Поэзия

 

 

Каждый – где-то.
Каждый – в чьих-то объятьях.
Только мы с тобой – нелепые дети.
Ладошки с запахом мяты.

Мы лежим, ухватив в горсти,
реку, город и синее поле,
и тихонько с тобой грустим,
а о чем, уже и не помним.

И в сплетеньи ночных теней,
в потаенной пучине судеб
слышим только, что смерти нет,
смерти не было и не будет.

 

 

 

 

За окнами так холодно. Должно быть,
берёзы прячут пальчики в перчатки,
и строчки, разбегаясь от озноба,
подрагивают тонкими плечами.

А я сижу и греюсь у камина,
укрывшись пледом в синенькую клетку,
и булки на подносе пахнут тмином,
и ласковые руки пахнут летом.

И есть у нас вино, миндаль и цедра,
огонь в камине, взгляд лилово-серый...
Господь не будет с нами слишком щедрым.
Господь не будет слишком милосердным.

Ни капельки не думая о грустном,
перебираю волосы, как клевер,
но если есть на небе Бог для русских,
то этот Бог – законченный холерик.

Он выдумал простывшие сирени,
дожди и грозы, и хромую осень,
и всё, смеясь, поставил на колени,
и всё, в слезах, на эту землю бросил.

Мы всё переживём и перетерпим,
и даже будем счастливы отчасти...
И к лучшему, что в этом мире терпком
не задохнёмся от слепого счастья.

 

 

 

 

По какой странице эпоху твою прочтут,
с укоризной над ней головой качая?
Напиши на полях про свою мечту
перед тем, как оставить ее, отчаясь.

И далекий читатель над горкой книг
улыбнется, вспомнив себя другого,
как лицом к лицу вырастают дни
по теченью времени круговому.

 

 

 

 

В квартирке на окраине темно.
Еще ночная тень лежит на веках,
лишь заплутавшим странником в окно
заглядывает ниточка рассвета.

Так тихо, что ни шороха, ни
звука шин за окнами не слышно.
Еще горят над городом огни
и маленькие звёзды – чуть повыше.

И человеку снится чудный сон
про шепот моря, синеву созвездий,
и кажется ему, как будто он
в каком-то сказочно красивом месте,
в котором нет ни "если", ни "зачем",
и не бывает никогда иначе...
Уснул у человека на плече
отсвечивающий от лампы зайчик.

Ночь тихо отступает от окон,
и утро замирает в ветках.
Ни боли, ни печали, только сон.
Лишь тени на лице у человека.

 

 

 

 

И женщина предаст, и друг,
и никого не станет рядом.
И неизбежным листопадом
дни тихо выскользнут из рук.

А ты подумаешь: "И пусть..."
Пересчитаешь, что осталось:
на сердце колкая усталость
и светлая, седая грусть.

И вот тогда поймешь: легко,
почти что с радостью, бесстрашно,
ты скоро сам себе помашешь,
прощаясь, тоненькой рукой.

 

 

 

 

 

В мире, где вещь во главе угла,
яркая жизнь, как сокол, гола.
Всё – перегной, пустота, зола.
Прошлое – тлен, остальное – мгла.

Полная жизнь, как погост, пуста,
если художник писать устал.
Сколько мечты в белизне холста,
струн тишине, чистоте листа.

Господи, тихий, оставь слова
нам, неразумным, живым едва.
Чтобы была полна голова
только поэзией. Вещь – мертва.

 

 

 

 

 

Ты трясёшься всю ночь в прицепном вагоне,
ведь когда-то же надо было уехать,
на прожжённом бархате, на медвежьем мехе
темноты, равнодушной к любой погоне.

Закатись горошиной в дальний угол,
испугавшись заблудшей нерезкой тени.
Разожгли огни, раскачали стены,
великаны в степи растеряли угли.

И немножко зябко – так тянет вьюшка.
Обернись, попробуй прожить сначала.
Мы оставили за плечами
по слезе  на щёчках, слова на ушко...

Навсегда неизбежность пускает корни,
очень мало нам оставляя «кроме».
Засыпай, наутро тебя накроет
не надеждой, не радостью, но покоем.

 

 

 

 

 

когда твой дом опустеет
в зоне военных действий
что ты станешь делать?
куда пойдёшь?
только шорох в его углах
родом
из бесшабашного детства
да ещё за окнами
ослепший дождь

старая старая
глупая мышь
пусть хозяева уходят
усталые и такие серые
только в хитросплетениях мыщц
плещется маленькое сердце

уходите милые
в поездах ещё есть места
уходите хорошие
пожитки давно сложены
но кто-то же должен жить там,
где уже никто не может

в пустоте
в ледяном одиночестве
где даже деревья
уже не дышат
мы сидим на хвосте
у кромешной ночи
полуоблезшие
тёплые мыши

 

 

 

 

Просыпаться с хрустальной птицей в груди,
на губах — с улыбкой, с огоньком под веками...
Знаешь, девочка, от себя никуда не уйти,
от тебя, наверное, тоже — некуда.

Я бы отдал все, но и этого будет мало —
разве платят буре в жестокий шторм? —
хочется, чтобы сердце сжималось,
неизвестно зачем и за что...

Девочка, пока я живой, пока не умер я,
ничего не нужно мне, ни во что не верится,
и на всё звенящее золото моего безумия
не купить твоего сердца!

 

 

 

 

Теперь ни с кем не чувствую родства,
лишь мрачную, глухую отчуждённость.
Вы жизнь свою живёте на раз-два –
не любите, не верите, не ждёте.

А я живу, как горькая слеза,
для взгляда мир нелепо искажая.
На чьих ресницах суждено лежать
мне, нежная, задумчивая жалость?

Какой теперь участливый декабрь –
ни вьюг, ни стужи, ни дождей, ни мора;
и жизнь моя угрюма и легка,
как зимнее обманчивое море.

О, добрый человек, смахни меня
из этой жизни способом случайным.
Как знаешь сам, - себе не изменя,
ни полстрофы не уступив печали.

Мне рядом с вами в мире места нет.
Под серыми, скупыми небесами
к утру меня от вас укроет снег,
а эти строчки потускнеют сами.