучание которой схоже с украинским «г». Сделано это для того, чтобы приблизить звучание имён собственных в переводе к оригинальному. Названия источников даны без перевода, а книг ТАНАХа, кроме Торы, — в переводе с оригинала, а не как принято в переводах Библии на русский язык. При первом упоминании этих названий и имён собственных даётся русский вариант имени, если он есть, и традиционное русское название книги. Точно также в отношении транслитераций. Исключение — «пардес», для объяснения которого надо будет потратить немало слов, что в подходящем месте и будет сделано. Ссылка на Вавилонский талмуд, наиболее часто цитируемый, даётся только с указанием трактата.

Готовя это издание, я счёл необходимым ограничиться минимумом терминов, заведомо читателю мало или вообще незнакомых, а без чего обойтись не удалось, пояснить.

Агада (дословно: повествование) — по определению моего учителя проф. А. Шинана, всё, не являющееся законом (ѓалахой), толкования танахических персонажей, исторические рассказы, деяния мудрецов, притчи, назидания и многое другое подобного рода.

Мидраш (дословно: изучение, толкование) — трактовка танахических текстов и их вариации.

Мишна (дословно: повторение) — основополагающие религиозные предписания, бытовавшие в устной традиции, собранные и отредактированные в конце 2 — начале 3 вв. н.э.  Важнейшую роль в её систематизации сыграл «отец Мишны» рабби Акива.

Талмуд (дословно: изучение) — свод правовых и религиозно-этических положений иудаизма, по большей части изложенных в форме дискуссии мудрецов-законоучителей по поводу Мишны, тематически разделённый на различные трактаты; созданный  в Земле Израиля — Иерусалимский, в Вавилоне — Вавилонский талмуд.

Тосефта (дословно: дополнение) — сборник пояснений и дополнений законодательно-религиозного и агадического характера к Мишне, структурированный в соответствии с ней.

Шма Исраэль (дословно: «Слушай, Израиль!», Слова, Второзаконие 6:4) — в настоящее время начальные слова текста, выполняющего роль молитвы, провозглашение единственности Бога, кредо иудаизма; во время рабби Акивы в этой роли, вероятно, выступал один стих:

 

 

Предисловие

 

           

            Если справедливо утверждение, что прошлое — это другая страна с другими жителями, то нельзя не признать: страна-то другая, но не чужая, и жители её — не чужие. Нити, которые исторические катаклизмы стремились перерезать, чудесным образом сохранили невообразимую крепость.

            Помню — следовательно, существую.

            Забвение и память — извечные соперники. Память не всегда побеждает. Причина проста: забыть легче, чем запомнить, тем более — записать, что на определённом этапе истории означало нечто большее фиксации на папирусе или пергаменте. Что надлежало записывать? Тексты священные, государственные. В лучшем случае, как у самых памятливых:  египтян или греков, тексты философские или литературные. Записать зачастую значило освятить. Можно представить, какую историческую цензуру должно было выдержать до нас дошедшее. То, что рассказы о рабби Акиве из этого числа, свидетельствует: поколение за поколением их освящало.

            Говоря о поставивших жизненной целью записать, легче всего попытаться представить некую универсальную народную память, которая-де сохранила. Не отвергая эту замечательную трудно представимую абстракцию, замечу: у памяти были совершенно конкретные воплотители, считавшие долгом записать-освятить. Сегодня, спустя почти два тысячелетия после гибели, мы говорим о рабби Акиве как о великом мудреце, герое, сравнимом с Моше (Моисей), хотя без сомнения на эту «должность» в его поколении претендентов было немало. Почему же, всматриваясь в далёкую эпоху, мы относимся к нему как к величайшему из великих? Воспринявший и блестяще освоивший традицию, он был одновременно сокрушителем старого и творцом нового, уловившим изощрённой герменевтической сетью вечные ответы на временные вопросы своего поколения.               

            Человек рождается, живёт, умирает. Мы в ином порядке прочитаем историю жизни рабби Акивы. 

            Когда умирал его сын Шимон, рабби был в доме учения. Трижды посылают вестника, и трижды рабби изучения не прерывает. Четвёртый сообщает о смерти. Встал рабби, разорвал одежды, сказал:

«Израиль, братья, слушайте. До этих пор мы были обязаны [исполнять заповедь] изучения Торы, а теперь мы обязаны [исполнить заповедь] почитания умершего». Собравшимся на похороны сына сказал: «Народ с юга знает Акиву, но откуда его знать людям из Галилеи? Рабби Акива известен мужчинам, но откуда женщины и дети его могут знать?» (Смахот 8:13; Моэд катан 21б) 3 + 1, запомним, эта формула нам пригодится.

Дело не в скромности. Какой бы ни была  известность рабби до того, как весть о его смерти (казни, мученическом заклании) разнеслась по еврейскому миру, она несравнима с посмертным признанием. Когда весть о его гибели в Кейсарии дошла до р. Иеѓуды бен (сын, иврит = бар, арамейский) Бавы и р. Хананьи бен Тардиона, встали они, опоясались вретищем и, обратившись к братьям, сказали, что рабби Акива убит для знамения, как сказано: «Будет вам знаком Иехезкэль [Иезекииль]: что он делал — вы делайте,// наступит — узнаете, что Я — Господь Бог» (Иехезкэль 24:24) (Смахот 8:9). Жестокий стих: смысл смерти жены пророка быть знамением для народа. В смерти-знамении — смысл избранности, такой, от которой не удалось уйти ни Моше, ни пророку Ионе. Стремился ли избежать её рабби Акива? Тот, которого знаем, с радостью идёт на гибель, не утешаясь бессмертием, не примеряя его в свои последние мгновения, но воплощая избранность — быть знамением. Честный и жестокий итог.

 

Предстал рабби Акива перед судом Турнус Руфуса, и молился там вместе с ним Иеѓошуа Ѓагарси. Опустилось облако и окутало их. Сказал он [Иеѓошуа Ѓагарси]: «Я думаю, опустилось облако и окутало, чтобы молитва рабби услышана не была». Так сказано: «Облёк Ты Себя облаком, чтобы не доходила молитва» [За что? Плач Иеремии 3:44] (Эйха раба 3:60).

 

            Признание заслужил рабби Акива жизнью своей. Мученическое заклание принесло ему бессмертие, а современникам — обретение смысла жизни. Судьба, продёрнутая сквозь мученическую смерть, заставила пристально вглядеться в неё,  а обладавших даром — запоминать и рассказывать. Не зная имён тех, кто первым рассказал историю этой жизни, мы вряд ли погрешим против истины, сказав: это были его ученики и ученики его учеников. Не только потому, что знали о жизни рабби намного больше других, но и потому, что их боль была острей, и, заглушая её, они стали вспоминать и рассказывать. После его смерти живым становится необходима его жизнь, пришло понимание: итогом такой жизни могла быть смерть только такая. Поэтому — Смерть и рождение рабби Акивы.  

             Народ книги о своих героях книг не писал, поступая иначе, возможно, мудрей: делал героями книг, авторство новых текстов приписывал. Спустя века после смерти рабби появились и Алфавит рабби Акивы, и Книга Акивы об украшении букв. Иудаизм не безличен, но нужды в текстах житийного типа не знал. Да и работ о великих еврейских мыслителях очень немного. В предисловии к первой монографии о рабби Акиве, написанной более восьмидесяти лет назад, Л. Финкельстайн замечал: «Целые библиотеки написаны об апостоле Павле и философе Августине, двух учителях христианства, ближе всего соотносимых с его гением, тогда как посвящённая Акиве литература занимает не более семисот-восьмисот печатных страниц» (Луи Финкельстайн, Рабби Акива, Иерусалим, 1990, с. XY). Со времени написания этих строк добавилось очень немного.

            Строго говоря, с точки зрения историка всё, что сегодня известно о рабби Акиве, трудно назвать источником достоверным: сведения о его жизни, соратниках и соперниках, друзьях и недругах, близком окружении и местах пребывания почерпнуто из литературы мудрецов (Мишна, Талмуд, мидраши). Самый ранний из этих текстов можно отнести к началу третьего века: около двух столетий рабби Акивы в живых уже не было. Разные по характеру тексты, написанные в разное время, — из разнородной мозаики историк вряд ли сможет смонтировать портрет, хоть в какой-то мере его удовлетворяющий. У нас нет — и вряд ли когда появится — ничего, написанного его рукой. Но мы обладаем иным, более надежным свидетельством: передававшимися изустно из поколения в поколения рассказами. Задача — услышать, прочитав не порознь — в единстве. Конечно, голос рабби трудно услышать, ибо услышать — понять, отделив модуляции, которые в многоголосие далёкой эпохи привносили посредники. Услышать далёкий голос далёкого рабби невозможно без знания законов, по которым разные по жанру тексты в соответствии с правилами, обычаями и вкусами своего времени-места его фиксировали и передавали. Но имеющий уши — услышит: сумеет прочитать в вечном тексте вчерашний выпуск газеты, а прочитав,  не удивится: ничто под солнцем не ново.

            В чём величие рабби Акивы? В ответ на этот наивный вопрос можно немедленно привести десятки примеров, однозначно свидетельствующих о его роли в установлении законов послехрамовой жизни. Но мы лишь в необходимой степени их будем касаться: не они, а непритязательные рассказы о жизни рабби имеют решающее значение. В них он отвечает на вопрос: жить — для чего? Если коллективное «мы» ответ на этот вопрос не получило, станет оно интересоваться — какими законами жить? Права законодателя  получает не тот, кто лучше закон формулирует, — тот, кто в хаосе национального безвременья сказал народу о вечности.  

            В центре этой работы — ключевые тексты, обязательные в композиции жизни великого учителя, переливающейся в миф, жизни, не завершающейся со  смертью, ведь Einmal ist Keinmal (единожды — никогда). Но и вечные тексты невозможно понять только с точки зрения вечности. Говоря о рабби Акиве и его современниках, мы часто будем открывать трактат Мишны Авот, название которого интерпретируется двояко: не только Поучения отцов, но и Отцы основ. Первая интерпретация отражает то, что в трактат включены высказывания шестидесяти трёх мудрецов, а вторая выявляет характер этих высказываний, составляющих основы мудрости.

            Рассказы, о которых идёт речь в этой книге (о казни рабби, о посещении Рима и подъёме в разрушенный Иерушалаим, восхождении четырёх мудрецов в пардес, о рабби Акиве и Рахели), — классические образцы жанра деяния мудрецов. Дом учения —  место создания этих рассказов, задача которых — прецедент в решении теологических, философских, этических проблем своего и нашего времени часто вне зависимости от конфессии. В литературе этого жанра персонажей несколько тысяч; число тех, о которых существуют рассказы биографического характера, десятки. Очевидная вневременность и абстрактность — с одной стороны, и не столь очевидная, но несомненная историчность (в том смысле, в котором история отражается в агаде) — таково единство противоположностей, характерное этим рассказам, ряд которых насыщен деталями биографии. Один из них о том, как рабби Акива, после двенадцати лет учёбы возвратившись домой, слышит разговор жены, из которого выясняется: та не против, чтобы муж учился ещё столько же лет.  Рабби Акива, не зайдя в дом и не увидев жены, возвращается (Ктубот 63а). Вопрос: в какой мере парадоксальный смех  в  рассказе о подъёме в Иерушалаим (Макот 24) понятен без этого парадоксального поступка, а также — в какой мере парадоксальное поведение в  рассказе о возвращении на учёбу понятно без парадоксального смеха? Иными словами: возможно ли адекватное понимание образа вне контекста агадической биографии? В рассказе о невозвращении рабби Акивы домой можно усмотреть лишь элемент биографии. Если бы так, этот рассказ вряд ли бы сохранился. Задача текста — утверждение ценности изучения Торы.  

            Можно привести немало примеров тесной связи биографии и ценностных вне биографических моментов, утверждение которых является целью рассказа. В Талмуде (Сукка 23а) говорится о разрешении одной из проблем. Дискуссия между рабби Акивой и раббаном (наш рав, наш учитель) Гамлиэлем ведётся во время совместного плавания. Почему именно во время плавания? Если задача текста состоит только в создании гипотетической фиктивной ситуации, то возможны и более простые решения. В данном случае агадическая биография отражает исторический факт совместного плавания рабби Акивы и раббана Гамлиэля в составе делегации в Рим. Для агады биография — важнейший элемент истории, которую она отражает.

            Рассказы жанра деяния мудрецов представляют жёсткую композицию — чётко заданную, лаконичную, постороннего вторжения не допускающую. Модульный характер этих рассказов даёт возможность по-разному монтировать текстуальные блоки,  для которых характерна, благодаря многочисленным интертекстуальным репликам, особая разомкнутость, порождающая аллюзии, как эхо отдающиеся в различных текстах. Возможно, именно модульность — одна из причин того, что литература мудрецов не знает ни одной попытки объединить рассказы в единый целостный текст наподобие патериков. Тем не менее, рассказы о рабби Акиве, рассредоточенные по различным источникам с их специфическими особенностями, составляют единую метаструктуру «деяния рабби Акивы», важнейшие части которой  создавалась приблизительно в один и тот же период.

            Время жизни рабби Акивы обычно определяют между 50-ым и 135-ым годами. Это эпоха остро обнажившейся незащищённости индивидуального и национального бытия, осознанная Традицией единым периодом, включившим не только разрушение Храма и окончательную утрату национальной независимости, но и надежды Святилище восстановить. Это период знакомства языческих народов Римской империи, тогдашнего цивилизованного мира, с иудаизмом, время притяжения и отталкивания, время массовой экспансии монотеизма. «А между тем, обычай этого преступнейшего народа возымел такую силу, что принят уже по всей земле: побеждённые дали свои законы победителям». Это Сенека (кон. 1 в. до н.э. — 65 г. н.э.). А вот обращение к погрязшим в варварстве эллинам: «Из суеверия вы пачкаетесь глиной, валяетесь в нечистотах, блюдёте субботы, падаете ниц, восседаете в непристойной позе, нелепо кланяетесь». Это — Плутарх (40-ые годы 1 в. — 20-ые годы 2 в. н.э.). Главное: эта эпоха стала для еврейского мира экзистенциальным прыжком в вечность, обеспечившим  его двухтысячелетнее развитие.

             И сегодня человек, лишённый непосредственных учеников-последователей, вряд ли может рассчитывать на посмертную известность, у которой в те времена была единственная альтернатива — забвение. Что знали бы мы о Сократе, предпочитавшим беседы под оливковым деревом, если бы не Платон? Вспомним: рабби Акива — лишь один из десяти мудрецов, погибая, совершивших Освящение Имени. О некоторых из них мы знаем меньше, чем о рабби Акиве. О других — почти ничего. О нем же — «всё».  Поэтому рабби Акива — это и его ученики, запомнившие, передавшие, научившие своих учеников помнить.  У великого рабби были великие ученики. 

            Несмотря на отсутствие беспристрастных свидетельств, мы знаем о рабби Акиве то всё, что в далёкой (но не чужой) стране о нём рассказывали далёкие (но не чужие) её обитатели. Мы знаем, как учился, учил, как рабби спорил. Мы знаем: его детство и юность были далеко не безоблачными. И, вполне вероятно, что в детстве и юности он пережил неведомые нам потрясения, вызвавшие особую реакцию личности, резильянс — пластичность психики, когда, испытав потрясение, шок, она способна вернуться в нормальное состояние, обретая новые средства — мечту, надежду, зов творчества. Оказавшись в пустоте, человек находит своё видение мира и средства для его выражения. Возможно, это и лежит в основе уникального феномена — души, в единое мгновение открывшейся навстречу  новому миру и преобразившей его. Возможно, скрытое от нас лежит в основе учения рабби о преображающем, творящем страдании и учения о любви. Его вступление в мир мудрецов не было отягощено тем «избытком памяти», которое навязывает стереотипы поведения и мышления, в слепок прошлого будущее превращая. Он не отринул традицию, не отверг национальную память, но, не подчинившись «вчера», вошёл в «завтра», поведя за собой поколения.

             Мы знаем, как рабби умер. И — напрашивающаяся  аналогия. Для Сократа чаша цикуты важней самой мысли о бегстве — предательстве принципов: она — решающее доказательство правоты. Так, вероятно, у всех мудрецов всех народов: жизнь со смертью местами меняются. Ибо такая смерть — такой судьбы непременно необходимая составляющая. Рабби Акива умирает, совершая Освящение Имени. Умирает так, как рождался: голодный дух, бессмертной истине насквозь открытый. Умирает — доказывая себе и другим: гибель во имя Творца и есть высочайший смысл жизни. В таком парадоксальном доказательстве нуждаются люди всегда. Часто только оно оправдывает и придает смысл всему предшествовавшему ежедневному бытию, подвигая прикосновенного загадке смерти  на поиск смысла рождения.  

            Предлагая читателю прочтение нескольких текстов о великом парадоксалисте, автор стремится представить их во всех возможных аспектах: религиозно-философском, историко-культурном, филологическом. И пусть не смутит принципиальная недостижимость цели во всей полноте. В конце концов, продвигаться, стоя на плечах великанов, само по себе немалое утешение. Готовы ли мы прочитать историю этой жизни не отстранённо, связывает ли нас с ней нечто больше холодного интереса — экзистенциальная неизбежность познания и самопознания, религиозная страстность и страсть? Не обещаем прочитать историю этой жизни «без гнева и пристрастия»: вера без знания бессильна, а знание без веры бессмысленно.

 

 

1

 

Смерть

 

 

Не умру — буду жив

и о Божиих делах расскажу

(Восхваления, Псалмы 118:17).

                                               

Освящение Имени  

 

Человека всегда терзает и влечёт великий смысл мученичества. Гибель во имя Всевышнего — это Освящение Имени.

 

Р. Шимон б. Элазара говорит. Каждая заповедь, за которую сыны Израиля жертвовали жизнью в час гонений со стороны [языческого] царства, например [запрет], поклонения звёздам и обрезание, до сих пор у них сохраняется; а каждая заповедь, за которую они жизнью не жертвовали... до сих пор у них в пренебрежении  (Шабат 130а).

 

            Иудейская война завершилась массовым Освящением Имени, совершённым защитниками крепости Мецада (Масада). Когда осажденные поняли, что положение безнадёжно, они предпочли смерть плену: убили жён и детей, а затем по жребию и друг друга. Последней попыткой обретения национальной независимости было восстание Бар Кохбы (132-135 гг.), жестоко подавленное римлянами. Несколько десятилетий проплыв в одной лодке, древний иудаизм и юное христианство после этой войны разминулись. Тогда, освящая Имя, родился мудрец, которому чьим-то современником не суждено было стать: его  современниками станут другие. Мудрецы, разделившие с рабби Акивой одно историческое время, даже пережив его, ушли вместе с ним: его эпоха закончилась, возродившись в творчестве учеников, вдохнувших озон его гибели-рождения, не осквернённого тлением смерти, и рассказавших о рабби.

            Освящение Имени — позитивная заповедь, исполнение которой требует от человека максимальной самоотверженности, вплоть до самопожертвования. Строго говоря, это понятие антонимично осквернению Божьего имени и не обязательно связано с самопожертвованием. Такие деяния, как поступок Иосефа (Иосиф), устоявшего перед искушением, признание Иеѓудой (Иуда) своей вины перед Тамар (Фамарь) в Талмуде (Сота 36б, 10б) рассматриваются как Освящение Имени. На вопрос, оправданы ли уловки в судебной тяжбе еврея с иноверцем, рабби Акива отвечает: нет, из-за Освящения Имени (Бава кама 113а). Однако со  временем  это понятие стало обозначать готовность к самопожертвованию, мученичество во имя религиозных и национальных идеалов. Пророк Элияѓу (Илия), рискуя жизнью, бросает вызов царю Ахаву, предлагая совершить одновременно жертвоприношения истинному Богу и Баалу (Цари 1, 3 книга Царств 18:17-39, Ваал). Идея Освящения Имени представлена и в книге Даниэль (Даниил 3:13-27). Страдания и гибель во имя Бога глубоко укоренены в еврейской традиции, для которой пророк — это человек, подвергающий свою жизнь опасности во имя слова Господня, которое миру несёт. Подвиги противников насильственной эллинизации описаны в книге Макаби 2 (Маккавейская книга 2 6:18—7:42). О самопожертвовании ессеев во время Иудейской войны писал Иосеф Флавий (Иудейская война 2:8:10). О вере евреев в бессмертие душ погибших в бою или казнённых врагами свидетельствуют не только еврейские источники.

            Став со временем синонимом мученичества, Освящение Имени было объявлено на совете мудрецов в Лоде обязанностью каждого еврея, которого заставляют нарушить один из трёх запретов: идолопоклонства, пролития крови, запретных сексуальных отношений (Санѓедрин 74а). Здесь же сказано, что во время преследований должно предпочесть смерть нарушению даже второстепенных обычаев.  Иерусалимский талмуд (Санѓедрин 3:6, 21б): «Израилю заповедано освящать имя Бога». Во время крестовых походов, когда совершалось множество освящений Божьего Имени ценой собственной жизни, в молитвенники была включена особая бенедикция. Однако издревле освящающие Имя вслед за рабби Акивой произносили: «Шма, Исраэль...» (Слушай, Израиль…)

            Рассказ о мученической смерти рабби Акивы в наиболее завершённом виде — в трактате Вавилонского талмуда Брахот (61б).  Когда впервые в таком виде он прозвучал? На одной  из «сессий» вавилонских мудрецов, обычно собиравшихся дважды в году — весной и осенью, «стенограммой» дискуссий которых, по сути, Талмуд и является? Однако наверняка первоначально рассказ был создан в Стране Израиля (Иер. талмуд Брахот 9:7, 14б): в агаде вавилоняне были не слишком искусны. Но и текст в Иерусалимском талмуде правом первородства не обладает: в нём есть выражение, указывающее на источник времени мудрецов первых поколений после разрушения Храма. Знаменитый рассказ о гибели рабби Акивы — толкование двух стихов Торы:

 

Слушай, Израиль [Шма, Исраэль]!

Господь Бог наш — Господь один!

 

Люби Господа Бога

всем сердцем своим и всей душою своей, и всей своей силой [вариант перевода: своим достоянием] (Слова 6:4-5).

 

«Люби Господа Бога». Рабби Элиэзер говорит. Если сказано «всей душою своей», почему сказано «всем своим достоянием»? И если сказано «всем своим достоянием», почему сказано «всей душою своей»?  Потому что, если есть человек, который предпочитает тело своё имуществу, то о нём сказано «всей душою своей», а если есть человек, который предпочитает имущество своё — телу, то это о нём сказано «всем своим достоянием». Рабби Акива говорит: «всей душою своей» — даже отдаёт душу свою.

Учили мудрецы. Однажды злодейские власти запретили Израилю учить Тору. Встретил Папос бен Иеѓуды рабби Акиву, собирающего людей и прилюдно обучающего Торе. Сказал ему:

— Акива, разве ты властей не страшишься?

Сказал ему:  

— Приведу тебе притчу, на что это похоже. На лису, которая расхаживала по берегу реки и увидела рыб, собирающихся вместе в разных местах. Сказала им:

— От чего вы убегаете?

Сказали ей:

— От сетей, которыми [хотят] нас люди [словить].

Сказала им:

— Не хотели бы вы подняться на сушу, и зажили б вместе, я и вы, как жили мои отцы с отцами вашими?

Сказали ей:

— О тебе говорят:  разумнейшая из зверей! Не разумна ты, но глупа! Если мы трепещем в месте обитания нашего, то в месте смерти нашей — тем  более! Сейчас сидим мы и учим Тору, как сказано в ней: «Он [Господь] жизнь твоя и длительность дней» [Слова 30:20], так, если оставим её — тем более.

Сказали. Спустя несколько дней схватили рабби Акиву и бросили его в тюрьму, и схватили Папоса бен Иеѓуды и бросили к нему.

Сказал ему:

— Папос! Кто привел тебя сюда?

Сказал ему:

— Счастлив ты, рабби Акива, ибо ты схвачен за слова Торы. Горе Папосу, схваченному за пустое.

Когда вывели рабби Акиву на казнь, было время чтения Шма. Железными гребнями раздирали тело его, а он принимал иго власти небесной. Сказали ему ученики:

— Учитель наш, до каких пор?

Сказал им:

— Все дни свои печалился я о стихе «всей душою своей» — даже отдаёт душу свою, говоря: «Когда доведётся мне исполнить его», и сейчас, когда довелось, не исполню?!

Долго-долго произносил он [слово] один, пока на [слове] один душа его не покинула.

Прозвучал голос небесный: «Счастлив ты, рабби Акива, ибо покинула тебя душа на [слове] один».  

Сказали   ангелы   служения  Святому  благословен  Он: «Это Тора, и это награда?» «От смертных — рукой Твоей, Господи,// смертных...» [Восхваления 17:14]

Сказал им: «Их удел в жизни» [там же]. Прозвучал голос небесный: «Счастлив ты, рабби Акива, тебе мир грядущий дарован».

 

            Иной, более краткий и более древний вариант этого текста встречаем в Иерусалимском талмуде (Брахот 9:7,14б). Там рабби Акива предстаёт перед римским наместником по имени Тунус Труфус (Турнус Руфус, Тунус Руфус). В этом тексте звучит парадоксальный смех рабби, встречающего с радостью смерть (к такому смеху мы возвратимся в главе «Формула бессмертия»).

 

Рабби Акива предстал пред судом, пред Тунусом Труфусом, злодеем. Наступило время чтения Шма. Начал читать Шма и засмеялся. Сказал ему старец:

— Глух ты или не ощущаешь страданий [дословно: топчешь страдания ногой]?

Сказал ему:

— Отлетит душа этого человека [проклятие]. Не глух я и ощущаю страдания. Но все дни мои читал я этот стих, печалился и говорил: «Когда доведётся [исполнить] три [вещи]: «Люби Господа Бога// всем сердцем своим и всей душою своей, и всей своей силой [вариант: своим достоянием]»? Молился я всем сердцем своим, и молился я всем своим достоянием и всей душою своей, и не мог быть уверенным в этом. А сейчас, когда пришёл [час осуществить] всей душою своей, и наступило время чтения Шма, не направлю ли я всё  сознание своё [на это]? Вот поэтому читаю я и смеюсь.

Ещё не успел договорить — душа его отлетела.

 

 

Добро и зло и единство Бога

 

Сказал рабби Хама бар Ханины: «Велики праведники в смерти своей больше, чем в жизни» (Хулин 7б).

 

            Рассказ о рабби Акиве устанавливает связь между Освящением Имени и произнесением Шма, доказывая: «Обязан человек благословлять за зло так же, как за добро благословляет». В тексте две части. В первой рабби Элиэзер бен Ѓоркеноса, учитель рабби Акивы, объясняя, почему в Торе для выражения любви к Господу употреблены три различных выражения, останавливается на отличии между «всей душою своей» и «всем своим достоянием». Его утверждение: у людей  разные системы ценностей. Здесь же —  краткое определение рабби Акивы, не противоречащее сказанному учителем, но в ином измерении пребывающее. В рассказе о казни появятся и ученики нашего рабби. Все герои — участники обсуждения отнюдь не бесспорной, особенно в благополучные времена, идеи любви к Богу ценой собственной жизни.  

Одна из черт облика мудреца — авторитет его учителя: скажи мне, кто твой учитель… Согласно преданию, семья рабби Элиэзера ведёт начало своё от Моше. Р. Элиэзер был учеником р. Иоханана бен Закая, сказавшего: если положить на одну чашу весов всех еврейских мудрецов, а на другую — р. Элиэзера, то перетянет вторая. Р. Элиэзер (равно как и некоторые другие мудрецы, о которых речь впереди), несмотря на то, что состоял с раббаном Гамлиэлем в родстве — был женат на его сестре, не избежал конфликта с ним и был предан отлучению до конца своих дней. Идея связи поколений, непрерывности традиции: от Моше — до рабби Акивы, становится ещё явственней, если вспомнить: в конце этого текста звучит: «Это Тора, и это награда?» (восклицание ангелов). Подобные слова произносит и сам Моше, провидящий «награду» — растерзанного  рабби Акиву (Менахот 29б).

            Прозвучавшие в конце первой части слова рабби Акивы «даже отдаёт душу свою» — ключевые. Собственно, текст и выстраивается вокруг этих слов, вся вторая его часть — доказательство их истинности. К кому эти слова могут быть отнесены в первую очередь? Ответ очевиден: к праотцу Авраѓаму (Авраам) — образцу самопожертвования. В этом были убеждены и ученики рабби Акивы (Иер. талмуд Брахот 9:7 14б). Один из них р. Шимон бен Иохая, подчеркивая готовность праотца к самопожертвованию, вспоминает слова Господа, сказавшего Авраѓаму: «Я ставлю тебе в заслугу, что, если бы Я повелел тебе заколоть самого себя, ты не медлил бы — ради имени Моего, и послушался бы, заколов самого себя — во имя Моё» (Танхума, Шлах 27). Это высказывание р. Шимона бен Иохая —  блестящая иллюстрация того, как действительность читается в свете Священного текста, а  тот — в свете действительности. Начиная с великого деяния рабби Акивы, Освящение Имени во все исторические периоды будет прочитываться историей Авраѓама — рабби Акивы. И ещё один штрих. После смерти мудреца-мученика его жизнь становится остро необходима народу. Сказал  ученик рабби Акивы р. Иеѓуда, что «деяния Авраѓама не были известны, пока его не бросили в  огненную печь... где он мучения претерпел» (Шир ѓаширим раба 1:13).

Талмудический текст о смерти рабби Акивы обсуждает мишну (Брахот 9:5): «Обязан человек благословлять за зло так же, как за добро благословляет». В этой мишне — основополагающий постулат монотеизма: несмотря на то, что мир — арена противостояния добра и зла, несмотря на то, что даже познание человеком мира  диалогично, несмотря на то, что человеку мир, созданный Богом,  в цельности не дан, Творец един и единствен, выражение чего: «Слушай, Израиль [Шма, Исраэль]!// Господь Бог наш — Господь один!» (Слова 6:4)

            Доброго Бога принять и благословлять за добро легко. Гораздо трудней принять и благословлять Бога за зло. Поэтому перед человеком всегда маячит искушение дуализма: благословлять Бога за добро и проклинать Сатана за зло, и далеко не всегда мудрецы, особенно в агаде, сумели этого искушения избежать, хотя не наделяли Сатана верховными полномочиями. Так, в агаде о жертвоприношении Ицхака (Исаак) Сатан, напоминающий Авраѓаму и Ицхаку о зле, которое должно совершиться, играет важнейшую роль. Контрастному земному миру добра и зла, в котором есть место Сатану, в конце концов, противостоит мир абсолютной цельности, единственности и единности Бога, мир абсолютной веры Авраѓама, благословляющего Творца за зло так же, как за добро: «Добро примем от Бога, а зло не примем?» (Иов 2:10)

            В другой мишне (Мегила 4:9) утверждается: говорящего «за добро будет помянуто имя Твоё» заставляют замолчать, ибо его слова могут быть поняты, будто бы только за добро надлежит Господа благодарить. В жёстко монотеистичном еврейском универсуме нет места и намеку на  дуализм.

 

 

Утверждая свободу выбора между добром и злом, иудаизм осознает добро и зло исключительно этической, не связанной с сущностью Творца, исключительно человеческой категорией. В единой сущности Творца нет места добру и злу. Всё созданное Им хорошо (Вначале, Книга Бытия 1:4,10,12,18,21,25,31). Зло не является независимым, оно — отсутствие добра. В классической еврейской философии наиболее характерно эта идея представлена у Рамбама, разделявшего учение неоплатоников о том, что зло началом независимым не является. Рамбам разделял три вида зла: природное, социальное и личное. Человеку лишь последние два вида зла подконтрольны. Возражая тем, кто считал мир в своей сущности злым, Рамбам говорил, что тот, кто видит мир как единое целое, а не только собственные беды и страдания, не может не прийти к выводу о его благости.

В классической книге еврейской мистической мысли, в Зоѓаре говорится: зло происходит из остатков миров, созданных до сотворения ныне сущего мира. Здесь же зло связывается с грехом Адама, разделившего первоначальную цельность: отделившего дерево познания добра и зла от дерева жизни, тем самым положившего начало самостоятельности зла.

Со всем этим связана проблема видимого отсутствия справедливого воздаяния, стоявшая перед мудрецами.  Ответом на неё были и утверждения о непостижимости Божьего замысла, и попытки рационалистического толкования (Брахот 7а), и стремление постичь страдания праведников как испытание, ниспосланное  для укрепления веры (Брахот 5а). Именно этот путь наш теологический рассказ о гибели как утверждении важнейших ценностей веры и выбирает. Деяние рабби Акивы — не только поступок национального героя, бросившего вызов римлянам, он акт теолога — последняя, решающая реплика в споре с единоверцами, к которым обращён его афоризм: «Всегда будет привычен говорить человек: всё, что делает Господь — к добру делает Он» (Брахот 60б). Об этом притча о человеке, который «пришёл в город, попросил о ночлеге, и отказали ему. Сказал: 'Всё, что делает Господь — к добру делает Он'. Пошёл, заночевал в поле, были у него петух и осёл, и свеча. Подул ветер — затушил свечу, пришла кошка — съела петуха, пришёл лев — съел осла. Сказал: 'Всё, что делает Господь — к добру делает Он'. Ночью пришёл воинский отряд — пленил город. Сказал им: 'Разве не говорил я: всё, что делает Господь — к добру делает Он'». Заметим, что эта замечательная иллюстрация идеи о принципиальной не абсолютности зла строится по знакомой нам схеме 3 + 1.

(Продолжение следует)