Дым
Мих. Ковсан (27/07/2018)
РАЗЪЯТОСТИ СУРОВАЯ ПОРА
Не собирать! Камни пора разбить,
Скалы на звуки дробно расщепляя,
Безмерное пространство возлюбить,
Оставшееся время освящая.
Разъятости суровая пора:
Огонь угас, зола еще дымится.
Костру не дотянуться до утра,
Дым изойдет, бледнея, истомится.
Поддавшись искушению конца,
Внезапно вспыхнув, языком зардеет,
Глаголом опаленные сердца
Холодные на мелкий миг согреет.
НА ПОТОЛОК ТЕНЬ ДЫМНАЯ ЛЕГЛА
Прокуренное прошлое. Дотла
Последняя так спешно догорела.
На потолок тень дымная легла,
Уткнувшись в безразличие предела.
Что дальше? Настежь распахнуть окно,
Чтоб вслед за дымом выпорхнула память?
Иль сохранить стремление одно,
Чтоб будущее вслед ему направить?
Иллюзию всевластья сохранить
Над чем-нибудь, хотя бы над собою?
Иль огород не стоит городить,
Оставшись с прошлой дымною судьбою?
НАД ЧАНОМ — ЧАД, НАД НИМ ЖИРЕЕТ ДЫМ
О чем толпа мечтает? О толпе,
Гудящей, разбухающей, крушащей
Вокруг себя, в самой себе, вовне
Растущей, жирной жадностью смердящей.
Без площади толпу не сотворить,
По улицам ей буйно разливаться,
Ей бешенство в нутре своем варить,
И к эшафоту — зрелищ! — пробиваться.
Над чаном — чад, над ним жиреет дым,
Толпа им нажирается от пуза
Под небом, раньше бывшим голубым,
Нависшим смертным над землею грузом.
ДЫМЯЩИЙСЯ ВЕНЕЦИАНСКИЙ КРУГ
Дымящийся венецианский круг
Лиц не приемлет, почитая маски.
Чудовище из пота, ног и рук,
Как всё живое, страстно жаждет ласки.
Страшны клыки, пронзают ночь рога,
Всё мельтешит в горючем желтом нимбе.
Соединяясь, дни и берега
Потехи час ворочают на дыбе.
Пытают время, вышибают страх,
Потешные узоры вырезают.
Тысячелетье бьется на рогах.
«Какое?» — «Извини, мой друг, не знаю!»
УВЕРЕННАЯ ЛИНИЯ СУДЬБЫ
Уверенная линия судьбы
С разбегу в утро дымное вонзится.
И больше от тюрьмы и от сумы
Ей не заречься и не отвратиться.
И больно разразится пустота,
Как летом снег, дым выпадет внезапно.
Чужой внезапной рифмою «с креста»
В стих заползет неслышно, тихой сапой.
Ни утра дымного, ни нищенской сумы,
Пот высохнет, истают маски, лица.
Исчезнувшая линия судьбы
В след дыма в светлом небе обратится.
ИСЧЕЗНУВШЕГО ДЫМА ДЛИТСЯ ТЕНЬ
Исчезнувшего дыма длится тень,
Свое существование дерзая
Являть назойливо, и глухо гаснет день,
Исчезновеньем дыма тень пронзая.
Всё замыкается, и, образуя круг,
Вращается, кружит, дрожа гугниво
Браслетами — вокруг веселых рук,
Планетами — вокруг звезды пугливо.
Круг полнится великолепьем слов,
Пророчеством сретений и борений,
Могуществом неслыханных хоров,
Покоем смерти, звонкостью рождений.
ЯД ИМ ГОТОВ. А СНЕГ К УТРУ РАСТАЕТ
Нож перочинный. Беспричинна грусть.
Густой туман. Как ненависть порочна.
Не вечна память. Суетлива ртуть.
Зло бесконечно. А любовь бессрочна.
Зиянием полуночным сквозным
Сознание усталое пронзает.
И бесполезный исчезает дым,
Никто, где пропадает он, не знает.
Павшими листьями созвучия кружат,
Зерно, в земле исчезнув, прорастает.
И новорожденный несмелый писк мышат.
Яд им готов. А снег к утру растает.
КАМНИ ГЛУ`ПЫ, СИЗИФЫ СИЗО ГЛ`УПЫ
Руины. Руны. Ранняя весна.
Сирень. Роса. Рассветная равнина.
Несносность слов и бесконечность сна.
И вечность, словно смерть, невосполнима.
Но всё назвать, всё звуком отличить,
Ступени прорубить, с судьбой сровнять уступы.
Отбив хлеб у Сизифа, волочить.
Камни глу´пы, сизифы сизо гл´упы.
На волю отпустив шальную страсть,
Невольником за ней трястись уныло,
Всё растеряв, но обретая власть
Над восходящим в непокорность дымом.
ПРОПАСТИ СЛОВ НЕТ БОЛЬШЕ В СЛОВАРЕ
Пропасти слов нет больше в словаре,
Уймы созвучий, мной не изречённых.
Те в августе, иные в январе
Покинули. Забвенью обреченных,
Их, существительных утраченных, не счесть,
В дымке растаявших и дымом унесенных,
Пославших в никуда благую весть,
Спасительных, стремительных, озонных.
Не уловить, как дым, их не собрать,
А уцелевших безнадежно мало.
Пуст кокон — упорхнуло, не догнать.
Что в небеса упало, не пропало.
СОЛНЦЕ ИЗ ДЫМА ВЫРЕЗАЛО СВЕТ
Солнце из дыма вырезало свет
Затейливо, гротескно и ажурно.
А дым в ответ темнел, словно навет
На солнце возводил, горели урны.
Их тупо поджигала ребятня
От ничегонеделанья, от скуки.
На жизнь ложилась копоть от огня,
Как лживый след ненастоящей муки.
Он не был ни тяжелым, ни густым,
Почти невидимым, совсем не настоящим.
Дом не горел, а значит, был не дым —
Сизый туман, дорогою сквозящий.
И ДЫМ ОТЕЧЕСТВА УДУШЛИВО БЕССТЫЖ
И дым отечества удушливо бесстыж,
Въедаясь в кожу, выедает душу.
Он стелется над сгорбленностью крыш
И проникает в нос, глаза и уши.
Зажмуриться, дыханье затаить,
Залить бетоном, чтобы, взвыв, не взвился,
Чтобы, избыв, язык и дым забыть,
Чтобы позор отечества забылся.
Чтобы целительное забытьё
Озон вдохнуло позабытой воли,
И дым рассеялся, и выросло быльё
Там, где живым жнивьем светилось поле.
КОЛОКОЛА РАСКАЧИВАЕТ ДЫМ
Колокола раскачивает дым.
Те дымом неприкаянно трезвонят,
Тугим и едким, желтым и густым,
Вздымая тучи гари, волны вони.
Прогорклая сквозь свет сочится мгла.
Дорога зарастающая длится.
С нею исчезнут, догорев дотла,
До одинаковости выцветшие лица.
Всё горизонт болотно поглотит,
Обманчивой недвижностью заманит.
Клок дыма мертвой птицею взлетит
И камнем, оживая, в воду канет.
СГОРАЕТ ОСЕНЬ, И РАСТУТ ДЫМЫ
Сгорает осень, и растут дымы
Над сумерками скрытыми домами.
И надо бы, поднявшись на дыбы,
Город укрыть беззвучными дымами.
В кострах веселых тает листопад
И мечется беспечно, карнавально,
Трещит и напевает невпопад,
Обильно и обвально, самопально.
И вычурною линией дымов
Лист голубой исчерчен до предела.
Здесь места нет для звуков и для слов,
Для новой линии и малого пробела.
НАВЯЗЧИВЫЙ, НЕОТВРАТИМЫЙ СТИХ
Навязчивый, неотвратимый стих
Клешнею рачьей стискивает горло.
Обетом взнузданный всему покорен мних,
Созвучия возненавидев гордо.
Невольник изможденный пригвожден
К скале дырявого, изношенного дыма.
И собственной судьбою побежден,
Горит в ее огне неотвратимо.
Проломит стену? Проклянет обет?
Растопчет стих кощунственно и пьяно?
Развеет дым он? Возведет навет?
Грянет гимн вольности разнузданно и рьяно?
ТАК В ДЫМКЕ — ИСКУШЕНИЕ СТИХА
Эдипа нет. И не было. Забудь.
Не будет. Как и не было загадки.
Тебя, меня, стихов. Не обессудь.
Нет. Не было. Не будет. Взятки гладки.
Вопросов и ответов тоже нет,
И, без сомненья, нет и отрицанья.
Есть тонкий дым, есть отрешенья свет,
Во мраке рабском — проблески познанья.
Как тонкая тоска чиста, тиха,
Как нежное неведенье прекрасно,
Так в дымке — искушение стиха,
А всё иное дымно и бессвязно.
ПРОБЕЛ ЗАПОЛНЕН И ДОПИСАН ЛИСТ
Пробел заполнен и дописан лист.
Предел достигнут. Пробил час расстаться.
Подхватит, и раздастся ветра свист.
Дома, дымы — всё станет распадаться.
Руками, памятью — ничем не уловить.
Неотвратимой мощью половодья
Уносит дым, нить из него не свить,
Чтоб увязать не прожитые годы.
Не статуи — расплавленная медь,
И не плоты — распиленные бревна.
В адмиралтейское ушко нити не вдеть.
Подъемов нет. Ныне и присно ровно.
ВНИМАЯ ЗЛОЯЗЫЧИЮ МОЛВЫ
Внимая злоязычию молвы,
Захлестывающей неотвратимо,
Готовьте четверть жизни с головы,
По белке — с дыма.
Кнут княжий алчен и неумолим,
Свистящему нет дела до рыданий.
Дрожит дорога, по-над рожью — дым,
Всё ближе ржанье, жаждущее дани.
Спасенья нет от милостей судьбы,
От зверя и разора нет защиты.
Нет на земле закона и судьи,
И в этом человек со зверем квиты.
А СТАРОСТЬ ПАМЯТНИКИ СТАВИТ
Повсюду страсти роковые.
Цыганы шумною толпой.
И опадает дым бескрылый
Бессильно, взвившись над трубой.
В гордыне юность звонко взмоет
И рухнет: кончилась игра.
Как буря, горестно завоет,
Пугая спящих до утра.
А старость памятники ставит,
Слова переплавляя в медь,
Жизнь — в дым. Себя, лукавя, славит,
Переводя беззубо снедь.
НАД ГОРЬКОЙ ГАРЬЮ ДЫМ НЕ РАСТВОРИТСЯ
Сознание гася, водоворот
Велеречиво увлекает в бездну.
Не распознать: закат или восход.
И не постичь: рыданье или песня.
В пучину канет времени отсчет,
Над горькой гарью дым не растворится.
Не загустеет и не увлечет,
Кружа призывно разноцветной птицей.
Возлюбленное «не» не снизойдет,
Сумняшеся ничтоже, уничтожить
То, что заходит. Что еще взойдет,
Случайно не задеть, не потревожить.
ЗАТЯГИВАЯСЬ С ЖАДНОСТЬЮ, КУРИТЬ
Затягиваясь с жадностью, курить,
Беззвучно добывая кольца дыма?
Бессовестно, беспомощно грубить?
Забыть? Ведь вспоминать невыносимо.
Предать забвению? Анафеме предать?
Или предать глумлению, забаве?
Заглавную в спектакле роль сыграть?
Свою! Ее никто играть не вправе!
А может, спешно роль переписать
И больше не завидовать успеху?
А на премьеру плюнуть и проспать.
Куда спешить? Когда уже не к спеху.
ЕЩЕ НЕ ВЫМЕРШИЙ ПОСЛЕДНИЙ ДИНОЗАВР
Еще не вымерший последний динозавр,
В судьбу вмерзая, бредя, брёл постыло.
Успеть. Дойти. Но угасал пожар,
И дым стелился горько и бескрыло.
Ему казалось: лишь бы доползти,
Лишь обогреться, дымом надышаться,
Лишь жалкую надежду обрести,
И переменится — всё в жизни может статься.
Добрёл, дополз и дымом подышал,
И видел, как надежда догорела,
Как зверь живой мертвых врагов прощал,
Как дым рассеялся и почва побелела.
ГОРБАТЫЕ ГРОМАДНЫЕ ДЫМЫ
Горбатые громадные дымы,
Мосты черны, угрюмы и горбаты.
Грубы слова, червивы, как грибы,
Гру´бы пророчества, свершением чреваты.
Дым червоточиной во времени завис,
Знаком раздора и самосожженья,
Не вверх возносится, но опадает вниз,
Вминая в землю свет без сожаленья.
Откуда? Не горят уже костры,
Искры иссякли, и огни погасли.
Черны пророчества, знаменья нечисты,
Ничто уже не в дымной его власти.
МНЕ КАЖЕТСЯ: Я МЕРТВ УЖЕ ДАВНО
Мне кажется: я мертв уже давно
И говорить могу о жизни вольно.
На это право полное дано
Кому уже не страшно и не больно.
Свободный, я без имени теперь,
Мой телефон отныне недоступен,
Невосполнимых в списке я потерь,
Неведом, невозможен, неподкупен.
Могу я имя новое избрать,
Достойное самоновейшей роли.
Дым — так прошу отныне называть.
Как славно: «Дым, сейчас во всем ты волен».
ТОЛЬКО БЫ НЕ ОТВЕРГ
Ожидание жадно
Пожирает и жжёт.
Дым над пожаром
Чёрен и жёлт.
Он всё шире и выше.
И за дымом наверх,
На покатую крышу —
Только бы не отверг.
Хоть за край ухватиться,
Прилепиться к нему.
Вместе бы не свалиться
И не впасть в синеву.
ОДОЛЕВАЯ ЛУННЫЙ ДЫМ, ЛЕЧУ
Одолевая лунный дым, лечу.
Навстречу берег мчащийся лучится.
Достичь, я знаю, мне не по плечу.
Но я лечу, всё может ведь случиться.
Получится? Вместе с лучом взойду
На берег, в воду мчащийся отвесно.
Из моря утонувшую звезду
Я вынесу, водой омою пресной.
И вместе с нею путь продолжу свой,
С другими звездами не сталкиваясь снами,
Сквозь лунный дым, пустынный полый вой,
Прельщая голод пресными хлебами.
ОТКУДА НОС — НЕ ЯСНО
Цепляя шпили и вершины гор,
Плывут дымы в обнимку с облаками.
И вслед за ними, как багдадский вор,
Плетется стих с никчемными словами.
Он дерзок в сопричастности своей
Тому, что называют глупо вечность,
Словно не слишком трезвый брадобрей,
В руке держащий синий нос. Был вечер.
Клиента брил под блеянье строки,
О вечном размышляя и прекрасном.
Но скользкое движение руки —
Дым, облака. Откуда нос — не ясно.
ТУЧИ ЧЕРНО ДЫМИЛИСЬ НА ЗЕМЛЕ
Тучи черно дымились на земле,
Зыбко трясясь, застенчиво и мрачно.
Подобно перепуганной змее,
Жались к траве засохшей и невзрачной.
Зрачками звезды в прорезях дымов,
Искрясь, дрожа, мерцали, расширялись,
Видя домов, назначенных на слом,
Без стекол окна. Ветры забавлялись
Остывшей и доступной наготой,
Презрительно чужим сквозящей взорам.
Ревели, выли, выстрадав постой,
И рисовали сорные узоры.
И КОБЫЛИЦА ПЛАЧА РЖЕТ, РОЖАЯ
Торосами в гремящий ледоход,
В пожар дымами грузно громоздятся,
Слетаясь аистами, продолжая род,
На крышах беззастенчиво гнездятся.
Звуки бесчинствуют, их гулкая орда,
Покорствуя в степи зверевшем ветру,
Беснуясь, зажигает города,
Выбрав огонь и дым своею верой.
Смысл звука — звук, а смысл копья — копье,
Летящее свой свист опережая.
И лунный свет, лаская, реку пьет,
И кобылица плача ржет, рожая.
НОВЕЙШИЙ ВОСПОСЛЕДУЕТ ЗАВЕТ
Дым вытравит и звуки и цвета,
Огонь за горизонтом возвещая.
Пустынно обнажится простота,
Зияние густое замещая.
Не будет ни отметин, ни замет
На голом времени, одышливом от дыма.
Новейший воспоследует завет:
Огню гореть, дымя невыносимо.
Сжигать всё, добывая жирный дым,
Бахвалясь ядовитою добычей,
Вороньим криком, хрипом вороным,
Пером, случайно не сгоревшим, птичьим.
МЫСЛИ — ТЕНИ, А ЛЮДИ — ДЫМЫ
Мысли — тени, а люди — дымы,
Чьи пещерные своды лохматы.
И поют птицы: «Это не мы!
Мы не тень, не дымы — мы крылаты!»
Птицы — стая, овца или вол —
Стадо, жирно жующее время.
Одинокий тоскующий волк
Догрызает отставшее племя.
Одолев неприступный порог,
Искушаясь восторженной лестью,
В дымном будущем зреет пророк
Их, лежащих безропотно вместе.
СУРОВЫЙ ЖРЕЦ БЫЛ ИСТОВО УПРЯМ
Темнела речь, обугливаясь, дым
Над жертвой восходил, касаясь неба.
Столб дыма был упрямым и прямым,
Желанным в голод ровным ломтем хлеба.
Золу и гарь положено смести,
Чтобы сияло жертвенное жерло,
И тщательно жир липкий соскрести,
Для будущей готовя место жертвы.
Суровый жрец был истово упрям,
Насмешливых собратьев забавляя,
Под стать себе творил, его был прям,
Дымы других — нелепица кривая.
ЗИЯНЬЕ ЗВЕЗД, ОВАЛ ЗЕМЛИ ПОДЛУННЫЙ
Овец сгоняя, разгоняя пыль,
Свистят бичи и нагло и вальяжно.
Дым стелется над топотом копыт,
Пастушьи трубы дышат звонко, влажно.
Клонящийся к закату водопой
Гудит восторженно неутоленной жаждой.
Свирель сиренево под первою звездой
Тоской исходит сипло и протяжно.
А дальше — песня, и за ней в тиши —
Желанием искрящиеся струны.
В ответ — полночное безмолвие души,
Зиянье звезд, овал земли подлунный.
БРЕД ПИФИИ В СЛОВА ПЕРЕВЕДУ
Бред Пифии в слова переведу,
Дым испарений речью успокою.
Написано мне это на роду:
Умру в горах, родившись над рекою.
Там подо мной стелившийся туман
Грибом вздымался, подступая к горлу.
И мутно, дымно времени обман
Вселял иллюзию о долголетье горном.
Но близость неба! Но теченье вод!
Соединю, себя переиначив,
И совершу обратный перевод:
Не слово — бред! Нежданная удача!
ГАДАЮ НА ДЫМАХ, ГАДАЮ НА ТУМАНАХ
Нигде и никуда. Сурова однозначность.
Везде и навсегда. Не больно веселей.
Бубен свое бубнит. И, повторяя мрачно,
Я пропадаю в темноте аллей.
Себя, к ним припадая, прилагаю,
Листья опавшие, листая, ворошу.
Свищу, зову слова, однако полагаю,
Что я на самом деле ворожу.
Гадаю на дымах, гадаю на туманах,
На желто-синем, бело-голубом.
Еще бы на стихах, еще бы на обманах,
На истине, на лжи и на былом.
И КТО ОТ ЭТОГО ПОСМЕЕТ НЕ ВОСКРЕСНУТЬ?
Нет ничего прекраснее иллюзий,
Реальней, достоверней и верней.
Бильярдный шар звонко вгоняют в лузу,
Утопию — в бездарность смутных дней.
Светлея, дымом вьются в поднебесье,
Плещут, ликуя, бликами в воде.
И кто от этого посмеет не воскреснуть,
Не задудеть на праздничной дуде?
От зла и глупости огородившись кругом,
Невидимым, кавказским, меловым,
Иллюзию я нарекаю другом,
Неколебимо преданным своим.
Я РАСПИШУСЬ В ОТЧАЯНЬЕ СВОЕМ
Я распишусь в отчаянье своем
Усталым дымом на промокшем небе.
А после терпкий чай вдвоем попьем
И помолчим о чем-то понелепей.
О Пенелопе и о женихах,
О странствиях, о странном новом крове,
О том, что, собираясь впопыхах,
Не позабыть бы о насущном слове.
И это в суматохе, кутерьме,
Наташей перед первым в жизни балом,
О том, что остается на земле,
О дыме, кстати, не забыть усталом.
ПАР НЕ СХВАТИТЬ И ДЫМ НЕ УЛОВИТЬ
День не задался. Жизнь не удалась.
Мелькнув, стремглав удача удалилась.
Над мимолетностью, пусть мнимая, но власть.
Миг несгибаемо не сменит гнев на милость.
День мал, и не умножить, не продлить.
Немилость жизни не переиначить.
Чужое юное в свой старый мех не влить.
Загадкой мудреца не озадачить.
Пар не схватить и дым не уловить.
Хоть обожжешь — глаголом не спасешься.
Не вызволить. Не вдеть. Не умолить,
Дым вопрошая, мол, куда несешься?
НАД ДОМОМ ДЫМ — И ПОЗОВУТ К ОБЕДУ
Нанизывая кольца на стволы,
Восходит дым небрежно над домами,
И, замерев на кончике иглы,
Сливается с исчезнувшими днями.
Дым — флексия веселого огня,
Его призванье — дней соединенье,
Приставка, изменяющая дня
Начертанное корнем назначенье.
Дым — к перемене волей и судеб,
Дым — неизбежно призовут к ответу.
Дым — и в печи воздушно дышит хлеб,
Над домом дым — и позовут к обеду.
ВПРОЧЕМ, ЕЙ НЕ К СПЕХУ
Непостижимость плоских городов,
Лениво обживающих равнины,
Бессмысленность без эха голосов,
Подобных страсти возводить руины.
Роятся пчелы, меда не творя,
Дымы клубятся, пламени не зная.
Ревниво роется угрюмая заря
В ночных секретах, пропасть прогрызая.
В ней сгинуть городу и голосу пропасть,
Исчезнув плачем, возвратиться смехом,
Чтоб памяти завистливая власть
Не возродила. Впрочем, ей не к спеху.
ЧУЖОЙ НА ЭТОМ ТОРЖИЩЕ ЧУЖОМ
И призовут участником меня
Неистово тоскующего пира,
Дымящегося на исходе дня,
Плетущегося по помойкам мира.
Чужой на этом торжище чужом,
Его хлеб-и-вино мне тошно чужды,
Рванусь за голодом, орущим за окном,
И там себя несытым обнаружу.
Не ставшим с этим пиром наравне,
Дымящим ненасытными печами,
Забившимся в себя, как сом на дне,
Отверженным от сытого дичанья.
НЕ В СИЛАХ ОСВЕТИТЬ, Я ОСВЯЩУ
Не в силах осветить, я освящу
Всё то, что с дымом скроется со мною,
Давида, Голиафа и пращу,
И камень, пущенный мальчишеской рукою.
Осла, поклажу, занесённый нож,
И глас посланника, и блеянье ягненка,
Воронеж, блажь, всё то, что не вернешь,
Всё, что кудрячит глокенько бокрёнка.
Всех тех, с кем пребывал свой дымный срок,
Отмерянный рукою не скупою,
Тех, без кого переступлю порог,
Пробел заполню и уйду с тоскою.
Декабрь 2017, Иерусалим
Последние публикации:
Четверостишные хроники (25) –
(22/11/2024)
Четверостишные хроники (24) –
(01/11/2024)
Четверостишные хроники (23) –
(09/10/2024)
Четверостишные хроники (22) –
(30/09/2024)
Четверостишные хроники (21) –
(29/08/2024)
Четверостишные хроники (20) –
(16/08/2024)
Четверостишные хроники (19) –
(01/08/2024)
Четверостишные хроники (17) –
(12/07/2024)
Четверостишные хроники (16) –
(04/07/2024)
Четверостишные хроники (15) –
(24/06/2024)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
