Литературная критика

Споры о том, существует или нет у нас на Земле настоящая женская литература могут вызвать улыбку у образованного человека, еще в детстве восхитившегося эссе Даниила Хармса "О явлениях и существованиях". И тем не менее. В этом нериторическом вопросе мало гендерного. Особенно, если сразу понять, наконец, очевидную истину. Проблема "существует ли литература", вообще, как-то ненавязчиво стала проблемой иной, а именно: существует ли не литература? Кроме шуток. 

Не существует. С искусством такое бывает: расцвет принимается за гибель. Культурная инквизиция с регулярностью концов света объявляет о смерти литературы, а литература отвечает появлением новых жанров.

В свое время я вполне серьезно рассматривал теоретическую физику как оригинальный жанр художественного письма. Мда. Видели бы вы, как они работают, эти теоретические физики, – Пушкин из сталинских фильмов обо всем о нашем отдыхает. И к тому же. Понятно, что ни Эйнштейн, ни Хоккинг, ни даже Перельман ничего не знают о подлинном, так сказать, устройстве вселенной, но их версии сравнимы. С Гомером, Данте, Шекспиром и Прилепиным. Литература. Ну, да, физика и осталась разновидностью благородной графомании, но, в смысле формата, оно уже отстой. Поэзия как зло не может ждать милостей от природы.

И особенно не ждет никаких милостей ни от кого и ни от чего поэзия женская, реальная тетка. Так не ждите милостей и от нее. Я имею в виду самый продвинутый теперь жанр, в смысле продвинутый теперь пишущими женщинами. Какая там теоретическая физика! Маша Кюри и все, и самцы забодали.

Речь идет о так называемом судопроизводстве. Не обращая внимания на литературные институты и филологические факультеты, дамы пишут. Жанр новый, форма старая, да нет, мантия – это амуниция, а художественная форма древнегреческая, известная со времен Сократа, называется приговор. Гениально.

Удел всего гениального – задержка времени. С пониманием в рядах тупой, бессмысленной толпы. Которая безмолвствует как обычно, глухо ворча про себя типа беззаконие, безобразие, позор, ужас, ужас, ужас.

Вот вам и женская литература, большинство судей-поэтов у нас женщины. Эмили Бронте нервно курит в раю.

Пытки и убийства больных в тюрьмах, пожизненные заключения за торговлю бубликами с маком, отъем и торговля детьми, спасение убийц и педофилов, далее по списку. Таков жесткий дискурс новой женской литературы, иногда вульгарно называемый басманным. Процесс Ходорковского способен вызвать бурный поток слез благодарности у того, кто поймет, что это процесс литературный. Процесс обливания кровью над вымыслом. И дерьмом, уточнил Жорж Батай однажды, и не обязательно над вымыслом. Батай – голова.

Кто-то справедливо заметит, что некто Данилкин – отнюдь не женщина, но лучше бы не замечал. А то приходится касаться китчевой, и просто ернической темы литературного рабства. Донцова, Устинова в мещанском сознании не укладываются: чтобы такое количество шедевров и без литературных рабов! И Егорова не укладывается, хотя разница есть. Похоже, и наша новая национальная мадам де Сад сама – того, литературная рабыня. Кого из двух, Толстого или Достоевского? Не вопрос. 

От великого до смешного и шага нет. Представляю, как бы хохотала Ахматова, если к ней бы обратились Ваша честь. Впрочем, не уверен.