Онтологические прогулки

Тонкий звук тишины

            Почему рабби Акива вошёл в пардес и вышел с миром? Текст из Тосефты не даёт прямого ответа, её ответ — сравнение рабби со спутниками и стих из Песни песней. Все стихи, объясняющие судьбу троих спутников рабби, в безличной форме, и только стих о рабби Акиве от первого лица: ещё один водораздел между ними. Этот стих говорит о безграничной преданности рабби Творцу и готовности царя принять его в покоях своих. В более позднем источнике (Шир ѓаширим раба 1:4)  ключевой цитате предшествует прямая речь.

Рабби Акива вошёл с миром и вышел с миром, сказал: «Не потому, что я более велик, чем товарищи мои, но потому, что так учили мудрецы в Мишне (Эдуйот 5:7): 'Дела твои приблизят тебя, и дела твои отдалят тебя, и о тебе сказано: 'Привёл меня царь в покои свои' [Песнь песней 1:4]».

            В отличие от позднего источника, «скрытная» Тосефта не заинтересована в однозначном объяснении. Вавилонский талмуд заподозрить в стремлении недосказать нет оснований.  Обычно он стремится объяснить, порой — упростить. Вслед за рассказом об Ахере (редактору Талмуда необходим контраст, он развивает принцип Тосефты) следует:

Рабби Акива взошёл с миром и спустился с миром, и о нём сказано: «Влеки меня за собой — побежим» [Песнь песней 1:4]. Однако хотели ангелы служения изгнать рабби Акиву. Сказал им Святой благословен Он: Оставьте этого старца, достойного величия Моего. Что он истолковал?

Сказал Раба бар бар Ханы, сказал рабби Иоханан: «Сказал: Господь из Синая пришёл, из Сеира им воссиял, от горы Паран [Фаран] Он явился, прибыл от десятков тысяч святых» [Слова 33:2]. Он знак в десятках тысяч Своих.

А рабби Абаѓу сказал: «Из десяти тысяч отличен» [Песнь песней 5:10]. Он знак в десятках тысяч Своих.

А Реш Лакиш сказал: «Всемогущий Господь имя Его» [Иешаяѓу 48:2]. Он властелин воинства Своего.

А рабби Хия бар Абы, сказал рабби Иоханан: «Не в ветре Господь,//
за ветром — землетрясение, но Господь не в землетрясении. После землетрясения — пламя, но Господь не в огне,// после огня — тонкий звук тишины» [Цари 1 19:11-12] (Хагига 15б-16а).

            По мнению мудрецов, рабби Акива доказал право на обладание высшей тайной толкованием стиха (какого — у каждого свой вариант), смысл которого утверждение единственности Творца, хоть и являющего Себя в десятках тысяч (подразумевается, ангелов), но отличным от них, ими повелевающим, как Властелин Своим воинством. Вспомним: «Долго-долго произносил он [слово] один — пока на [слове] один душа его не покинула».

            Услышавший тонкий звук тишины рабби Акива вошёл в пардес и вышел с миром.

            Узнав о том, какую мудрость стремился охранить своим молчанием рабби Акива, ответим на вопрос, чем вызвано его особое пристрастие к Песни песней, стих из которой — ключевой в понимании происшедшего. Вспомним: «Распевающему Песнь песней на пирах, превращая её в светскую песню, нет доли в грядущем мире» (Тосефта Санѓедрин 12:10, Санѓедрин 111а). По поводу какой-либо книги ТАНАХа могло быть подобное сказано? Можно представить, что какой-то иной танахический текст поддаётся так легко профанации? Природа святости: чем выше степень, тем менее доступна и тем легче с её вершины сорваться. Что и произошло со спутниками рабби.  

            «Если бы не была дана Тора, Песнь песней могла бы руководить миром» (Агадат шир ѓаширим, изд. Шехтера, с.5). Не только могла бы — руководит избранными её голос услышать. Согласно интерпретации рабби Акивы, Песнь песней — мистический текст о любви: молодой пастух — это Бог, Его возлюбленная — община Израиля. Любовь — не уловляемое разумом чувство — объясняет избранность  рабби Акивы и его длящееся почти два тысячелетия восхождение.

Выйдя из пардеса и от рук римлян погибнув, рабби Акива стал героем мистической литературы, которую принято называть Литературой колесницы или Литературой чертогов, возникшей в эпоху Талмуда и получившей развитие и распространение после его завершения (6—8 вв.). Считается, что эти тексты, в ряде которых повествование ведётся от имени рабби Акивы, восходят к остаткам древних мистических книг и/или устных преданий, намёки на них находим в Тосефте (Хагига 2:1). В этих текстах — описание  небесных чертогов, охраняемых ангелами, имена которых указывают на сферу  их деятельности. Так, имя ангела Барадэль образовано из слова барад (град) и эль (Бог). Посредством различных магических заклинаний взыскующие престола колесницы проникают в чертоги, восходя всё выше и выше. Литература этого рода — видения мистиков-визионеров, важнейшая задача которых — опустить в нижний мир имя Бога. В этих текстах описываются восхождения мудрецов к престолу Славы через семь ступеней — семь дворцов, у врат которых стоят ангелы-охранители. Когда прошедший шесть предыдущих чертогов намеревается взойти на колесницу, перед ним распахивается дверь, ведущая в седьмой, стены которого полны глаз (вспомним Иехезкэля), взирающих на него, и вид их подобен блистающим молниям. Для того чтобы проникнуть в чертог необходимы тайные знания, владение печатями: эти тексты часто схожи с  инструкциями. Если в Тосефте и Талмуде цель восхождения рабби Акивы и его спутников не обозначена, то в Литературе колесницы она совершенно ясна: овладеть и опустить в земной мир магическое имя Всевышнего. Чертог, куда стремятся рабби Акива и его спутники, необычен, сказочен: некая его часть — чистые мраморные камни.

Но если кто-либо был недостоин лицезреть Царя в Его благолепии, то ангелы у врат расстраивали его чувства и приводили его в замешательство. И когда они говорили ему «войди», он входил, и тотчас они теснили его и сталкивали в огненный поток лавы. И у врат шестого чертога казалось, будто тысячи и тысячи потоков морских обрушиваются на него, хотя там не было ни капли воды, а только эфирное сияние мраморных плит, которыми был выложен чертог. Он же стоял перед ангелами, и когда вопрошал: «Что значат воды сии?» — они побивали его каменьями и восклицали: «Презренный, разве ты сам не видишь этого? Или ты потомок тех, кто лобызал золотого тельца и недостоин лицезреть Царя в Его благолепии?» ...И он не уходил, пока они не поражали его голову своими жезлами. И это должно быть знаком на все времена: никому не позволяется бродить вокруг врат шестого чертога и видеть эфирное сияние плит и вопрошать о них и принимать их за воду, если он не хочет подвергнуть себя опасности (Цит. по: Гершом Шолем, «Основные течения в еврейской мистике», т.1, с.84).

            Мы вновь к воде и мрамору возвратились, только теперь их роль стала понятней. Исследователи еврейской мистики не раз отмечали её удивительную консервативность — способность многие столетия сохранять древнейшие образы. В книге Ханоха (на этот раз эфиопском) — дворец, выстроенный из хрусталя. Видит Ханох подобие здания из прозрачных блестящих (хрустальных) камней, а внутри камней (кристаллов) — языки пламени. Из этого огненного здания исходят четыре огненные реки. Ещё более веское доказательство консервативности мистических текстов находим в славянском Ханохе. В нём — описание первого дня Творения, когда была сотворена бездна: огнём удерживаемая вода, многогранник, подобный хрусталю, льдом окружённый. Здесь образ воды-камня более мрамора полон сияния. Образ повторяется и во второй день Творения, когда из «засохших» вод творятся тяжёлые огромные камни. А на третий день Ханох лицезрит твёрдый камень блестящий, словно вода, и молния, исходя от воды и огня, не гасящего воду, ярче солнца сверкает; вода твёрже твёрдого камня. «И тако воды оутвръдих, сиреч бездне. И основах светом окрогоу воды, и сътворих... И въобразих яко хроусталь, мокро и соухо, сиреч стъкло и лёд...»  

            В последней по времени создания версии рассказа о четверых вошедших в пардес, относящейся к Литературе колесницы (Ѓейхалот зутарти), испытание мраморными камнями — центральный момент, определяющий и объясняющий судьбу персонажей. В отличие от нашей отправной точки — краткого и таинственного рассказа в Тосефте, этот текст гораздо более многословен в стремлении  расставить точки над «и».

Сказал рабби Акива. Нас было четверо, вошедших в пардес. Один взглянул — и умер. Другой взглянул — и повредился, третий взглянул — и обрубил саженцы. А я вошёл с миром и вышел с миром — не потому, что я более велик, чем товарищи мои, но деяния мои позволили мне исполнить мишну, которой учили мудрецы: дела твои приблизят тебя, и дела твои отдалят тебя. Вот те, которые вошли в пардес: Бен Азая и Бен Зомы, и Ахер, и р. Акива. Бен Азая взглянул на шестой чертог — и увидел сияние воздуха, мраморные камни, которыми был вымощен чертог, не вытерпел он, открыл рот и вопросил: «Вода, какова её сущность?» — и умер. О нём Писание говорит: «Дорога в глазах Господа// смерть верных Его» [Восхваления 116:15]. Бен Зомы взглянул на сияние мраморных камней, подумал, что это вода, вытерпел, чтобы не вопросить, но его сознание претерпело мучения — и он повредился, сошёл с ума. О нём  Писание говорит: «Мёд нашёл — ешь его в меру,// чтобы, пресытившись, не изблевать» [Притчи 25:16]. Элиша бен Авуи спустился и обрубил саженцы. Каким образом обрубил саженцы? Говорили, когда приходил в синагоги и дома учения и видел детей, успешно изучающих Тору, говорил с ними, и они прекращали [учение]. О нём Писание говорит: «Не давай устам в грех вводить плоть» [Коѓелет 5:5]. Рабби Акива взошёл с миром и опустился с миром, о нём Писание говорит: «Влеки меня за собой — побежим,// привёл меня царь в покои свои» [Песнь песней 1:4].

            Как и в прежних реинкарнациях текста, рабби Акива противостоит прежде всего Бен Азая и Элише бен Авуи. Роль Бен Зомы менее значима. В отличие от более ранних, этот текст ясно объясняет причину происшедшего со спутниками рабби Акивы. Бен Азая умирает, стремясь познать непознаваемое, о сущности воды вопрошая. Бен Зомы, подумав, что мраморные камни — вода, удержался, не вопросил и повредился: недостало веры, не поверяемой интеллектом. Элиша бен Авуи соблазнял неверием юных. Не величием — деяниями отличен от спутников рабби.

            Мистический извод рассказа о четверых вошедших в пардес — антиинтеллектуальная притча. Не изучение, но чистая вера — условие восхождения. Нет необходимости добавлять, что такой образ рабби противоречит всему, что знаем о нём из более аутентичных источников, в которых — идеальный мудрец, сочетающий стремление к интеллектуальному познанию и чистую веру: непознаваемость тайны возвышает не менее познания истины.

            Нормативный иудаизм с древности относился к мистике осторожно и настороженно. Рамбам остерегал: в пардес достоин войти насытивший чрево хлебом и мясом — знанием запретного и разрешённого (Мишне Тора, Сефер ѓамада, йесодей Тора, 4:20).  

Но даже восхождение в пардес не отменяет абсолютно неодолимую дистанцию между человеком и Богом, о которой писал Н. Бердяев: «Богосознание еврейского народа было Богосознание трансцендентное; оно предполагает огромную дистанцию, которая делала невозможным лицезреть Бога лицом к лицу без опасности погибнуть. Семит снизу смотрел на бесконечную высоту Бога, эта далёкость и страшность Бога, это трансцендентное сознание Бога вне человека и над человеком очень благоприятствовали созданию исторического драматизма. Это и вызывает напряжённое движение, драматическое отношение между человеком, народом и трансцендентным Богом,  встречу  народа с Богом путём истории» (Судьба еврейства, цит. по: Тайна Израиля, 1993, с.312).

            Основатель современного иудаизма рабби Акива, не отменив фарисейскую нормативность, услышал в Песни песней голос Всевышнего, он утверждал закон, освещая его сапфировым свечением — освящая. Под сень Его руки душа рабби стремилась — «познать сокровенные тайны», через него Бог передал «образы великолепия Славы Своей» (Песнь Славы Всевышнего, экстатический гимн 12 в.).

Одолевая двойственность бытия: добро и зло, рождение и смерть, рабби Акива познал смерть-рождение и взошёл к Славе Господней.