Край порогов
Павел Гринберг (23/02/2017)
***
Широта медленно разнеслась во все стороны, пока не
осталась в её эпицентре единственная точка, наполненная
звуками. По крайней мере, это могу.
Оттого либо пялюсь в покатые крыши, либо перебираю
слова словами. Где нет дыхания, и важнее всего
ровное беспокойство. Всё остальное останется скрытым.
Переливающиеся безразличные объекты – им вечно
подниматься с земли, пытаясь пролиться; мне же –
искать в снегах и очищать стену, чересчур настоящую.
***
Взгляни, какая вокруг пустота.
Так за счёт тени утверждается каждый предмет.
Всматриваюсь и думаю: движение всё-таки
конечно. От этого легче – особенно когда
накапливается то, что не доверишь записи,
языку: что можно только обсудить
с таким же, как ты, или с самим собой. Иначе –
попробуй докажи, что всё это происходит:
возможно, только музыке под силу объяснить.
Не нам. Но наша гордость – в том, что вот эти
расстояния нам известны; мы знаем,
что их строки и удивления читаемы для нас.
И нам бы только уместиться
в крошащихся часах, в свободе ради
самой себя. Чтобы удержаться на краю,
мы попросим кого-нибудь постучаться к нам,
когда станет слишком тихо.
***
В результате любых взаимодействий нечто всегда будет постоянно, безо всяких перемен составных частей – когда перевоплощение под силу только органу чувства. До тех пор – бессилие; запоздалый опыт, умещённый в мутном отражении солнца. Это как запнуться на середине. Как двум тишинам столкнуться.
Непроницаемость просит – отрицать, к чему сосуд, некогда опустошённый, мог бы призвать. Но эта непроглядность – случайно пересёкшиеся направления, которым, в сущности, нет дела друг до друга. И, когда они разойдутся, останется сочувствие – сочувствие растения.
***
Не город – место города,
распахнутое – в свободный воздух –
настежь,
вмещающее повсеместно
очевидную неодинаковость и мутность.
От него отколется край, и пробьётся трава.
Дрогнет на мгновение действительный
распорядок, замерцает ничейный сон.
Всколыхнётся сухой букет – прошлых
событий и действий.
И всё замолчит.
***
По крайней мере, правдиво то, что наш
слепой срок ещё движется.
И ветер как ветер.
Секунда замирает у воды.
Прежде всего, в твёрдости стен
можно бы усомниться:
поскольку вечерами неизменно
раздаётся прозрачный стук.
Секунда замирает у воды
и возвращается обратно.
Так легко раствориться, что себе
самому
себя необходимо напоминать.
И нездешняя правота покорно
идёт следом, и только ты взрослеешь.
Секунда замирает у воды.
***
Скрип деревянных досок – не тревожен
для потратившего силы на то, чтобы привязать
себя к старому полу.
Напротив, между скрипами пробиваются ещё звуки:
следы звучания, ушедшего в воздух.
Отпечатки пространства-времени
между тем, кто говорил, и тем, кто слушал.
Они сгущаются и закручиваются.
***
Про такие биографии особо
не расскажут – разве что сравнят
с кем-то ещё – с частицей «не».
Да и какая уже разница.
Мы позволяли. Хоть и честны,
мы позволяли ошибаться. Когда
касалось дело до собравшихся
внизу огней автомобильных
фар, мы были более чем
неподвижны, наблюдая.
Себе теперешним мы завещали
непохожесть на цветы, хотя
моё сложенье, в целом, подобает
стеблю: но слишком уж болотист
взгляд – и едок, и туманен.
И нам вовеки будет, что добавить
к сказанному выше, была бы
только ясность в головах.
До этих
пор – спокойной тебе ночи.
Твой впредь непозволительно молчащий.
***
Необходима вера в камень, чтобы полагаться
на движение – будучи подгоняемым подёрнутыми
дымкой (или они и есть дымка?) представлениями.
Вероятно, движение очищает возвращением назад
(благодарю то, что знакомо). Ропщет хвоя.
Нет, здесь не скорость – страх, ею порождаемый, –
способствует тому, чтобы видеть изменение
и то, что неподвижность – существует.
***
…Но оно подвластно не только степеням громкости и расстояния.
Видимо, двор поредел к появлению прохожего – и спасибо
ему за это. Кто останется там, где единственное разумное
направление – по свету солнца – это стоять на месте: порождать,
лишь останавливаясь? Этого не позволит маятник внутри.
Знакомых мест не сосчитать – только вечно возвращайся –
ревнующий идею времени. Удовольствие – замереть
и, будучи старым, жадно хватать воздух – тогда уже всё равно,
что известно, а что – нет.
Начало города – несогласие. Теперь же – тихий гул вдалеке
и осознание того, что приходившие до нас бывали жестоки.
Здесь двое вдруг начинают говорить – ничто не помешает.
Но не засвидетельствуют: даже пепел не услышит – так
давно рассеян. Расскажи мне о порядке: о том, что наше
богатство – заколоченный тайный ход в заборе. Просочись
между кристаллами влаги, мой хрупкий говорящий.
Помни о благодатной тишине без нас – то есть, о состоянии,
когда ничего не нужно.
Тронутые ржавчиной, дрожат замки – слабые для того, чтобы
всерьёз защитить. В глазах множатся, рождаются – знаки,
прикосновения, обратные отсчёты. Двигаются такими чистыми
мотивами и поворотами. Двигаются мимо забитых остановок
и фонарей. И разбивается за тенью тень. И каждый больше –
возможного. И вот уже района нет: уступает даже изумление
седины. Потемневший – тёмно-синий – гул ходит через щели:
на низких, но огромных улицах они как будто специально
сделаны для воздуха.
Не чаща – скорее, поле, – где минуты всё шире и шире. Те, кто
явно присутствует, стараются слабеть незаметно до поры. Они
сохраняют невольно общий контур, принимая форму места.
Вот всё – и всё над головами, касается шапок. Так время чувствуется
в слове «остановись», и побеги наполняются цветением. Вдоль –
обозначается улица, минуя любой помысел, – где небо врастает
в кочку на дороге.
Музыка
Врезаются в пространство грубо, неаккуратно
лезвия рук и ног. Выращенный из чёрной земли,
когда вокруг плясали сгустки воздуха, пели, собираясь
вместе. Взлетали над плёнкой, завершающей туман,
туда, где само место дышало как они.
Их глаза горели – как будто пытались научить.
Развлечением было песней рисовать похожее
на нас – голосами появлялись люди,
воющие собаки, синие ночи.
Пение было, чтобы задать в никуда вопрос,
и каждый раз оно разлеталось порывами ветра,
беспокоило поля. И те, кто пел, становились
всё менее и менее заметными, таяли снизу вверх,
скрываясь совсем. И мелькнувшие в последний
раз голоса заставили вздрогнуть целое небо.
Холм
Где место – не название, только место,
остался холм (полный памятных открыток),
и дерево на нём – открытка на долгие годы.
Холм тянет вверх и – одновременно – в почву.
Место без имени и без напоминаний.
Тот, кто оказался там – утром, – мог бы
ступить на наклонную землю – сам для
себя сокрытый, – туда, где единая и
постоянная волна.
Пробежит случайно первый осенний ветер.
Только сгустится, окаменеет высота,
и побледнеют все возможные исходы.
***
Грани, подобные граням чистой
посуды: только в их пределах
остаётся наполненность действий,
да и вообще любых явлений.
Когда возмутится единственная капля
воды, мы с вами снова встретимся
в одной точке. Отголоски
давних историй и опавших перекрёстков,
возможно, мы, – это один
голос, в котором угадывался бы
каждый из нас. И опрокинутые сутки,
испаряясь, собственной невесомостью
уносили бы всех своих обитателей.
Если бы мы вместе прошли через
фильтры, от нас остался бы
пульс, зафиксированная на
фотографии перекличка языков
повествования, школ, эпох.
Как правило, день начинается с холода,
за которым может последовать
холод иного порядка. И вот мы
уходим, забирая каждый с собой
свои стены. А сцена наша была
навроде порога с распахнутой дверью –
хотя внутри не было никаких
жильцов. Поскольку нами движет
любопытство, мы теперь пускаем
всё, чего касались, на самотёк.
***
Угол парка умён своими листьями,
помещёнными во всегда затухающий свет.
Ты, как и я, полупуст – разве что ты не можешь
скорбеть по живым.
***
Останется странный, непривычный
способ объяснить, глядя на откосы и
то безусловное, что окажется за спиной;
одновременно и повязка на глаза,
и момент её сдирания.
Видишь мост? Видишь грани здания,
в которое ты входишь? Они
не просят рассказать. Но ты, хоть
ради самого себя, претендуешь на это.
Воплотить, обозначить
мгновенную связь, воссоздать
в памяти то, о чём последняя
лишь догадывалась. Подтвердить право
остаться тем, кого пронёс с собой.
И мог бы обойтись в другой,
необитаемой форме.
***
Отдельно взятый момент, без смены
погодных условий, без «до» и после» –
надо ли дополнять его чем-нибудь?
Редкие камни – орудия отчуждённости –
почти создают полноту.
Заручившийся поддержкой птиц,
ты сам – единственное, что можно было бы
добавить.
Тем и хороши подобные места: миг
приобретает в них постоянство.
Только ветер прерывист, непрочен.
***
И растекаться мне отражением
в рельсе, зная, что любой исход
безотказен.
Клёны вокруг протрубят
воздушный прибой, слушая
мать чернозёма – время.
Последние публикации:
Край порогов (окончание) –
(24/02/2017)
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
