Городок в печали
Михаил Щербина (29/11/2023)
Лили Бэй. Пасмурный день.
МОТОЦИКЛИСТКА
Вот этот проспект не имеет границы!
Ты мчишь через город, готовый к отмене.
С небрежностью дуг, разорвавших зарницы,
летят на тебя рассечённые тени.
Всё, что впереди появлялось и было,
теперь потеряло свою оболочку,
и, словно в воронку, возникшую с тыла,
любые предметы уносятся в точку.
Подвешено солнце на уровне взрыва.
Структуру травы контролирует Хронос,
и всех телеграфных столбов перспектива
в один уцелевший нацелилась конус.
Вечернее кладбище
Мне нельзя рассуждать о величии,
но сюда я пришёл в этот раз
с ожиданьем увидеть наличие
постоянно мигающих трасс
из частиц, приспособленных в робости
мне заветнейший образ создать.
Да, его изувечили пропасти!
Он обманам без смысла под стать.
Вот уже конвоиры расставлены.
Осторожно грустит темнота,
но останутся белые вдавлины
там, где шли они возле куста.
Как-то тускло деревья раскрашены.
Страшновато от гибнущих рыб.
Мчит за клумбами парусник башенный,
и окно опустилось в Магриб.
В свой черёд появляются странники.
Их преследует сильный пожар.
Вот уже в составном подстаканнике
уместился изменчивый шар.
Отдалённое поле подарено.
На могилах пшено не клюют
стаи птиц. Я почувствовал барина
в первом встречном. Был вежливо лют
обмолоченный воздух меж льдинами.
С двух сторон от себя я застал
их, как стены. Кусками едиными,
чуть не падая, веский металл
надо мной пролетал. Знаком севера
был закат. Отодвинув баллон,
я присел возле мокрого клевера
на способную вымолить сон
торфяную скамью. Одинаково
стыли звёзды. Им разными быть
надоело. Зачем же Иакова
я припомнил? Разбухшая нить
из земли вырастала озлобленно.
Из забора торчали ключи.
Это было в присутствии Гоблина
и пропало в тревожной ночи.
* * *
Тигры и лисицы, львы и носороги...
Этот список страшен. Им прельстилась смерть.
Вечер сеет светом. Что же на дороге
временами видно вкопанную жердь?
Кто её поставил в необъятном поле?
Тот ли, кто способен класть пред ней венки?
Видно, как равнину танки пропололи,
и взошли под небо в спешке сорняки.
Что же мне навеет хрупкая пощада?
Послан был сквозь церковь поезд дуговой.
Падали деревья. Зыбкая ограда,
как перед могилой, встала предо мной.
* * *
Главарь ключей от мягких чемоданов, скважин и колец,
наивных бабочек, дробинок и заклёпок,
какую надо тьму, чтоб ты поверил наконец
в свой путь, ведущий сквозь пшеницу, лён и хлопок
на полустанок в будничном наплыве глупых ветерков,
на поле с трухлою катушкою для троса,
в пристанционный домик, не имеющий основ
для ситца, выжженного толя и откоса?
Что ж, ты изменишься за несколько мгновений до рывка
локомотива на обычном перегоне,
и в полусолнечную хмарь скользнувшая река
блеснёт, как стёклышки, зажатые в ладони.
Увидев мир чудовищным, ты сам отдашь его на слом,
но не простишь ему непоправимой фальши,
и по дороге, ставящей мираж за миражом,
ты, путаясь в ботве, пойдёшь без цели дальше.
* * *
Я юность свою ненавижу. Мне вовсе не нужно скрывать,
что я погубил её. Сила
безумных надежд не близка мне. Я лучше улягусь в кровать,
чтоб осень меня усыпила.
Конечно, я знаю туманов её боевой каталог
из белой, прохладной бумаги.
Глухой, затаившийся дождь шелестит у гниющих проток.
Я вижу бетонные флаги.
Я вижу себя в своём детстве. Я видеть себя не готов.
Сквозь вечную хрупкость досады
во мне прорастало презрение к миру. Не выберешь слов
для вычурной, злобной монады
отсутствия чувств. По-другому назвать я её не смогу
теперь, в моей роли урода.
Случиться могло ли не это? А кто бы имел курагу
и баночку жидкого мёда?
Бесстыжий, отверженный маятник сделает сладостный взмах,
и мне перед смертью, в неволе,
возможно, припомнится трактор, застрявший в забытых полях,
а может быть, столик из соли.
Я юность свою ненавижу... Да, это действительно так!
Ведь жизнь она мне сократила.
Я дверь открываю за щель в середине доски. На чердак
лучи льются, словно белила.
* * *
Отпущенный на волю лайнер вероломный
застыл однажды в ясном небе над Коломной.
Прекрасное явление увидели крестьяне.
Их дети вынули копьё, торчавшее в органе,
и в лес ушли для сбора спелой земляники.
Кого им не хватало? Знаю: к Эвридике
вела тропа. Стояли автоматчики. Без грима
себя не узнавало солнце. Мчался всадник мимо.
Кем послан самолёт? Огромный, над домами,
завис он, а под ним, как в запрещённой яме,
уже ходили люди. Многие от страха стали
швырять по камешку в него. Другие на детали
от брошенных станков надеялись. Для пробы
в дыму возник Орфей. На ветерок особый
я обратил внимание. Казалось, он оттуда,
где в душной мгле размеченной назначен вечер чуда.
* * *
Лифт. Он развозит тяжёлые гири.
Реальность? Её превратили в рассерженный мрак.
Нельзя не настаивать на постоянном пунктире
огня, обогнувшего плохо снесённый барак.
Ручьи на доступном полу. Рукотворные тени.
Особая влажность чернил. Леденцовый песок.
Чугунный пиджак я примерил. Сквозь холод осенний
летели предметы. Я рвал их, от мыслей убог,
то палкой с крюком, то диковинным жезлом из света.
Однако на высший порядок они поклялись
настроиться в этом круженьи, одобренном где-то,
возможно, что в странах, где дует трепещущий бриз.
Я стал одинок ещё больше. На улице дальней
пустынно совсем. Вот последние атомы мчат.
Где посох недавний? Пора ли следить за купальней?
А море? А море никак не приемлет распад.
* * *
Разоблачённый наст. Хмельные ели.
Хворостяные койки на холме.
Подкрашенные, жалкие качели.
Подстреленные голуби в суме.
Мелодию на искренней свирели
доигрывает плотник в полутьме.
На этот час уже осиротели
подвешенные иглы на тесьме.
Вдали шумело поле штормовое,
огромное, чудное, неживое,
а возле горизонта дом пыхтел.
Себя я видел в оскорблённой школе
и на смиренном, чистом ледоколе,
и самый пошлый я постиг удел.
* * *
Однажды у меня хотели отобрать велосипед
но отобрали только насос и всевозможные ключи
сейчас же у меня могут окончательно отобрать жизнь
а я даже иногда не замечаю этой опасности
я привыкаю к постоянной мысли о смерти
я погружаюсь в неопределённый туман бесконечных величин
и физические константы устраивают вокруг меня свой танец
***
Когда проснулся я, на улице стемнело,
и горько ощутим был прерванный погром.
Я жизнь не заслужил... Зачем же то и дело
мне некто говорит: «Ступай, сожги роддом!»?
Любовь к себе мертва, и не вернутся связи
со всем, что мне дано надеждой послужной.
Гремели якоря. Стыл свет на автобазе,
и щепками не пах остывший перегной.
В престижных областях исчезло много ткани,
десертные часы звенели вдалеке,
и голову склонил на слизистом диване
довольный господин, сжимающий в кульке
двух заспанных котят. Утихли автоматы,
и сумрак смог укрыть строения в дыму,
и кто-то с веток снял подтаявшие латы,
и наступила ночь, удобная ему.
Да, жизнь не удалась, а стала глупой смесью
отчаянья и грёз... Куда б меня ни звал
тщедушный рок в слезах, я знаю: к поднебесью
по вымершей Москве пронёсся самосвал.
Звучал он иногда, как странная трещотка,
но всё же подсказал, что дёргать дверь за гвоздь
никак нельзя. Возможно, что возникнет лодка,
а там и смерть войдёт и сядет, словно гость.
* * *
Когда в квартирах лампочки сгорели,
ужасный образ Вечности возник.
Не слышен треск, идущий от турели,
и шелест открывающихся книг.
Не знаю, чем я верен захолустью.
Вьюнок от окон рвётся в вышину.
В минуты эти я с убогой грустью
за жизнь свою не чувствую вину.
Возможно, что останутся в остатке
два лепестка и перетёртый жгут,
и мелкие песчинки из тетрадки
уже в мою ладонь не набегут.
Как полотно, в медлительном раскуре,
лучи польются мимо сосняка,
и в ночь стеклянной зависти и хмури
умчит мотоциклист без сквозняка.
ОСЕННЯЯ ПАСТОРАЛЬ
Что-то странное блестит,
сыплятся оковы.
Скромно лезут из-под плит
белые обновы.
Этот старенький погост
крутится в овале.
Уж не встанет в полный рост
городок в печали.
Ну, а мрачная река
движется спросонок.
Лёд возник исподтишка.
Лёд сегодня тонок.
Прилетели глухари,
но исчезли ЗИЛы.
Мальчик с кеглей, не кори
полустанок милый.
Пожилая ЭВМ,
телефонный обод…
Направляется в Эдем
возмущённый робот.
Так всегда – на берегу,
а на дальней пашне
раскладушка на снегу
и четыре башни.
* * *
Растрёпанные чучела в пустом вагоне,
отцепленном от поезда в суровом марте,
смотрели на себя в болезненном азарте
и на пустырь с его единственным столом.
Я долго мёрз. Я растирал и грел ладони,
и где-то вдалеке гудел аэродром.
* * *
Нет, не смотрят на меня моллюски!
Продолжительность дождя сокращена.
Я запомнил на размытом спуске
шум кустарников, не ведающих сна.
А на побережье освещённом
воцарилась тишина. Внезапный штиль
явь создал. По мраморным колоннам
тени разметать успел автомобиль.
Даже в самом гиблом месте Гоби
льётся шелест удалённых городов.
Отголоски барабанной дроби
ресторан приморский превращает в зов.
* * *
Рабочий Г., весёлый, обнаглевший идол
и в магазине одинокий генерал –
вы правы, как всегда. Поверьте, вас не выдал
день взвешенных цветов, усеявших вокзал.
Творожный, лживый день. Гремят складские баки.
Мой перочинный нож пропал. Застенчив треск.
Округлая заря трепещет в полумраке,
и я вхожу в её универсальный блеск.
Я в зрелый парк вхожу. Дымясь, горит фанера.
Дымясь, горит на землю грохнувший сарай.
Не напугать меня. Я помню для примера,
как надувное небо сыпалось на край
придуманного поля. Клёны присмирели,
и дряблого ДК властительный фасад,
белея у шоссе, мечтал на самом деле
одеться в рваный, маскировочный халат
* * *
бежит умнейшая лисица
на мокрой ветке варежка висит
пора пшенице колоситься
но облик леса на цвета размыт
дождь создаёт холодноватые ручьи повсюду
прибрежный лёд напоминает старую посуду
* * *
Падают из леса
хилые лучи.
Худенький повеса
рвётся в палачи.
Буду жить в больнице.
Буду вспоминать
очерк о кринице
и ручную кладь.
Я придвину миску,
лампочку включу.
Я отдам записку
тихому врачу.
В тихом кабинете
он её прочтёт.
Подлинные дети
не пойдут на слёт.
Подлинные дети
не дадут салют.
С памятью о лете
отблески скользнут.
Что же взволновало
тьму в ничтожный миг?
Улыбался мало
в уголке старик.
Мне Багрицкий тему
эту подсказал.
Вырываю клемму
и черчу овал.
Вспоминаю жито
и какой-то лёд.
Надо из гранита
делать теплоход.
НАПОМИНАНИЕ О ДРАМЕ
Покорённые поляны. Моль в ладони.
Облака подвыпившие. Дальний гром.
Я один сижу на тихом стадионе.
Самолёты тают в воздухе пустом.
Надо мною пролетают самолёты.
Сам себе кажусь я муляжом в огне.
Падают записки. Маршируют роты.
Червь далёкий! Помни обо мне.
Лишний повод убедиться в рыхлой пене
предоставит мне назойливая злость.
Что же происходит на пустой арене?
В гвоздь вбивается какой-то тайный гвоздь.
На столе лежат чудесные конфеты.
Тигры борются в прославленной стране.
Люди на свои дробятся силуэты.
Червь далёкий! Помни обо мне.
* * *
В радости и в печали,
в нежной тоске по гриму
вижу клочок вуали.
Помню любую зиму,
помню любое лето
в жизни моей проклятой.
В зыбких лучах рассвета
стыну над мокрой ватой.
* * *
Каски, пробитые пулями.
Затхлость дорог в никуда.
Мальчик с чужими ходулями.
Плоскость из тонкого льда.
Солнце лесные проталины
скоро просушит совсем.
Лодки дырявые свалены
в снег, превратившийся в крем.
* * *
Устояли стены.
Появились нары.
Из весёлой пены
вышли санитары.
Промелькнули сферы.
Заржавели фляги.
Псы и кавалеры
спали на бумаге.
Проскакали мышки
по дороге пьяной.
Хлюпали задвижки
в доме за поляной.
Крохотные кружки,
кнопки и синицы
оседали в стружки
и терзали спицы.
Спицы выцветали,
знали о поблажке.
Снова на причале
высохли рубашки.
Я иду в тоннеле
возле перекрёстка.
Крутятся шинели.
Плавится извёстка.
................................
***
Он имел возможность моделировать детали.
Он имел возможность моделировать объём.
Дальние соломинки из окон выпирали
И перемещались, находились под дождём.
Странный комбинат остался на краю посёлка.
Нет, не комбинат, а фабрика в плену дверей,
фабрика огромного стеклянного осколка,
бочек цемента и комнаты для снегирей.
Дождь и солнце… Перезвон апрельский. Полустанки.
Память, я прошу тебя, умри на краткий миг,
и я вспомню, как к балконам прикреплялись санки
и шагал в халате плохо выбритый старик.
Не отец ли он кому-то? Не посланник мрака?
Я соизмеряю праздный опыт свой с чужим
праздным опытом. Замкну тревожный запах лака
в белый обруч, превращаемый в зачётный дым.
Фабрика начнёт сигналить красными огнями.
Станет холодно в цехах. Появятся шмели.
Скоро кончится октябрь. Я снова выйду к раме,
чтоб на улице увидеть пар из-под земли.
А зачем мне пар? Я скоро сознавать устану
жизнь существенной, привычной. Подойду к столу.
Замечаю я себя. Привыкну к барабану,
ну а флейты я расслышу через щель в полу.
Там, где пластилиновые падали игрушки,
я сидел на стуле, плотно пригнанном к стене.
Я сидел на кухне. Металлические стружки
сами падали мне в руки. Полз паук ко мне.
Скоро полетят снежинки. Встанут карусели.
Перед праздниками фабрика начнёт сиять.
Не придумаю я для себя достойной цели.
Навсегда другие времена должны настать.
* * *
Справа – колосья, а слева – детали машин.
В комнате вырос однажды расшатанный тын,
а возле стен появились дорожные знаки.
Утро настало. Наемники гибли в атаке.
Снова я должен почувствовать участь свою
и осознать, как живётся на самом краю.
Скоро умру я? Мне пальцы опутали нити.
Тихо мелькают песочные камешки в сите.
Утро
Осколки цветного стакана
опрятные яркие клещи
и мыльные складные вещи
сегодня разрушились рано
сегодня разрушились стрелы
а завтра придут командиры
мои показания целы
проходят счастливые Иры
листы своевременных пятен
тасует угрюмый колодник
а вечер суров и невнятен
хмелеет как подлый угодник
болезненно движутся двери
я знаю: от слов при кошмаре
всегда просыпаются звери
и развоплощённые твари.
Последние публикации:
"Я вижу, как расположились тени..." –
(15/02/2023)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
