Онтологические прогулки

4

Формула бессмертия

            В редких случаях Традиция расставляет мудрецов по ранжиру, в редчайших — победителей определяет: любой спор — во имя небес. Даже борьба противоположностей — во имя единства, едва различимый в шуме времени отзвук. Одинокий разбивающий скрижали Моше — невостребованный архетип. Часть целого, голос в хоре — распространённая модель эпохи после разрушения Храма. Прямое  слово об уникальности, избранности не произносится. Значит ли, что Традиция отвергала или игнорировала её?

            Рассказ о четверых вошедших в пардес — важнейшая модель в литературе о мудрецах. Рабби Акива, с одной стороны, один из всех (четверых), с другой — избран, тем самым  противопоставлен всем (троим) своим спутникам. По аналогичной модели построен рассказ о болезни и смерти сына рабби Акивы. Четыре раза приходят вестники:  трижды сообщают о тяжёлом состоянии сына. Услышав, рабби продолжает занятия Торой, и лишь когда четвёртый сообщает о  смерти, их прерывает (Смахот 8).

            Р. Шимон говорит (Авот 4:17): «Есть три венца: венец Торы, венец коѓенства и венец царства, но венец доброго имени над ними возвышен». Что значит возвышен? Не является частью ряда? Или — частью ряда являясь, выламывается из него? С одной стороны, венец доброго имени не противопоставлен трём предыдущим, с другой —  возвышен над ними.

Спросил рабби Матья бен Хараш рабби Элазара бен Азарии в Риме: «Слышал ли ты о четырёх степенях искупления, которые рабби Ишмаэль истолковал?»  Ответил: «Их три, и раскаяние —  с каждой из них» (Йома 86а; Иер. талмуд, Йома 8:7, 45б).

            Кто ошибся здесь в арифметике? Суммируем сказанное в дальнейшем.

             Дано. Четыре вида преступления и четыре вида искупления. Почему же р. Элазар бен Азарии о трёх говорит? По р. Ишмаэлю, чем тяжелей наказание, тем большее число способов искупления. Эта плоскостная арифметика (4=1+1+1+1) неприемлема р. Элазару бен Азарии: «Их три, и раскаяние —  с каждой из них». У раскаяния, по р. Элазару бен Азарии, статус особый. В отличие ото всех остальных способов искупления, лишь оно человеку подвластно: 4=3+1.

Пифагор: не слово, но число есть сущность вещей. Наш пример демонстрирует, каким образом Традиция выстраивает отношение к уникальному: оно — часть общего, и — субстанция особого статуса. Общее выражено числительными три и четыре. Трое богачей хотели обеспечить осажденный римлянами Иерушалаим всем необходимым (Гитин 56а): трое символизируют всех: трое = все.

            Задавшись целью определить наиболее часто встречающиеся в Литературе мудрецов числа, обладающие структурообразующей функцией, обратимся к трактату Авот. По словам Шимона-праведника, мир зиждется на трёх основаниях: Торе, служении Богу и благотворительности (1:2), а, по мнению р. Шимона бен Гамлиэля, — на истине, правосудии, мире (там же 18). Вдуматься в три вещи — это предотвратит от греха — предлагают рабби Иеѓуда ѓанаси (там же 2:1) и Акавья бен Маѓалалэля: «Знай, откуда пришёл, куда идёшь, и перед кем предстоит дать отчёт» (там же 3:1). Во всех случаях три — это всё: перечислив три фактора, качества, всё ими охватишь.

            Четверо в Литературе мудрецов встречается реже (примечательно, в большинстве случаев один из четверых — рабби Акива). Пророку Зхарии (2:3) Господь показывает четырёх мастеров, с которыми связано возрождение Иерушалаима. В Менахот (53:1) они отождествлены с Элияѓу, Царём-Мессией, Малки Цедеком (Мелхиседек) и Мессией войны. Сказано в Талмуде о Санѓедрине (Синедрион, верховный суд): «Трое — мудрость, четверо — не может быть выше его» (Санѓедрин 17б).

            Рассказу о четверых вошедших в пардес в Тосефте предшествует сообщение о четырёх мудрецах,  которые,  по свидетельству р. Иосе бен Иеѓуды, передавали друг другу мистическую традицию: р. Иоханан бен Закая, р. Иеѓошуа, рабби Акива, р. Хананья бен Хахиная (Тосефта, Хагига, 2:2). Рабби Акива  — один из четверых принимающих участие в трапезе (пасхальная Ѓагада). Он один из четверых навестивших больного р. Элиэзера в рассказе, в котором звучит: «Возлюблены страдания» (Сифрей Дварим, Ваэтханан, 5:6; Санѓедрин 101б). В Вавилонском талмуде (Брахот 63б) рассказывается о четверых мудрецах — учениках рабби Акивы, собирающихся  на винограднике в Явне, толкующих Тору.

«Всеобъемлющее» число четыре может восходить  к четырём сторонам света. Например, в талмудическом рассказе (Брахот 58б) говорится о богатстве и щедрости р. Ханы бар Ханилая: четыре двери его дома были всегда раскрыты во все четыре стороны света. Пасхальная трапеза состоит из четырёх частей, организованных вокруг четырёх бокалов вина; вспомним и знаменитый пасхальный текст о четырёх сыновьях.

            Знаковое четыре нередко в ТАНАХе. В колеснице (пророчество Иехезкэля) четыре  образа: лев, бык, человек, орёл. Четыре зверя в пророчестве Даниэля: лев, медведь, пантера, чудовище. Вспомним четыре вида растений (Воззвал 23:40), четыре поста (Зхария 8:19). В апокрифическом Видении Эзры говорится, что при даровании Торы Шхина одно за другим пройдёт четверо врат: огня, землетрясения, ветра и холода (1:19). Четырьмя благословениями (вместо проклятий) благословляет Билам Израиль: в трёх случаях его заставляет это сделать Балак (В пустыне, Числа 22:39 — 24:9), в четвёртый он это делает сам (там же 24:15-25). Характер первых трёх благословений абстрактен и аллегоричен, четвёртое — пророчество исторического характера.  

            Три  и  четыре в ТАНАХе иногда  встречаются «в связке», обозначая некое единое или тесно сопряжённое множество. У пророка Амоса — идиоматическое выражение, повторённое несколько раз: «За три преступления... и за четыре не отвращу Я [гнев] от него» (1:3,6,9,11,13; 2:1,4,6). Здесь два слова представляют одно: 4+3=7, выражая цельность и полноту. Это древняя модель, укоренённая в языке. И — вернёмся к цитированному.

Не [1] в ветре Господь,// за ветром — [2] землетрясение, но Господь не в землетрясении. После землетрясения — [3] пламя, но Господь не в огне,// после огня — [4] тонкий звук тишины (Цари 1 19:11-12).

             Модель узнаваемая: 4=3+1.

Формула смеха

             «С того дня, когда был разрушен Храм, небосвод не видели ясным» (Брахот 59а): надо было выбирать не только будущее, но и прошлое. Вместо взноса на Храм — платить налог в пользу Юпитера Капитолийского: римляне полагали, что боги завоёванного народа переселяются в Рим. Вместо половины шекеля —  оскорбительные две драхмы, о чём свидетельствует Светоний (Domitianus 12,2).  Таким было послание Рима еврейскому миру. Преодоление смерти — в обретении смысла жизни. Преодолевая смерть-разрушение, обретали смысл жизни, созидая первоосновы нового бытия. Подобно воде и земле, воздуху и огню, первоосновами становятся Тора и Иерушалаим, истинность которых отныне больше, чем может вместить история — бесконечное прошлое и бесконечное будущее. Течение жизни рабби Акивы удивительно точно совпало с великим и трагическим течением жизни народа. Поэтому эпоха преодоления смерти и обретения смысла жизни, воссоздания первооснов бытия — эпоха рабби Акивы.

            Трагедия не только уничтожает, но и возрождает. Рассказ о рабби Акиве и его спутниках, совершающих восхождение в разрушенный Иерушалаим, известен из ряда источников: Эйха раба 5:18; Макот 24 и более поздние сборники мидрашей. Обычно характер источника в значительной степени определяет судьбу конкретного текста, приспосабливая его «под себя». У нашего текста судьба исключительная. Кочуя из книги в книгу, он не претерпел сколько-нибудь значительных метаморфоз, начиная с варианта из Сифрей (конец 4 — начало 5 вв.), по всей вероятности, наиболее древнего, в этой книге превалируют имена учеников рабби Акивы, широко используются герменевтические методы, характерные его школе.

Уже приближались раббан Гамлиэль и рабби Иеѓошуа, и рабби Элазар  бен Азарии, и рабби Акива к Риму. Услышали шум городской в Питиулисе, за сто двадцать миль. Начали они плакать, а  рабби Акива смеяться. Сказали ему:

— Акива, почему мы плачем, а ты смеёшься?

 Сказал им:

  — Почему вы плачете?

  Сказали ему:

  — Как не плакать нам, если иноверцы, язычники, которые приносят жертвы божкам и преклоняются перед истуканами, живут  благополучно, спокойно и безмятежно, а Дом, подножие ног Бога нашего, отдан на сожжение огню и стал жилищем диких зверей?

Сказал им:

 —Потому смеялся я: если дал Он это гневящим волю Его, тем более [даст] исполняющим Его волю.

В другой раз шли они в Иерушалаим. Когда дошли до [горы] Цофим,  разорвали они одежды свои. Когда дошли до Храмовой горы, увидели  лису, выходящую из Святого святых. Начали они плакать, а рабби Акива смеяться. Сказали ему:

— Всегда ты удивляешь, Акива, —  мы плачем, а ты смеёшься.

Сказал им:

— А вы плачете почему?

Сказали ему:

— Как не плакать нам о месте, о котором написано: «приблизится чужой — погибнет» [В пустыне 1:51]?! Ведь лиса выходит оттуда! Исполняется: «От этого угнетено наше сердце,// от этого глаза потускнели. Пустынна гора Сион,// лисы там бродят  [За что? 5:17-18]».

 Сказал им:

— Потому я смеюсь, что написано: «Будут свидетельствовать Мне свидетели верные:// Урия коѓен и Зхарйяѓу сын Иеверехйяѓу [Захария сын Варахиина]» [Иешаяѓу 8:2]. Что общего у Урии и Зхарии? Что сказал Урия? «Так сказал Всемогущий Господь: Сион, как поле, будет распахан, Иерушалаим руинами станет, Храмовая гора — холмами лесистыми» [Ирмеяѓу 26:18]. Что сказал Зхария? «Так сказал Всемогущий Господь: Ещё будут сидеть старики и старухи на площадях Иерушалаима,// у каждого посох в руке от обилия дней» [Зхария 8:4].

Сказал Господь:

— У Меня двое верных  свидетелей этих. Если осуществились слова Урии — осуществляться слова Зхарии, а если упразднены слова Урии — слова Зхарии упразднятся.

Радовался, что  осуществились слова Урии, ибо слова Зхарии на том же языке должны осуществиться.

Сказали ему:

— Акива, утешены мы (Сифрей Дварим, Экев 11:15).

            Рассказ состоит из двух частей: «римской»  и «иерусалимской». Структура  частей  идентична: описание события (многоголосый шум; вид разрушенного Храма и осквернённого Святилища); плач и смех как реакция на увиденное; объяснение  сторон (простое в «римской» части и сложное в виде мидраша — в «иерусалимской»); заключительная «утешительная» фраза, относящаяся ко всему тексту. Шум — знак цветущего Рима. Лиса — знак разрушенного Иерушалаима, на иврите  .שואלЭтим словом обозначались и лиса (Vulpes vulgaris) и шакал (Canis aureus), оба  селящиеся в развалинах. Однако не зоологическая точность важна. Лиса — символ хитрости, с ней часто связан мотив искушения, как в знаменитой притче рабби о рыбах (евреях), рыбаках (римлянах) и лисе, искушающей выйти рыб из воды. Р. Иоханан бен Закая знал много басен о лисах (Сука 28а), р. Меир, ученик рабби Акивы, таких басен знал триста (Санѓедрин 38б).

            Поэтика рассказа резко контрастна: Рим и Иерушалаим — знаки противоположных миров. Рим — синоним зла. Мудрецы называли римлян сыновьями Эсава, бывшего для них символом войны и грубого материализма. Римляне были хозяевами положения на всей территории Земли Израиля, а евреи — не только частыми гостями в Риме: многие там проживали. В городе было немалое еврейское население, были и синагоги. В 19 г. н.э. евреев Рима изгнали: реакция на обращение в иудаизм знатной римлянки. Основным районом, где селились евреи, был единственный квартал на правом берегу Тибра — trans Tiberim, квартал ремесленников — гончаров, кожевенников, рыбаков, застроенный insulae — многоэтажными домами. Вероятно, именно там и останавливались еврейские делегации, посещавшие Рим. Картина религиозных культов и верований Рима была очень пёстрой: старая римская религия, подвергшаяся сильной эллинизации; восточные культы Изиды и Сераписа, персидского Митры; культ умерших и живых императоров, распространённый особенно в армии; первобытные религии отдельных провинций, не выходившие за пределы своих территорий. И, конечно, иудаизм и не отделившееся от него христианство.

            Отношение мудрецов к римской культуре широко отразилось на страницах обоих талмудов и сборников мидрашей. Они считали латынь языком, годящимся для войны (Иер. талмуд, Мегила 1:11, 71б). Мудрецы запрещали посещение театров, стадионов, цирков. Отвечая р. Иеѓуде, говорившему: римляне строят рынки, мосты и бани, р. Шимон бар Иохая: строят рынки — посадить проституток, бани — чтоб наслаждаться, мосты — налоги взимать (Шабат 33б). Р. Гамлиэль говорил, что римская власть «питается» четырьмя вещами: налогами, банями, театрами и пошлинами (Авот дерабби Натан А, 28). Корысть, беззаконие, культ силы и денег — таким виделся Рим мудрецам, для которых иноверец, как правило, римлянин. «Не находись среди иноверцев, чтобы их поступкам не научиться» (там же, 26), — предупреждал рабби Акива. Римляне не оставались в долгу. В их глазах шабат и обрезание были наиболее странными еврейскими обычаями, о чём свидетельствует Тацит. Евреи высмеивались в сатирических произведениях Ювенала и Марциала, современников рабби Акивы.

            Итак, место действия первой части рассказа  — Рим, к которому приближаются мудрецы. Услышав шум города, трое заплакали, а рабби Акива смеётся. Трое плачут: поклоняющиеся истуканам живут безмятежно, а подножие Господа уничтожено.  Почему смеётся рабби Акива? Потому что,  если Господь даёт счастье преступающим Его волю, тем более Он даст счастье её исполняющим.

            Антиримское восстание 132-135 гг. было последней  безуспешной героической попыткой обрести независимость. Родилось восстание из веры в скорое мессианское возрождение. Во время восстания его лидер Шимон бар Косвы получил имя  Бар Кохбы (арамейский, сын звезды) и  был признан многими, в том числе и в первую очередь рабби Акивой, Мессией (Иер. талмуд, Таанит 4:7, 68д). Последней каплей, переполнившей чашу терпения и приведшей к восстанию, стал декрет императора Адриана о смертной казни за обрезание и начало или планы строительства на месте Иерушалаима римского города Элия Капитолина (Moshe David Herr, «Persecutions and Martyrdrom in Hadrian's Days», — Scripta Hierosolymitana, XXIII (1972), pp. 94-98). В том, что важным фактором восстания было строительство Элия Капитолина, был убежден римский историк Дио Кассиус (Dio Cassius, Historia LXIX, 12). Новый город назвали в честь Юпитера Капитолийского и императора, носившего имя Publius Aelius Hadrianus. Поэтому не будет большой натяжкой сказать, что император Адриан также является героем рассказа.

            Мы мало знаем о жизни рабби. Мы не может представить его физический облик, в отличие  от современника — императора Адриана, чей бюст, хранящийся в Лувре, запечатлел черты мужественного, сильного и своей силой гордого, воинственного римлянина — повелителя мира. Еврейская традиция даже в слове (не в камне!) не сохранила внешний облик рабби Акивы. Всё, что знаем: рабби был лыс.

            Нет никаких оснований полагать, что Адриан знал о существовании рабби Акивы. Но судьба безвестного рабби с судьбой повелителя была связана тесно. Мидраш рассказывает о споре императора с философами, которых в своей божественности убедить ему не удалось (Танхума ѓанидпас, Брешит 7, Шофтим 12). В последние месяцы перед смертью (умер в Байях 10 июля 138 г.) Адриан, испытывавший страшные мучения, предлагал золото и безнаказанность тому, кто отравит его или кинжалом убьёт. Жизнь императору стала невыносимой, это напоминает последние годы императора Тита, разрушителя Храма. Угрозами и обещаниями Адриану удалось уговорить Мастора, верного раба своего. В 132 г. по повелению Адриана было начато строительство его мавзолея на берегу Тибра, завершившееся в 139 г. уже после смерти. Это было величественное сооружение, окружённое коринфской колоннадой и множеством статуй, увенчанное колоссальной статуей Адриана. Став императором, Адриан воевал, раскрывал заговоры и казнил заговорщиков, действительных и мнимых, раскаивался и совершал новые преступления, разбирал судебные дела, к которым испытывал особую охоту, и был мелочно придирчив в вопросах этикета, совершал трудные походы и был любознателен. Заслуживший прозвище императора-путешественника, он объездил империю вдоль и поперёк, был строителем храмов, дворцов, театров, водопроводов и галерей. Супружеская верность не относилась к добродетелям, которыми был наделён. Свою капризную супругу повелел, в конце концов, отравить. В 132 г. пережил драму, потеряв Антиноя. По приказу императора Антиной был обожествлён, были построены многочисленные храмы в честь нового бога, несколько городов стали носить имя императорского фаворита. Знание языков, сочинение стихов, исторических трактатов, пение, игра на музыкальных инструментах, лепка, занятия медициной, геометрией — просвещённый император всё знал, всё умел. Среди его добродетелей мягкость и доверчивость также не значились. Подозрительный и жестокий, он настороженно относился к сенаторам, массовыми казнями которых завершился земной длиной в 62 года путь Адриана. В отличие от его еврейского современника, нам известно множество фактов блестящей и бурной императорской жизни, завершившейся тем, что после смерти сенат объявил проклятие его имени. Адриан многое совершил, но, похоже, у совершённого им было больше прав на жизнь, чем у него самого.

            Шум Рима мудрецы слышат издалека. Иерушалаим их встречает мёртвым молчанием. С горы Цофим (дословно: обозрение), нависающей над Иерушалаимом, город виден как на ладони. Храмовая гора лежит в руинах, возможно, перед ними действительно распаханное поле. Увидев Город, все четверо в знак траура разрывают одежды (см.: Иов 1:20, 2:12).

            Сказано в Мишне (Брахот 9:5): «Напротив Восточных  ворот нельзя вести себя легкомысленно — они на одной линии с [входом в] Святое святых». Что такое «напротив Восточных ворот»? Относится это к находящемуся рядом? Речь о бесконечной линии, соединяющей человека, обращённого к Восточным воротам, следовательно, к Святому Святых (Брахот 61б). Стоящий на горе Цофим обращён к Святому святых. В этой же мишне содержится спор, в каком направлении может справлять естественные надобности человек, находящийся в различных местах — Иудее, Галилее, вне Страны Израиля. Наиболее ужесточающая точка зрения: в любом месте, даже вне Страны Израиля человек не может этого делать по направлению к Святому святых. Это мнение рабби Акивы.

            Почему два рассказа о рабби Акиве и его спутниках оказались столь тесно связанными друг с другом, что Традиция, склонная к различным модификациям сюжетов и их перетасовке, эти тексты ни разу не развела? Почему каждый из рассказов столь друг в друге нуждается, что без второй половины оказался совсем не востребованным? Зависимость римского рассказа  от иерусалимского очевидна. В нём ни одного стиха из ТАНАХа, что делает шансы на включение в книгу мидрашей минимальными. Нет и упоминаний законов, что делает шансы на талмудическое обсуждение совсем незначительными. Но главное, парадоксальный смех  в римском рассказе — слишком сильное орудие, чтобы с его помощью доказывать: если счастливы язычники, тем более избранный народ счастья достоин. По всем статьям римский рассказ не проходит испытание на самодостаточность. А теперь сложный вопрос: зачем иерусалимскому римский рассказ?

В обоих одни и те же герои. Почему именно они собираются вместе? Если в римском рассказе это может быть отражением  факта:  даже самые непримиримые противники объединяются для исполнения национальной миссии. Но собраться вместе, чтобы взойти в разрушенный Иерушалаим? В обоих рассказах смех и плач героев разделяют-объединяют. Более понятное путешествие в Рим служит прецедентным обоснованием восхождения именно в таком составе в Иерушалаим. Иными словами, римский рассказ — своеобразная легитимация персонажей  иерусалимского и его репетиция.

            Римский смех не понятен спутникам рабби Акивы и подлежит объяснению. Иерусалимский не только не понятен — кощунствен: простого объяснения здесь недостаточно. Функция римского смеха — создать модель поведения. На более простом «материале» спутники рабби Акивы убеждаются в его возможности. Повествование резко контрастно: смех — плач, Иерушалаим — Рим, Святое святых — лиса, рабби Акива — трое мудрецов.

            В мидраше автор различными путями толкует стих Торы. В нашем рассказе нет такого стиха, но есть традиционная схема, в которой действительность по-разному осмыслена (смех — плач) и становится предметом герменевтического исследования, исполняя роль толкуемого стиха. Тем самым действительность сакрализуется. К этому новшеству на более простом материале готовит слушателя-читателя автор рассказа.

            Последнее предложение римской части содержит выражение «тем более», это герменевтический термин. В рассматриваемом тексте римская часть является тем утверждением, убедившись в истинности которого, можно сказать: тем более истинно последующее, сходное с предыдущим. Этот приём — один из самых представленных в герменевтической практике рабби Акивы.

(Продолжение следует)