Литературная критика

 

 Как-то неудобно стало признаваться, что перечитываешь одни и те же книги снова и снова. Не тот дискурс времени. Но именно так. Перечитываю. Например, Евангелие от Варлама. То есть, прозу Варлама Шаламова. Прямо сейчас. И, наконец, сам себя спрашиваю, не откладывая, не закрывая книгу. Почему? Или зачем? В чем вечность? В дурной бесконечности всегда одной и той же русской истории? И да, и нет. В невыносимой правде тысячелетнего господства  палачей, и партии палачей? И да, и нет.

 

Общеизвестная эта гипотеза Шаламова, доказанная столь страшно, из разряда истин еще более непреходящих, если можно так выразиться, чем Россия, история России, и русский человек. А именно. Наряду с жизнью, и рядом с ней была и есть антижизнь, существование, не имеющее ни малейших человеческих оправданий, опыт, не имеющий никакой ценности, урок, знания которого не нужны никому и нигде, и более чем не нужны. И, казалось бы, великая эта истина тем и велика, что не позабыв о ней так или иначе, нельзя жить. А душа возвращается, и, может быть, только потому, что жить хочет.

Я долго думал. Пока не почувствовал, именно почувствовал ответ.

Бог есть. Такие дела.

Грубо говоря, метод Шаламова, каковым он пользуется в своих поисках Бога, вполне себе математический. Бога можно «обнаружить», если исключить все, что не есть Бог. Один бы писатель не справился, и в своем богоискательстве он опирается на соавторскую помощь своих антигероев, то есть, палачей, вертухаев, судей, чекистов, и, разумеется, блатных. Наверное, надо подчеркнуть. Это соавторство. Такова уж природа литературы, трагическая природа. И автор, защитник униженных и оскорбленных, создавая житие «маленького человека» («Житие инженера Кипреева»), невольно становится соучастником и подельником тех, кто унижает и оскорбляет, да и просто, изображая жертву и судьбу жертвы, писатель вместе со своим бумажным убийцей размахивает топором и лущит, по выражению Свидригайлова, головы зазевавшихся старушек, развратных старичков, или стреляет из не придуманного правоохранительного револьвера в не придуманные затылки ни в чем ни виноватых, абсолютно случайно выбранных и симпатичных людей («Одиночный замер»). Или сует финку под ребро не к месту сентиментальному обладателю какой-нибудь симпатичной тряпки («На представку»).

И, здесь симметрия. Если прозаик орудует ножом убийцы, то точно также убийца орудует пером писателя. В гуманных целях русской литературы усомниться возможным не представляется. Защитить! В случае Шаламова – найти Бога, уничтожив все, что не Бог. Любовь, добро, справедливость, здравый смысл, милосердие, сострадание, солидарность, в общем, все. Такой антиэкзистенциализм, которого Варлам Шаламов отнюдь не был изобретателем. По дороге Ницше, Достоевского, Толстого, Чехова, Шестова, а затем Гуссерля, Сартра, Камю и Кафки он шел. И зашел дальше всех. До конца.

Мы отлично помним этот спор Льва Шестова с Соловьевым и другими русскими «религиозными философами». Добро не есть Бог. Любовь не есть Бог. И так далее. И спор Шестова, а вместе с ним и Достоевского, Толстого, Чехова со всей европейской философией. Разум не есть Бог, и прогресс тоже не есть. Шестов умер незадолго до начала второй мировой, когда соавторами его, и Ницше, и Гуссерля стали люди, придумавшие Блокаду Ленинграда, Освенцим, Заксенхаузен, Хиросиму, и Дрезден. И продолжение Заксенхаузена – Колымские лагеря. Для майора Пугачева, во всяком случае («Последний бой майора Пугачева»).

Кстати, о майоре Пугачеве. Ни он, и ни один другой герой Шаламова никогда, ни на пороге, ни в момент гибели не вспоминал и не вспомнили о Боге. Афины или Иерусалим? – поэтически спрашивал Шестов, пророчески перенося задающих этот такой библиотечный вопрос в ситуацию чудной планеты Колыма. Правильный ответ – Иерусалим – оказался в реальности тоже неправильным. Ни Афины, и не Иерусалим, пуля. Да почиет в бунте.

Сам того и не заметив, Варлам Шаламов ступил на никем еще не хоженую дорогу. Да, - таково его послание – разум не есть Бог. Но и тот Бог, о котором вы говорите, думаете, которому молитесь, или просто размышляете о котором, как Ницше или Шестов – не есть Бог.  Который, все-таки, есть.

Единственный рассказик, в котором Шаламов мимолетно касается религии, христианства, это «Апостол Павел». Пастор Фризоргер, то есть, зека Фризоргер забыл, что Савл, он же Павел, не был в числе двенадцати апостолов вместе с Иисусом Христом. Рассказ написан Шаламовым, чтобы по отцовским, а также сыновьим или дочерним чувствам пройтись катком асфальтоукладчика, в компании, разумеется, всех, молящихся за властвующих, и призывающих молиться за властвующих. Страшная гипотеза. Не только апостола Павла не было с Иисусом Христом ни перед распятием, ни в момент этой светлой смерти майора Пугачева двухтысячелетней выдержки. Никого не было. И значит, сам Иисус, все-таки, был. И есть.

И как же все-таки печальна эта молитва последнего смирения.

Да почиет в бунте.

Не правда ли?