Голоса падающей жести
Галина Рымбу (24/11/2011)
Когда цветёт речка
торс перемотанный радужным скотчем
сколько исчезло стрижом почтовым
девочка скачет в обнимку с отчимом
непоправимо и к северу чтобы
мельницы крылья вот-вот навострили
бога побойся и падай в железо
спит механическим менестрелем
всё тело моё на ладошке леса
вот мне и видно село покосилось
нет не осталось с топориком ржавым
торс переходит реку осину
держит за жабры будто державу
всё отраженье телячья забава
пасхи опрелость плеск комбикорма
щурится месяц тихо кроваво
и не отпускает ставенной хорды
переводная стрижиная почта
только конвертик по-человечьи
тискай в сенях свою звёздочку отчим
ширма дверная ёкнет навстречу
ягодным соком вспомнится полдень
мёртвый июль и ящик почтовый
только затихнешь взлетает щеколда
пёс наш печальный
дни цвета речного
* * *
Простые вещи происходят,
Близки природой к чудесам.
Подсолнухи на огороде
И на причале голоса…
И на причале ночь, ромашки
Лежат. А голос в голове
Один, второй – простой и страшный,
Как голова твоя в траве.
Как вещь из чёрного железа,
Как раскалённая кровать.
Ты спишь и видишь: Ницше, Гессе
Тебя выходят принимать.
Но ты бежишь от них, ты плачешь,
Ты попадаешь на причал,
На заколоченную дачу,
Где на веранде всё кричат
И двойники твои, и дети,
Грехов пустые семена
В кармане лопаются, ветер
Им называет имена.
…Но вот ты едешь в белой лодке
По самой правильной реке,
И две руки твоих, уродки,
Чудесно светят вдалеке.
* * *
старики на скамейке. лопнуло домино.
и не крутят советское нынче кино.
сжались. выпили. сжались. даже не говорят.
так сидят и навряд
ждут чего-то. не помнят, как шумела война.
ничего-то не помнят. ядерная тишина
повисает над миром. шелестит "беломор".
распадается двор.
с наступлением ночи смерть полощет бельё -
"так, вот это твоё, а вот это – твоё" –
и выносит сушиться, по качелям стучит,
рядом сядет, приткнётся. и тоже молчит.
старики на скамейке. пульсов тёмная медь.
распадается дворик. начинается смерть.
и сидят, остывают, ни за что, ни к чему,
марганцовые лица уставив во тьму.
* * *
Шахматные парикмахеры, расставленные по салону в хаотичном
порядке,
тепло, исходящее от раковин,
пустота, пахнущая вишнёвым мылом,
проспект, светящийся сквозь квадратное окно –
Малевич, уничтоженный напрочь. Скоро ночь,
и я, подобно ей, решила обрезать чёрные косы...
Выходя отсюда, чувствую всё то же
водянистое тепло.
В будни
ко мне приходят разные гости,
быстро гладят по голове и садятся вместе,
говорят, как нам с ними больно,
что стоит написать, чтобы сделаться больше.
Один
нарисовал иероглиф на стенке,
его же начертал в моём сердце,
я не могла понять что он значит
и тогда я решила обрезать косы,
надела цветные браслеты
и пошла по улицам слушать
голоса падающей жести,
шипенье времени,
треск человека, спускающегося с башни.
Смотрела на светящиеся вывески,
вспоминала смысл больших человеческих слов,
расплакалась, обнимала больное раскосое дерево –
всё никак не могла позвонить тебе...
* * *
мама, я до сих пор слушаю голос детства.
моя эпоха не оставляет мне шансов
выжить. во сне я пережёвываю твоё время:
80-е – светло-бордовые солнца
в кармашках студенток;
как ты рожаешь меня:
90-е, медное лето...
просыпаюсь.
не могу выдавить из себя ни одного слова.
мама, я жалуюсь, жалуюсь – сложно
выйти на улицу и не пошатнуться.
где разрезанный натрое флаг впивается в перекрёсток,
и человек таращит белый кастет на памятник... бог с ним... сложно...
не писать о себе, не писать обо всём много
и то, и так, чтоб потом смогли проглотить во сне мои дети,
то, что сумею сказать в лазарете смерти.
2010
Последние публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
